Выдержка из моей повести...
"Ранним утром следующего дня Кураева арестовали. Во двор тихо зашли два угрюмых неразговорчивых латыша и маленький юркий китаец в кожанке, осторожно открыли дверь веранды, где спал мичман и разбудили крепким ударом сапога в бок. Буквально оглушенный подобным пробуждением, Владимир с трудом оделся. Бушлат пришлось оставить, тычок приклада бесцеремонно указал направление в сторону двери. Возмущаться и что-то доказывать было бесполезно, вооруженные люди или не говорили по-русски, или специально орудовали молча.
Скрытый текст
Город еще спал. Лишь по деревянным тротуарам бродили голодные собаки, опасливо обходя вооруженную группу людей, да где-то уже кричали петухи и с реки доносился звук проходящего парохода. По дороге мичман, лихорадочно размышляя, пришел к выводу, что большевикам его кто-то сдал. Вряд ли это сделал Кудельников. При всех своих разбойничьих повадках, поручик представителей новых властей ненавидел. Выходит, предатель находился среди тех, кто собирался уходить в Сибирь. Других вариантов просто не было. -Ну, сволочь офицерская, попался?- маленький рыжеусый большевистский начальник почти весело и приветливо оглядел полуодетого Кураева. Мичман промолчал. Подтверждать, что попался, было бы глупо. Он стоял в небольшой комнатушке перед крохотным, явно дамским столиком, за которым восседал допрашивающий. Столик, судя по всему, подбирался под его субтильную комплекцию. Рыжеусый покопался в бумажках, кучей лежащих на столе, что-то нашел и ехидно поинтересовался: -Завсегда так молчишь, мичман Кураев? -Да, я быший мичман флота Кураев, -чуть волнуясь произнес Владимир. Большевик каким-то внутренним чутьем почувствовал его неуверенность и, явно принимая его за страх, горделиво оглядел конвоиров, столпившихся за спиной арестованного, дескать, быстро контру расколол: -Бери бумагу и пиши повинную. Тут уж Кураев не сдержал улыбки: -Да не в чем мне, собственно, признаваться. Рыжеусый аж покраснел от такой наглости, вскочил со стула, начал шарить рукой по боку, отыскивая задвинутую почти на задницу кобуру. -Ах ты гад недобитый, еще насмехаешься. А ну его в нужник. Латыши и неугомонный китаец деловито поволокли Кураева в указанном направлении. Вероятно, арестантская располагалась в каком-то общественном заведении. По крайней мере, место общего пользования было просторным помещением в три зловонных, давно не чищенных отверстия. Сам рыжеусый остался в своем импровизированном кабинете, за дамским столиком, нервно поигрывая пистолетиком.. -Руки, руки вязать надо, - суетился китаец. Кураева свалили на осклизлый пол, связали руки и ноги. От ног веревку протянули к заведенным назад рукам. -Давай, давай, - командовал молчаливыми латышами китаец. Те действовали слаженно и быстро, по всему видать, наловчились. Схватив сзади за веревку, отчего Кураев выгнулся подобно сибирскому коромыслу, сунули головой в отверстие и методично стали окунать в зловонную жижу. Кураева судорожно вырвало, он что-то глотнул, задыхаясь и, где-то через минуту, потерял сознание... -Мичман, мичман, очнитесь!- чей-то требовательный баритон вернул его к ощущению действительности. Кто-то, видимо уже не в первый раз, окатил его холодной водой. Глаза с трудом открылись, чья-то наголо обритая голова высветилась на фоне крохотного мутного оконца. Мичман лежал голый, на земляном полу полутемного подвального помещения, по углам и вдоль стен которого сгрудились десятки людей. -Крепитесь, мичман, вы еще живы,- грубовато произнес тот же голос. Как выяснилось, в камере тоже наловчились приводить арестованных в себя после варварской экзекуции в нужнике: запаслись водой в специально вырытой для этого яме, соорудили под стеной сток. Правда, отмытых и пришедших в сознание офицеров, а в подвале находилась преимущественно эта категория врагов пролетарской революции, особо не беспокоили... до вызова на расстрел. Как оказалось, после сортира комиссары уже не допрашивали, о кормежке и речи не шло - какая разница, сытым умирать или голодным. Расстреливали же каждый вечер. Кураев оказался прав в своих подозрениях, почти все, кто хотел отправиться в Сибирь, оказались в этом подвале. Выяснять, кто предал, никому уже не хотелось, все ожидали неминуемого расстрела. Главный большевистский начальник Архангельска комиссар Кедров - высокий и красивый, с горящим пламенным взглядом карих глаз, не щадил врагов революции, требуя от подчиненных такой же беспощадности.
Темной июльской ночью мы снялись на Салехард от набережной Лейтенанта Шмидта... (В.Конецкий).