Большой передел мира

Теория хороша, и она продолжает существовать, несмотря на то, что совершенно ложна. В годы Второй мировой войны 10% американцев служили в армии. Согласно этой логике, в стране должно было развернуться бурное антивоенное движение, но произошло совсем наоборот. Как написал политолог Адам Берински (Adam Berinsky) в книге «Военное время: понимание общественного мнения США от Второй мировой войны до войны в Ираке», в то время американцы хотели воевать до победного конца. Как он отметил, Институт общественного мнения Гэллап провел опрос в период с 31 декабря 1944 года до 4 января 1945 года. Респондентов спросили: «Если бы Гитлер сейчас предложил мир и пообещал бы освободить все захваченные земли, следовало бы нам искать мирное решение или продолжать воевать до полного разгрома германской армии?» 73% ответили, что нужно настаивать на безоговорочной капитуляции. Очевидно, что удельный вес армии не влияет на популярность или непопулярность войны. Вывод, согласно которому личное столкновение с войной превратит человека в противника боевых действий, тоже не выдерживает критики. Большинство, если не все мужественные активисты, которых я встречал в пацифистском движении, никак не связаны с армией. И, как показывает опыт, среди сторонников недавних войн есть очень много солдат и членов их семей, которые несут на себе бремя военных действий. Многие ветераны, с которыми я был на войне, говорят, что скучают по фронту. Один из них сожалел о выводе войск из Афганистана и говорил, что скоро негде будет сражаться.

Не менее опасно приходить к правильному выводу, исходя из неверных предпосылок. Давайте предположим ради дискуссии, что небольшой процент служивших в армии действительно объясняет равнодушие общества к войне. Следовательно, чтобы пробудить общественный интерес, процент военнослужащих следует увеличить. Сразу возникает логичный вопрос — насколько увеличивать? На 5%? На 10%? Действительно ли Америке нужна пятимиллионная армия? Готовы ли американцы содержать эти войска?

Возможно люди, жалующиеся на недостаточное число военных, на самом деле желают вернуть обязательную службу в армии. Национальная служба, включая военную, могла бы стать хорошим инструментом для объединения общества. Но многие мои друзья времен войны во Вьетнаме уверены, что обязательный воинский призыв заставит общественно мнение выступить против продолжения войны и даже позволит не допустить начала военных действий. Возможно, так и было бы. Но встает серьезная этическая дилемма. Могут ли люди, выступающие против войны, поддерживать введение обязательной воинской повинности, чтобы тем самым добиться политической цели, которую они не смогли достичь политическими средствами. Так как США — демократическое государство, не армия решает, можно ли воевать, а мы, народ. Мы выбираем гражданских представителей, которые от нашего имени утверждают ведение войны, и затем оплачиваем военные расходы. Угрожать молодым людям воинской повинностью, чтобы оказать давление на правительство, которое мы сами выбрали для проведения правильной политики кажется, по меньшей мере, сомнительным путем к миру.


Еще одно часто повторяемое утверждение гласит, что, служи дети конгрессменов в армии, Конгресс бы реже объявлял войны. Проверить это заявление невозможно, но даже если бы оно было верным, то что из этого следовало бы? Что нужно ввести обязательную службу в армии для детей конгрессменов? Что только конгрессмены, дети которых служат в армии, имеют право голосовать? Конечно нет. Это просто риторический прием, чтобы показать разрыв между теми, кто принимает решение о начале войны, и теми, кто непосредственно воюет. Но вообще-то довольно нечестно снова и снова указывать на проблему, одновременно отвергая любые возможные решения.


В 1960-х и 1970-х всеобщий воинский призыв вызвал в обществе негативное отношение к войне во Вьетнаме и оказал на правительство давление, вынудив заключить мирное соглашение и выйти из конфликта. Некоторые люди думают, что восстановление призыва снова даст тот же эффект, но я сомневаюсь. Между войнами, которые вела Америка в последние годы, и Вьетнамской войной есть огромная разница, и заключается она не в мобилизации или ее отсутствии, а в том, что в 2001 году территория Америки подверглась нападению, как и в начале Второй мировой войны. После терактов 11 сентября в армию хлынул такой поток добровольцев, что никакой призыв не был нужен. Напади Северный Вьетнам на США в 1963 году, убей вьетнамцы тысячи американцев тогда — обязательная воинская повинность тоже не понадобилась бы. Но они этого не сделали. Поэтому правительство США было вынуждено оправдывать непопулярную войну, непохожую на войну в Афганистане. Грубо говоря, всеобщая воинская повинность ни разу не предотвращала участие США в войне, но при этом нападение на американскую территорию обязательно приводило к войне. В этом отношении война в Афганистане больше похожа на Вторую мировую, чем на Вьетнамскую.

Фоллоус также бросает вызов широко распространенному мнению о том, что США «проиграли» войны, в которых недавно участвовали. Он играет на чувствах многих американцев, когда пишет, что США раз за разом терпели поражение от менее современных, плохо вооруженных и практически не имеющих финансирование врагов. Или выигрывали мелкие стычки и битвы, только чтобы увязнуть в масштабных войнах. Один из главных аргументов против войны в Афганистане гласил, что у США нет внятного определения «победы». Но это значит, что и определение «поражения» отсутствует. Нельзя проиграть гонку, когда нет финишной линии.

А если признать за победу достижение результата, которого хотели большинство американских граждан после терактов 11 сентября, то ситуация изменится. Вспомните скорбь и ярость, охватившие страну в те дни. Вспомните ужас, испытанный при виде самолетов, врезавшихся в башни, когда обезумевшие люди выбрасывались из окон рушившихся небоскребов, вспомните сотни полицейских и пожарных, погибших вместе с двумя тысячами мирных жителей при обрушении Всемирного торгового центра. Тогда американцы назвали бы победой арест или ликвидацию Усамы бин Ладена (Osama bin Laden), уничтожение верхушки «Аль-Каиды» и свержение режима талибов. Именно это мы и сделали.

Проиграли ли США войну с террором в более широком смысле? Это важный вопрос, но далеко не единственный. Проиграли ли США войну с наркотиками? С нищетой? С преступностью? Есть войны, которые приходится вести бесконечно, которые стоят дорого, но не вести их нельзя, потому что это аморально и опасно. Очевидно, что большинство американцев сегодня считают, что война с террором не стоит затрачиваемых средств. Вне зависимости от политических предпочтений, народ хочет вернуть солдат домой. Не думаю, что журналисты вправе лично судить политику, но я понимаю, почему общество чувствует именно так.

Тем не менее, не стоит использовать гибкие аргументы и непроверенные постулаты для осуждения войны, как и для оправдания боевых действий. Война — это слишком серьезное дело, чтобы смотреть на нее сквозь призму политических предпочтений и личной идеологии. Как наука и правосудие, война должна быть нейтральна. В противном случае мы просто оскорбим память столь многих павших, как военных, так и мирных жителей, которых мы потеряли в этих конфликтах.

Российские войска были выведены из Венгрии в 1991 году, а теперь российский президент празднует триумфальное возвращение. Говорят, это было похоже на возвращение верховного правителя в страну, которую он на время доверил услужливому наместнику. Орбан показал Путину Будапешт и скромно держался в стороне, когда президент РФ в своей речи обещал лучшие цены на газ и своевременную достройку новых атомных реакторов на АЭС «Пакш». Все это происходило в тот день, когда части украинских сепаратистов при российской поддержке захватили город Дебальцево. Несмотря на это, Орбан взял на себя роль «троянского коня» русских в Евросоюзе и пообещал, что будет добиваться смягчения антироссийских санкций. И только полуфашистская экстремистская партия «Йоббик» сетовала, что можно было проявить еще большую дружественность по отношению к России. Ведь Орбан не объяснил, каким именно образом он заблокирует антироссийские санкции, поэтому верить в то, что он это действительно сделает, не стоит.

Орбан вместе со своим приятелем Путиным поставил психологический барьер между Венгрией и Западной Европой, который в предыдущие годы сам же пытался преодолеть. Запад это осознает, а в случае Венгрии наиболее восприимчивым оказалось австрийское общество. Согласно комментариям из Вены, Орбан пошел Путину навстречу, потому что ему нравится путинский режим, который постепенно ломает демократию и передает власть нелиберальным и олигархическим структурам.

Венгерский пример напомнил о том, что в международной политике не существует пустого пространства. Тот, кто хочет уйти из Европы в направлении востока, тот попадет в поле другого влияния и столкнется с агрессивной политикой России. Если в ее лице кто-то хочет приобрести союзника и выступить против слишком требовательных брюссельских чиновников, получив при этом некие выгоды, то придется полностью подчиниться России. 

Реванш бывших

У нас тоже ряд видных политиков пропагандирует близость с Россией, тем самым выводя Чешскую Республику на тот же скользкий путь. Наши лидеры в основном придерживаются того мнения, что мы — неотъемлемая часть Европейского союза, но и хорошие отношения с Россией поддерживать необходимо. Тут надо отметить, что в подобную концепцию вписывается и роль «троянского коня», которую взял на себя Орбан.

Против европейских санкций в отношении России у нас, помимо президента Милоша Земана, уже высказались и министры Андрей Бабиш и Ян Младек, и, например, члены Партии свободных. О том, что некоторые политики уже находятся в сфере влияния России, говорит то, что Украину они называют искусственным конструктом, который закономерно разваливается, оценивают события на Донбассе как малозначительный конфликт, а главным риском для Европы считают агрессию Исламского государства.

Другие политики подчеркивают важность российского рынка для чешского экспорта. На неделе, когда было захвачено Дебальцево, министерства финансов и промышленности опубликовали заявления о том, что Чешский экспортный банк выделит еще несколько миллиардов на поддержку экспорта в Россию. При этом все совершенно забыли о том, что в прошлые годы финансовая поддержка экспорта на Восток бессовестно разворовывалась «сотрудничающими» чешскими и российскими предпринимательскими кликами. Частью энергетической концепции стал план по строительству новых ядерных блоков на АЭС «Темелин», который можно легко растолковать как приглашение «Росатома». Чехия — не Венгрия, но, несмотря на это, и тут можно увидеть, как время от времени на сторону России против Европы встают разные политики. Преимущество в том, что вопреки преобладающим пророссийским настроениям в высшей политике наиболее сильной правительственной партией остаются до сих пор прозападные социальные демократы, и что внешняя политика правительства сохраняет европейский стандарт.

— Россия, как кажется, вновь обрела национальную гордость. Но не может ли это подтолкнуть ее к национализму? 

— В отличие от Франции в России на самом деле происходит восстановление нравственных, гражданских, патриотических и духовных ценностей. Маленькие россияне учатся гордиться теми, кто они такие. Им рассказывают о России, ее величии, богатом наследии, блестящем евразийском статусе. А что говорят маленьким французам? Что Франции нужно стыдиться, что французы — расисты и что патриотизм — порок. В России больше свободы слова, чем у нас. Как и предсказывал Филипп Мюре (Philippe Muray), мы сами загнали себя в ловушку «фобий»: исламофобии, ксенофобии, еврофобии, гомофобии. И никто не пытается ничего с этим поделать! А наш стерильный и вялый политический класс, по сути, благословляет разделение труда между создающими духовную пустоту «поборниками» светского общества и исламистами, которые стремятся заполнить эту пустоту. 

— Но ведь в России тоже существует сильная этническая и культурная напряженность? 

— Отличия от интеграции на французский манер видны тут невооруженным глазом. В России проживают 20 миллионов мусульман при 140 миллионном населении. Владимир Путин придерживается старого и осторожного принципа: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят». Во Франции же те, кто пытается представить светское общество и «правозащитничество» решением всех проблем, на самом деле манипуляторы и подлецы. В нашей стране существует лишь один способ интеграции: офранцуживание! 

— Сейчас переговоры Греции с Европейским Союзом топчутся на месте. Может ли Ципрас повернуться к России? 

— По мнению европейской олигархии, Ципрас совершил смертный грех. Его скоро принесут в жертву в Парфеноне, потому что он не преклоняется перед евро и не скрывает дружеского отношения к России. Он видит хорошее в том, кого окрестили воплощением дьявола. Но почитатели Брюсселя и Франкфурта еще не поняли, что искупление через евро не работает для европейских экономик. Вся эта европейская система на самом деле смертельно опасна. Сегодня Европейский Союз — это безумная колдовская попытка упразднить государства и границы, заставить народы работать на хозяев глобализации, которые могут извлечь из всего этого огромную прибыль. 

— На что может быть похожа Европа завтрашнего дня? 

— Сегодня еврократы и глобализованная элита вынашивают идею соглашения о свободной торговле, которое бы превратило Европу в рыночный придаток Америки. Оно противоречит здравому смыслу и ставит крест на ее будущем. Я же в первую очередь недоволен, что эта Европа стала американской Европой, простым экономическим и культурным придатком США. Что касается будущего: «ЕС мертв, да здравствует Европа!» Настоящая, великая Европа, Европа от Атлантики до Урала, колыбель древних культурных альянсов. Европа киевской княжны Анны Ярославны, которая вышла замуж за короля Франции. Европа старых добрых идей, которые ведут за собой мир после изобретения триптиха «суверенитет, границы, самосознание».