Скрытый текст
Отказ от демократии, разгон Учредительного Собрания, уничтожение всех партий, в том числе и пролетарских, за исключением господствующей коммунистической партии, введение кровавого полицейского режима, — и в заключение, — полная остановка всего процесса производства и обращения и повсеместные голод и нужда, — все эти результаты большевистского режима лишь мало помалу стали известны в Европе.
==========
В заключение Троцкий сам поднимает вопрос, который невольно напрашивается на уста каждому читателю его книги:
“Но чем же в таком случае ваша тактика отличается от тактики царизма? — спрашивают нас попы либерализма и каутскианства.
Вы этого не понимаете, ханжи? Мы вам объясним. Террор царизма был направлен против пролетариата. Царская жандармерия душила рабочих, боровшихся за социалистический строй. Наши же Чрезвычайные Комиссии расстреливают помещиков, капиталистов, генералов, стремящихся восстановить капиталистический строй. Уразумели вы этот оттеночек? Да? Для нас, коммунистов, его вполне достаточно”.
Что и говорить, оттенок хоть куда! Каждая гнусность превращается в геройский подвиг, если ее совершает коммунист. Каждое зверство дозволено, если оно делается во имя пролетариата! Так и испанские конквистадоры творили свои кровавые деяния в Южной Америке во славу Христа.
Не будет преувеличением сказать, что книга Троцкого является хвалебным гимном во славу бесчеловечности и близорукости. Да, и близорукости, ибо не надо обладать особенной дальновидностью, чтобы понять, что троцковское оправдание насилия прокладывает путь для всех зверств реакции. Ведь тезис, что целесообразное и энергичное применение насилия необходимо для того, чтобы сломить классовую волю врага, не теряет своей силы и в тех случаях, когда “классовым врагом” является пролетариат.
И если террор является “прямым продолжением восстания”, то разве он перестает быть им, если этим вооруженным восстанием свалено б о л ь ш е в и с т с к о е правительство?
======
Г о с у д а р с т в е н н о е р а б с т в о — таков был кульминационный пункт большевистского коммунизма. А когда эксперимент не удался, то не осталось ничего иного, как вернуться к г о с у д а р с т в е н н о м у к а п и т а л и з м у, в котором для России нет ничего нового, ибо капитализм в России искони существовал лишь милостью государственной власти.
Легкость, с которой большевизм проделал этот новый поворот, как, впрочем, и все свои прежние повороты, чрезвычайно характерна для его оппортунизма. Для него важно не осуществить определенные принципы, а лишь во что бы то ни стало удержаться у власти, и для этой цели он готов пожертвовать, не задумываясь, любым принципом. Но не менее характерна для большевизма и та легкость, с которой он сделался сторонником трудовой повинности.
Сказанное нами в прошлой главе о стимулах к труду при социалистическом строе не представляет собою, конечно, ничего нового для человека, знакомого с социалистической литературой. И если мы все эти старые истины повторили, то только для осведомления тех новичков, которые могут оказаться в затруднении перед большевистской фразой.
Но большевики с легким сердцем пустили насмарку всю прежнюю работу социалистической мысли и, недолго думая, обратились к самому первобытному средству для преодоления всяческих препятствий, к грубому насилию. Вернув Россию в техническом отношении вспять от эпохи крупного машинного производства к веку ручного ремесла и кустарничества, большевики лишь увенчали бы свое реакционное дело, если б вернулись и к крепостному праву.
Эта тактика большевиков была возможна только потому, что они потеряли всякое уважение к человеческой личности, к жизни и свободе индивидуума.
Презрение к личности является отличительной чертой большевизма. Неуважение к личности своих собственных сторонников, которых они рассматривают лишь как орудия и пушечное мясо. И уж, конечно, презрение ко всем тем, которые не дают себя использовать в качестве послушного орудия и которых большевики, не делая никаких различий, рассматривают как врагов, по отношению к которым позволены все средства.
========
Сам Троцкий расказывает, как Уральский Комитет по проведению трудовой повинности распорядился 4000 квалифицированных рабочих:
“Откуда они взялись? Главным образом из бывшей 3-й армии. Их не распустили по домам, а отправили по месту назначения. Из армии они были переданы в Комитет по трудовой повинности, который распределил их по категориям и разослал по фабрикам. С либеральной точки зрения его было “насилие” над свободой личности. Однако подавляющее большинство рабочих охотно пошли на фронт труда, как они раньше шли на фронт войны, ибо они понимали, что этого требуют высшие интересы. Часть же пошла против воли; их заставили” (стр. 140).
Если “подавляющее большинство” на самом деле “охотно” пошло на работу, тогда не совсем понятно, зачем надо было применять принуждение по отношению к остальной, по словам Троцкого, ничтожной части?
Но Троцкий несколькими страницами раньше сам указывает, что дезертирство с принудительных работ было довольно большое:
“В настоящий момент (март 1920 г.) процент дезертиров в труд-армиях ничуть не выше (значит, и не ниже? — К.), нежели в наших боевых армиях (стр. 127)”.
К сожалению, он не указывает, каков же был процент дезертиров в боевых армиях (на стр. 128 число дезертиров и отпускных 3-й армии определяется вместе в 25 %. Почему не указан процент для каждой группы отдельно?). Он не сообщает также, какой каре подвергаются дезертиры трудармии.
Любопытно только, что заявив, что подавляющее большинство этих 4000 рабочих пошли бы добровольно, если бы их позвали, Троцкий тут же с негодованием спрашивает:
“Что же, надо было их отпустить на все четыре стороны? “Ищите-де, товарищи, где лучше!” Нет, так мы не могли поступить. Мы посадили их в военные поезда и разослали по фабрикам и заводам” (стр. 142).
Если бы западно-европейским рабочим сказали, что когда наступит социализм, то правительство сможет всякого нужного ему рабочего оторвать от семьи, посадить в военный поезд и сослать на неопределенный срок в административную ссылку, то нет ни малейшего сомнения, что рабочие дали бы совершенно недвусмысленный ответ московским теоретикам социализма.
Конечно, свобода передвижения, свобода выбора профессии и фабрики суть “либеральные” свободы, точно так же, как и свобода печати, собраний и т. п. Но это не значит, что рабочие должны от этих свобод отказаться, а значит лишь, что их для рабочего класса н е д о с т а т о ч н о, что в социалистическом обществе рабочий будет пользоваться еще б о л ь ш е й свободой.
Троцкий очень ошибается, если думает, что рабочий согласится в социалистическом государстве отказаться от той свободы, которой он сейчас добивается в буржуазном государстве, на том основании, что это “его” государство. И что он поэтому будет ему “всячески подчиняться” (стр. 140).
======
Тут не видно большого понимания того, что сейчас является необходимым. Бухарины, Ленины, Троцкие ничем не уступают Бурбонам, Габсбургам и Гогенцоллернам в цеплянии за свою самодержавную власть. При этом совершенно не важно, что одни считают себя владыками “милостью Божией”, а другие “милостью пролетариата”. Ибо пролетариат, якобы возложивший на большевиков диктаторские полномочия на вечные времена, является такою же фикцией, как тот бог, помазанниками которого на земле считают себя царские династии.
И большевикам, и монархам обще твердое решение, скорее дать погибнуть всей стране, чем отказаться хотя бы от малой доли своей власти. Но тем не менее бывают времена, когда самодержцы поступают и иначе. Возможно поэтому, что при известных обстоятельствах и большевики решатся отказаться от своей человеколюбивой решимости — лучше дать погибнуть России, чем вступить в соглашение с другими социалистами.