Украина и украинско-российские отношения

Б.: Мне хотелось бы поговорить именно о Стрелкове Игоре Ивановиче, как о человеке. Довольно много интервью есть в сети, довольно много информации о наличии оружия, наличии людей, количестве боеприпасов, какие-то моменты из тактики, хронологии военных событий. Но о Стрелкове-человеке практически ничего нет, и я думаю, многим людям было бы интересно это узнать. В этой связи, наверно, один из первых вопросов - образование. Как, из чего появился Стрелков? Молодые годы. Пятнадцать лет, восемнадцать, двадцать лет. Школа. Где закончили, как? Потом, высшее образование?

И.И.: Вы знаете, почему я всегда избегаю, стараюсь избегать таких вопросов? Потому что очень не люблю, когда журналисты, как бы лезут в личную жизнь. Это воспринимается мною в основном негативно. Считаю, что если человек занимается какой-то общественной, либо государственной деятельностью, то он не должен выставлять свою личную жизнь на показ. Каждый из нас живой человек и хочется оставить хотя бы часть собственного мира, чтоб им распоряжаться самому. Так все публичные люди живут словно под светом прожекторов и поэтому ценится то немногое, что им остается в то короткое время, когда они не находятся на публике. Поэтому я не люблю отвечать на эти вопросы. Они на самом деле задавались, много раз, но обычно я их пресекаю. Опять же, повторяюсь, понимаете, если бы я не читал ваши репортажи фронтовые, я, пожалуй, не стал бы вам на это отвечать. Но, в данном случае, взаимное уважение, пожалуй, сыграло основную роль, что я соглашаюсь отвечать частично на эти вопросы…
Ну как, обычная школа. 249 средняя школа города Москвы. По складу ума я гуманитарий. Мне очень тяжело давались, несмотря даже на старания, точные науки – геометрия, алгебра, физика, химия. Где-то я вытягивал на четверку в основном, балансируя между тройкой и четверкой. А все гуманитарные предметы, в принципе, знаю достаточно хорошо. К этому склонность. Соответственно, историко-архивный институт, учился с огромным удовольствием на факультете архивного дела, мне очень нравилось учиться. В то время я видел себя, вторая половина восьмидесятых годов, начало девяностых, я видел себя, действительно, историком, исследователем. Мне очень нравилось работать в библиотеках, архивах, перелопачивать горы информации. И, чему научил меня институт, с его замечательным преподавательским коллективом тогдашним, это творчеству. То есть людей учили творчески мыслить, не шаблонно запоминать предметы и отбарабанивать концепции, которые были написаны, а, именно, уметь мыслить, анализировать и самостоятельно вырабатывать свою точку зрения. В этом отношении я очень благодарен своему ВУЗу. Все, кто хотел в нем реально чему-то научиться, очень многому научились.
С детства я всегда мечтал стать военным, как говорится с молодых ногтей, сколько себя помню. Поэтому, может быть, то, что я ни одного дня не работал по специальности, хотя и занимался наукой в какой-то степени, писал статьи, работал в архивах, был такой период небольшой, я думаю, что это закономерно. То есть от судьбы не уйдешь. Оба мои деда были кадровыми военными – Гиркин Игнатий Егорович, Рунов Иван Константинович, оба вышли в отставку майорами, оба имели многочисленные боевые награды, ранения, оба были ветеранами войны. Все мое детство прошло в атмосфере воспоминаний о войне. Особенно дед по матери, Рунов Иван Константинович, он всю войну прошел в пехоте. Пять раз за время войны был ранен, прошел от командира отделения до командира батальона. И, поскольку он внес значительный вклад в мое воспитание, я с детства бредил военным делом. Хотя, сам дед рассказывал очень много вещей, которые, как бы, не должны были вдохновлять на военную службу.

Б.: А когда и как появился «Стрелков»?

И.И.: Стрелков, это от фамилии моей бабушки, по отцу, Александры Яковлевны Стрелковой, девичья фамилия. Стрелков появился сначала, пожалуй, как литературный псевдоним. Я писал статьи, в том числе для газеты завтра, естественно, поскольку я находился на военной службе в органах Федеральной Службы Безопасности, это уже где-то девяносто восьмой год, я не мог подписываться своими инициалами, своими данными. На тот момент, мое руководство знало о том, что я пишу, более того, некоторые статьи как бы проходили предварительную цензуру, но официально это, естественно, никак не оформлялось. Тем не менее, на это смотрели не то что сквозь пальцы, но даже благожелательно и более того, зачастую, я писал статьи, которые были необходимы для служебных целей. То есть это рассматривалось, как дополнительный, что ли, бонус моим руководством. У меня была, своего рода, проба пера, потому что до этого свои статьи по Боснии и по Приднестровью, они, наверно, не сохранились нигде, я писал непосредственно под своей фамилией. Поэтому, когда в девяносто девятом году я поехал в первую командировку в Чечню, потом вторая, третья, там, естественно, все оперативные офицеры брали себе документы прикрытия на другие установочные данные. Это была нормальная распространенная практика, очень мало, кто ехал под своим настоящим именем, документами. Ну и я взял псевдоним уже известный, Игорь Стрелков, но, поскольку отчество Всеволодович относительно редкое, во-первых, а, во-вторых, оно очень длинное и трудновыговариваемое, поэтому просто вписал Ивановичем и все. И меня хорошо знали там, как Игоря Ивановича, «Иваныча», «Игоря Иваныча Стрелка», и даже когда у меня менялись позывные, в зависимости от перехода в различные подразделения, все равно, в целом, с двухтысячного по две тысячи пятый меня в Чечне знали, как Стрелкова, как Стрелка.

Б.: Понятно. Второй вопрос. Вы, конечно, плавно подошли к этому сами. Работа в ФСБ.

И.И.: Вы знаете, об этом достаточно правдиво, хотя и с многочисленными, свойственными себе, приколами, с иронией, написал мой бывший начальник.

Б.: Я читал эту статью.

И.И: Читали? Ну, в целом, где-то, он любитель приукрашивать, именно для того, чтоб стало смешнее, интереснее читать. Действительно, примерно так и выглядело, только, единственное, он пишет, что я сам не очень знал всю эту кухню. Мне потом уже говорили, что было дело, но такие подробности я не знал, поскольку мне не положено было этого знать. А так, вернувшись после первой Чечни, я полгода – шесть с половиной месяцев отвоевал в составе 67-го Отдельного Гаубичного Самоходно-артиллерийского Дивизиона 166 Гвардейской Мотострелковой Бригады, но это был приданный дивизион, второй приданный дивизион, на усиление. Вернувшись осенью, в октябре девяносто пятого года в Москву, я некоторое время не знал, куда идти дальше.

Б.: Это у вас была срочная служба, получается?

И.И.: Нет. Это контрактная. Срочную я уже отслужил к тому времени. Это была контрактная служба, причем, после Приднестровья и Боснии, где я воевал чистым добровольцем, как говорится. Никто не знал, на самом деле, в Чечне, что я где-то там воевал до этого.

Б.: А, если можно, про Боснию и про Приднестровье. Как вообще туда попали? Как едет русский доброволец заграницу? 

И.И.: Я был членом военно-исторического клуба к тому времени, то есть, я занимался реконструкцией. И в целом, в клубе, царили безоговорочные патриотические настроения. То есть, мы не только изучали униформу, снаряжение Российской Императорской Армии, которое тогда было намного сложнее изучить, в начале девяностых, это в советское время; я вступил в клуб в восемьдесят девятом году, в Московский Драгунский Полк; тогда это было достаточно сложно, приходилось по крупицам искать то, что сейчас можно прочитать в книжке. Тогда нигде этого написано не было, поэтому собирали открытки, собирали статьи, свидетельства, искали выкройки форм, образцы вооружения какие-то, чтобы скопировать, то есть этим могли заниматься люди, которые не только любят чисто униформу либо поиграть в солдатики там, побегать, сейчас все можно купить, тогда все шили своими руками в основном. Ну и люди, которые действительно интересуются военной историей своего отечества, то есть практически все были настроены очень патриотически. Ну и я, собственно, всегда, с детства был настроен очень патриотически, благодаря воспитанию и нисколько не стыжусь это говорить, и сейчас я остаюсь патриотом, может быть не таким экзальтированным, как в юности, но, несомненно, остаюсь, на мой взгляд. Соответственно, когда в девяносто втором году, я учился на последнем курсе историко-архивного института, там, в Википедии, немножко приврали, на год сместили мои данные, на пятом курсе, и в марте месяце, если не ошибаюсь, начались Приднестровские события, а у нас было какое-то военно-историческое мероприятие в центре Москвы. Или в марте, или в апреле. Мы маршем шли по Москве к памятнику Героям Плевны, к часовне, на старой площади, которая расположена. Часть из нас была в форме восемьсот двенадцатого года, насколько помню, а часть была в форме, типа первой мировой войны, ее перешивали из советских гимнастерок. Тем не менее, тогда это что-то напоминало, были, естественно, фуражки советские с кокардами царскими, кое-как перешитые, переломанные, то есть со стороны мы выглядели, как бы похожими, нас все называли: «О, казаки идут». Ну, из толпы, какой-то мужчина, скорей всего не очень трезвый, крикнул: «Ряженые! Почему вы до сих пор не Приднестровье?» И такое вот оскорбление бросил, сейчас бы его назвали диванным героем, тогда компьютеров не было, диванов не было, но был вот такой крик. И мы с моим другом, Андреем Цыгановым, как-то сразу после этого переговорили и решили ехать, но вопрос был в том, что я хотел сначала закончить институт, защитить диплом, поэтому поездка откладывалась. Мы совершили преступление с точки зрения законодательства всех времен и народов, со времен семнадцатого года, пожалуй, мы купили у черных копателей две винтовки Мосина, копанные, купили к ним приклады, то есть, продавалось тогда достаточно много их. Андрей работал в депо Москва сортировочная, по металлу, он был слесарем по ремонту подвижного состава, он их там почистил, привел в порядок. У меня была однозарядная винтовка, потому что у меня не работала пружина подачи, у него была трехзарядная, потому что пружина была, но слабая. Но зато у меня гильзу не так сильно раздувало, а ему, после каждого выстрела приходилось выбивать гильзу шомполом, кидая шомпол в ствол. При этом, шомпол у нас был один на двоих, на две винтовки. Это все выглядит смешно, в те временам мне было двадцать лет, выглядел я на все шестнадцать, потому что был очень тощим. До тридцати лет я был сухой, как щепка, после болезни уже, в Чечне переболел, и у меня излишний вес стал появляться. А он (друг) после флота, отслужил три года срочную на черноморском, такой высокий, два метра с лишним был ростом. Ну, иметь для таких молодых людей незаконное оружие в то время, это было, мягко говоря, чревато. Мало того, я не знаю, где он купил, так он еще достал, мы с ним скинулись, и купил, целый цинк патронов 7.62, пулеметных. Мы эти винтовки в течение мая испытали на различных военно-исторических мероприятиях, постреляли из них. Дошли, путем «научного тыка», как говорится, до того, что надо одну треть пороха отсыпать из патрона, потому что пулеметные патроны более мощные, чем винтовочные, соответственно очень сильно грелся ствол, и гильзы раздувало, что их не вытащить было. Ну и, как только я, если не ошибаюсь, четырнадцатого июня защитил диплом, пятнадцатого мы уже сели в поезд и шестнадцатого уже приехали в Тирасполь. Причем мы приехали, везли с собой обе винтовки Мосинских, везли с собой патроны, полное снаряжение, саперные лопатки, подсумки, ну, в общем, все необходимое. На вокзале мы высадились, нас встретил казачий патруль, мы ему сдались, если бы встретился какой-то другой патруль, наверно, сдались бы другому патрулю, были доставлены в штаб и нас, наследующий день уже зачислили в подразделение, и мы поехали на позиции на Кошницу. С восемнадцатого по двадцать восьмое июня на Кошнице, потом нас сняли и тридцатого июня перебросили в Бендеры наш взвод, то есть и мы приняли участие, где-то в течение четырех дней в уличных боях в Бендерах, которые тогда были уже на исходе, но так еще достаточно активно шли. У нас было шесть человек потерь во взводе, в основном, конечно, по полной необученности, вот среди них, к сожалению, и Андрей погиб тоже. Он в уличном бою получил пулю, в упор практически, на смерь сразу. Так вот было…
А после Приднестровья, там вообще смешно получилось, честно говоря, у меня особого желания ехать куда-то, воевать, больше не было, но мои друзья, по моей десятке, по моему отделению, они собирались ехать в Югославию, воевать, в Боснию. Трое из них решили еще съездить в Абхазию, перед этим. Уехали воевать, среди них был известный Прапор – мой друг и товарищ, Евгений Владимирович Скрипник, он тоже был в нашем подразделении в Бендерах, а потом он поехал в Абхазию с двумя друзьями, с Виктором, запамятовал фамилию, из Риги, он погиб там, в Абхазии, а Женя вернулся легко раненым, контуженным оттуда. А пока они туда ездили, поскольку я единственный был, я и Ольга, были единственными Москвичами из всего подразделения, то на нас свалили всю работу по оформлению паспортов и т.д., и т.д. То есть, пока они воевали, мы тут бегали и договаривались. В один прекрасный момент получилось следующим образом, Женя ранен, Витя погиб, остальные все как-то рассосались, а мне говорят: «Ну, а где?» Люди-то все, договорились. Мне как-то стало так стыдно, что я решил, ну вот раз мои товарищи не поехали, то я, как бы из чувства долга поехал вместо них. То есть присоединился к отряду, не то, чтобы я, ну, сказать, что я ехал с великим желанием в Югославию, нет. Но с моей точки зрения, там шла война, в которой братья православные сражались против агрессии Запада, против инспирируемых Западом мятежников мусульманских, которые стремились очистить Боснию от Сербов, как они уже неоднократно делали. То есть в этом отношении у меня не было вопросов, но, просто, в значительной степени это получилось случайно. Но, раз поехал, то поехал, пять месяцев провоевал там, с тридцатого ноября, по-моему, по двадцать четвертое или двадцать шестое марта девяносто третьего года.

Б.: Раз мы коснулись уже вот этой темы, в чем отличие событий в Боснии от того, что происходит сейчас?

И.И.: Ну, там война была намного менее интенсивной. Намного менее. То, что сейчас происходит на Украине, это война, в которой, местами бои доходят по напряженности, пожалуй, что до Второй Мировой. Ни в Чечне я такого не видел, ни тем более в Боснии. В Боснии была война полупартизанская, с обеих сторон. Ну, в принципе, если кому-то хочется почитать, то мои воспоминания об этом остались, и нет смысла их сейчас подробно освещать. Скажем так, бои носили характер скорее стычек, но масштаб несравнимый. Просто несравнимый. Мы были разведывательным подразделением, поэтому достаточно часто сталкивались с противником более менее близко, там, на расстоянии ближнего выстрела, но и то не часто это происходило. А для основной массы сражающихся там, не видеть противника было нормальным явлением. Да, о ФСБ. Ну, вернувшись после первой Чечни домой, я, в общем-то, начал думать, что мне дальше делать, куда идти. То есть, историк-архивист получал такие смешные, копеешные деньги по тем временам, что на эти деньги можно было покупать только хлеб и воду. Не то, чтоб это пугало, но особых жизненных перспектив не выстраивалось. Тем боле, к тому времени, после трех войн, это выглядело, как бы не очень логично.

Б.: А соблазна не было пойти в какие-то криминальные любо около криминальные структуры?

И.И.: Нет. Это абсолютно для меня… Не то, что соблазна, не было даже мысли об этом, по одной простой причине, потому что в семье было очень строгое воспитание. Украсть, взять чужое, это было, вот как сейчас принято говорить, такое жесткое табу, дальше некуда, и даже дело не в страхе, а просто именно воспитание. Я и сейчас не возьму ничего чужого. Почему я очень жестко отношусь к мародерству, ко всем таким вещам, я вообще всегда считал, если ты чего-то требуешь от других, ты должен это делать сам.

Б.: Это на сто процентов правильно.

И.И.: Естественно. В этом плане, поэтому я чувствую себя в праве. Никогда не брал ничего чужого. Ни на войне, ни… Ну, если там где-то и было, когда-то, в раннем детстве, когда многие дети этому подвержены, ну, единичные какие-то вещи, за которые мне до сих пор стыдно. Я вообще считаю, что на войну человек должен приходить полностью снаряженным, если он доброволец, а с войны должен уходить голым. С войны ничего нельзя забирать. Это мое такое мнение. В этом плане, я считаю, у меня и дед был комендантом города в сорок шестом году, и ничего он оттуда не вывез. Когда говорят там с чемоданами все, нет, не все. Не все. Моя мама рассказывала, как ее ругали, когда нашли, что она там, в разбитых домах, набрала какие-то разбитые статуэтки, там, кукол каких-то, ее за это ругали. За то, что она лазала по чужим домам, пусть и разбитым. Возвращаясь… Ну вот, вернулся и как бы один из моих товарищей, сказал, что ты не хочешь пойти в ФСБ. А он сразу после института ушел туда служить. Я говорю, ну а кто меня возьмет туда с такими вот… А он, да ладно, говорит, у нас такой бардак, ты главное никому сам не говори. Ну, вот, прошел отбор. Профотбор, там все эти тесты, худо-бедно сдал физуху, при этом, я был легко контужен в Чечне, я не слышал на правое ухо, где-то около года. То есть у меня была контузия в Приднестровье, легкая, а в Чечне там, на этих гаубицах она у меня, снова, видимо перепонка лопнула и все. Ну и я там, а тогда еще не надевали наушники, все было примитивно, сам ухо себе зажимал, вот я так сделал вид, что зажал ухо и все слышал все равно. Сейчас-то на комиссиях наушники одеваешь, уже не обманешь. Тогда так, в легкую.
Коллектив тогда был очень хороший. Действительно, люди работали за дело.

Б.: Как вы восприняли развал Советского Союза?

И.И.: Я воспринял его в целом отрицательно. При всем том, что еще в институте я вступил, не то, что вступил, а скорей организовал монархический кружок, и вышел из комсомола, вот, при всем при этом, я считал, что необходима не революция ни в коем случае, необходимо реформирование страны. Поэтому ни в каких событиях у Белого Дома в девяносто первом году я не участвовал просто принципиально. Я понимал, что свержение советского строя при всем том, что он действительно прогнил на уровне властей и заврался, в основном, по-моему, ложь была основной причиной, почему люди перестали верить в то, что говорят. Это вот на этом рухнул Советский Союз, по крайней мере, в Москве было именно так. Все говорили красивые трескучие фразы, но никто ни во что не верил. И не верили не только на уровне там школьников или комсомольцев, не верили на уровне секретарей райкомов, обкомов, горкомов. Соответственно, не верили в политбюро. Вернее верили уже в другое, в личную выгоду, не более. Я понимал, что падение вот этого мироустройства, оно приведет к распаду страны и мне категорически не нравился Ельцин. Мой отец и моя мама, раскрыв рот, смотрели на него. Им он так нравился, он такой был простой, резко отличался от шаблона, им нравился Горбачев. А мне не нравился ни Горбачев, ни Ельцин. Помните, Егор Лигачев такой был, Ельцина обличал? После этого Ельцин начал оправдываться, у него тряслись руки. Вот для меня этот человек… Ну вот как, если ты за что-то выступаешь, почему вот каяться, оправдываться за что-то? Если уж взялся что-то тащить, давай тащи. Не оправдывайся, действуй. Повторяю, вот эти все демократы, они вызывали у меня… Я может быть тогда не мог еще сформулировать это. У нас считался очень демократический институт, но, я еще в поисковом отряде работал. Вот в поисковом отряде у нас в основном собирались Сталинисты ну и я туда прибился за компанию, кстати, многие потом служили, да и сейчас еще многие служат, кто в армии, кто в органах, в администрации президента есть друг, работает, то есть не на высоких должностях, ну и не нравилась нам вот вся эта компания. Поэтому, в целом, я воспринял развал страны, причем даже не падение советской власти, а именно развал страны резко отрицательно. Потому что, во-первых, я понимал, что это приведет к войнам, несомненно, что это приведет к развалу, что это приведет к утрате статуса великой державы, для меня это имеет значение, я патриот. Считаю, что разделение русского народа, которое произошло, это уже не с тех позиций, а с учетом опыта нынешнего это тем более видно ясно, что реально это привело и продолжает приводить к трагедии, в том числе к такой, которую мы сейчас переживаем. Русский народ оказался разделенным, расколотым, сократилась территория его обитания. И последствия вот этой трагедии, того, что страна была… Советская власть, рухнула, придавив собой всю страну. Последствия не преодолены до сих пор. Более того, они не только не преодолены, они даже не осознаны в значительной части. Процесс развала-то еще не завершился. Восстановление не началось. То есть, произошел кризис, элита предала не только свою веру, условно говоря, убеждения коммунистические, но и страну, и свой народ. Продала их. И после главного обвала разложение продолжалось. Разложение продолжалось, оно не остановлено.
Вот мы сейчас находимся, пришли к новому кризису, спустя двадцать четыре года. И сейчас у нас опять же стала та же самая вилка, либо восстановление, либо дальнейший развал. Президент сделал шаги, условно говоря, сделал шаги к тому, чтоб начать восстановление. Очень большие силы заинтересованы, чтобы Россия, как минимум, осталась в том же положении сырьевого придатка, а, как максимум, развалилась еще штук на двенадцать таких же придатков…

Б.: Если можно, вопрос по поводу первых дней в Славянске. Мне очень бы интересно было, я думаю, и многим читателям моим было бы интересно про разоружение вот этой колонны. Колонна в Краматорске.

И.И.: Давайте это сделаем последним вопросом, потому что у меня еще достаточно плотный напряженный график, мы лучше с вами потом еще как-нибудь встретимся, хорошо?

Б.: Да, конечно. 

И.И.: Значит. Сообщили, что в Краматорске возле центрального рынка заблокировали колонну десантников. Шесть машин. В Краматорске, на тот момент, было наше небольшое подразделение, но оно, в общем-то, не могло осуществить самостоятельно блокирование. Скажем так, сообщили, что теоретически их можно разоружить, они готовы перейти на нашу сторону. Но «перейти на нашу сторону» оказалось сильным преувеличением, об этом даже близко речи не шло, но, тем не менее, воспользоваться случаем нужно было обязательно. В это время, всем, кто был с нами, я говорил следующее - мы каждый день должны побеждать. То есть мы каждый день должны одерживать маленькую победу, иначе у нас ничего не получится. Накануне, мы разоружили тоже, сколько нас, одиннадцать или двенадцать человек было, разоружили двадцать пять десантников-разведчиков той же самой двадцать пятой бригады. Я им наплел там… Повезло, что командовал ими трусливый замполит в звании подполковника. Если бы командовал ими лейтенант, который с ними был, вряд ли бы мы кого-то разоружили, скорей всего дело дошло бы до стрельбы, до крови. А так с ними был такой подполковник, старой советской, с иронией я говорю, закалки, который струсил. У него прям ощутимо тряслись руки, когда я ему рассказывал, что у меня стоит там АГС (автоматический гранатомет), стоит УТЕС (крупнокалиберный пулемет), хотя у меня не было ни АГСа, ни УТЕСа, типа все они окружены. Помните, как Ельцин – тридцать восемь снайперов там, и т.д. Я зашел к ним в толпу, и для них было непонятно, почему вот так смело я себя веду. У меня автомат висел стволом вниз. Их остановили на окраине, там конюшня была рядом, роща сосновая, там стоял их УРАЛ, и они, прям на полянке, толпились, а по периметру человек десять моих бойцов стояло, сидело. Ну, воевать они не хотели, сражаться не хотели. Повторяю, если бы не этот трусливый подполковник, мы бы их не смогли разоружить. Кроме того, он так потом с меня бумагу требовал, чтоб я подписал: «Обязательно подпишите бумагу, что вы разоружили нас силой!» Это первый, пожалуй, мой автограф, который попал в руки СБУшников, что полковник Стрелков разоружил там, изъято на нужды народного ополчения Донбасса… В общем, я как-то их сумел убедить, но они не хотели сражаться, некоторые даже брали мой телефон на предмет того, что если вот мы подумаем, может мы перейдем на вашу сторону. Они-то считали, что все повторится по Крымскому сценарию, ждали, что Россия введет войска и многие из них перейдут в Российскую армию. Реально думали. Тоже самое, может частично, повторилось и в Краматорске, хотя там было большее сопротивление, там были такие офицеры «западэнцы». Был один старший лейтенант, подонок мелкий, который выпрашивал, прям, автомат для сопровождения своих солдат. А потом хвастался, что, когда ему выдали автомат, все-таки, в интервью хвастался, что вот кто не хотел отдавать оружие, тот и не отдал.

Б.: Вот, наверное, это интервью я и видел, поэтому…

И.И.: Да, да. Все у него отобрали! Но в итоге ему, все-таки вернули, выпросил он, как говорится, чуть ли не на коленях ползал, герой. Если бы он был героем, то начал бы стрелять намного раньше и не дал бы нам себя разоружить, не то, что там… Командовал там майор, если не ошибаюсь, но, неплохое у меня осталось на самом деле впечатление. И командир он был, он не хотел стрелять в людей, не хотел своих людей губить, он не хотел крови. Но не хотел сдаваться, кричал, если хочешь, стреляй в меня, когда я вел с ним переговоры. Естественно, не стали стрелять, но опять же, на самом деле, если бы они тогда встали в жесткую позу, жестко, действительно, были бы готовы, пожалуй, они бы вышли. Почему, потому что мы бы не стали проливать кровь посреди центрального рынка, посреди толпы людей.

Б.: Из того же самого интервью я слышал, что этот человек и говорил, во-первых, судя по тому, как вели окружившие нас люди, это были профессионалы. У него спросили, а как вы поняли, что это профессионалы? На что он сказал, рыбак рыбака видит издалека, вот по этому же принципу – я видел, как они держали оружие…

И.И.: Мы же поехали с нашим Крымским подразделением, половина отслужила там, было несколько человек, которые, действительно, умели воевать и перед этим участвовали в бою, нанесли поражение СБУшникам, то есть, в принципе, те люди, которых они могли видеть, некоторые из них, действительно держались более-менее профессионально. Тем более готовы были, и применить оружие по приказу и прочее, они это видели. Потом я держался достаточно, естественно, решительно.

Б.: Этот же человек, в интервью, говорил – мы стали замечать, как на крышах домов появились снайперы… 

И.И.: У нас было на тот момент, по-моему, одна или две… Мы снайперские винтовки изъяли, или три, у этих разведчиков, это все, что у нас было. У нас не было даже ни одного РПГ-7. Как раз, первые РПГ-7 мы изъяли вот у этой группы. У нас были только «мухи» одноразовые гранатометы, которые тоже изъяли у разведчиков. Несколько штук, пять или шесть.

Б.: А по количеству людей?

И.И.: Нас было меньше, чем десантников. Потом, когда мы уже сели к ним на броню, когда их взяли под контроль, они, видимо, это поняли, но было уже поздно.

Б.: Понятно. Но вы, насколько я помню, по видео в сети, уезжали-то с Российскими флагами.

И.И.: Да, мы подняли над всеми БМДшками Российские флаги. Дело в том, что некоторые из бойцов, они действительно были за нас, то есть они были местные, дончане, это тоже очень сильно помогало. У них не было единства внутри. То есть некоторые механики-водители чувствовали себя не в своей тарелке. Понимая, что они могут столкнуться с народом, понимали, что народ против них, некоторые были местные. Повторяю, это был апрель месяц, тогда Украинская армия готова была сложить оружие вся. Те же самые разведчики, которых мы разоружили за день до этого, они, как бы, говорили: «Вот мы из Крыма уехали с оружием!» Типа они этим гордились. Ну, уехали, и уехали. Они и второй раз бы уехали, в смысле с Донбасса. Не хотели они воевать, совсем не хотели. Сейчас они чувствуют какую-то государственную власть и прочее, тогда еще государственной власти не было, с одной стороны, с другой стороны, они, конечно, видели нашу решительность, напористость, готовность применять оружие, готовность воевать. Они это чувствовали. Они не были готовы воевать. Поэтому мы их разоружили, а не они нас, условно говоря. Примерно так. Но и не так это все просто было, конечно.

Б.: Вам лично, разговаривая с ними, было страшно?

И.И.: Мне не было. Нет. Страшно мне не было. Но, после, это было мощное нервное напряжение, я просто понимал, как много зависит от каждого слова, от каждого жеста. Если бы я начал колебаться, это тоже почувствовалось бы сразу. Нет, конечно, я демонстрировал полную, абсолютную уверенность, полное бесстрашие, условно говоря, а иначе нельзя. Иначе просто никак нельзя было. Уже потом, конечно, когда все отпустило, на меня там навалилась усталость, руки затряслись, уже как откат пошел. Как всегда после сильного напряжения нервного, происходит откат. У меня во время боя руки не трясутся, а вот после боя, трясутся.

Б.: Ну и такое логическое завершение, понятно, что прогнозы дело не очень хорошее, но, все равно…

И.И.: Мой прогноз – война неизбежна. Война неизбежна, потому что враг готовится к войне. Они не пойдут ни на какие уступки. Они не согласятся даже на, Минск-1, это почетная капитуляция, и Минск-2, тоже, но они не приняли. То есть им не нужна почетная капитуляция Донецкой и Луганской республик, они нацелены нанести поражение России.

Б.: Я понимаю. А зарубежные страны, НАТО сейчас по границам зашевелилось…

И.И.: Шевелиться они могут сколько угодно.

Б.: Но, участия не примут?

И.И.: Я думаю, что нет. Им нужна длительная, затяжная война, в которой русские будут убивать русских, с обеих сторон. Потому что украинцы – те же русские, не говорю, что половина их армии, это этнические русские. «Западэнцы» не очень стремятся воевать.

Б.: Спасибо огромное.

И.И.: Вам спасибо.

Когда, несколько дней назад, я, на страницах в соцсетях отрапортовал о том, что эта беседа состоялась, один из моих хороших знакомых, что воевал в Славянске, Марьинке, Шахтерске, Донецком аэропорте, спросил у меня в личке, когда можно будет посмотреть-почитать это интервью. Я ответил, что как обработаю все, выложу. А потом он попросил поинтересоваться у Игоря Ивановича, есть ли варианты работы на Стрелкова для ребят, которые были в ополчении в Славянске, а сейчас находятся в России, но хотели бы дальше сотрудничать с ним…

ссылка http://pivopotam.liv…87275.html видео там же

Разыскиваемый властями собственной страны за преступления на родине, ныне "лучший друг" Украины экс-президент Грузии Михаил Саакашвили, горячо поблагодарил наемников с Грузии за участие в убийствах мирного населения в Донбассе.
.
Как сообщала Правда. Ру, президент Украины Петр Порошенко ранее назначил Саакашвили главой международного совета реформ и своим советником.

Сегодня, 13 апреля, Саакашвили встретился с бывшими грузинскими военными, которые сейчас принимают участие в т.н. "АТО".

Об этом сообщает радио "Свобода".

Встреча состоялась в Киевском храме Спасителя после общей молитвы.

Саакашвили подчеркнул, что горд своими земляками.

По его словам, многие из грузинских военных целенаправленно оставили службу в ВС и МВД Грузии и направились воевать в Донбасс, чтобы "защищать независимость и территориальную целостность Украины".
.
"А некоторые даже прибыли из других стран, в том числе США" - заявил экс-президент Грузии.
.
Напомним, в Грузии Михаила Саакашвили обвиняют в растрате бюджетных средств. Главная прокуратура Грузии заочно предъявила ему обвинения по нескольким уголовным делам, в том числе о растрате около $5 млн государственных средств на личные нужды.

Как писала Правда. Ру, Украина отказала Грузии в выдаче Саакашвили.

Пидарасы.