Тред №174534

http://www.analitik.…doc3432_2/
                   
             О феномене русского оранжизма

Нам представляется, что сегодня нисколько не снята с повестки дня проблема киевского русского оранжизма. Она снова актуализуется по мере приближения к очередным президентским выборам на Украине.

В свете данной ситуации есть основания задаться рядом вопросов: каковы истоки и причины процветания оранжистских настроений в среде русскоязычных киевлян? Имеет ли это явление свои особенные черты или они всеобщи и проистекают из неправильно понятой либеральной идеи?

Нам кажется, что Киев тут отличен от, предположим, Харькова или Симферополя. В последних, без сомнения, тоже в той или иной мере наличествуют типические черты ассимиляции в оранж, однако, всё-таки, не в киевских масштабах.

Киевский русский оранжизм – явление причудливое. Порою кажется, что при каком-нибудь ином историческом раскладе киевская среда оранжистов вполне могла бы служить проводником отнюдь не изоляционистских, но даже имперских идей. Уже сам по себе пёстрый этнический состав среды складывается в типично имперскую картину: наряду с русскими – евреи, поляки, армяне и… украинцы. А язык родной (и притом – никем не навязанный, впитанный с молоком матери) у всех один. Русский. Да и фундамент духовной самоидентификации общий – русская культура. (О людях малообразованных и закостенело-просоветских, пусть и русскоязычных, мы сейчас не говорим, поскольку к рассматриваемой среде они отношения не имеют.) Состоит же среда, напротив, из людей в большей или меньшей степени просвещённых – эмэнэсов и ИТРов, доцентов и профессоров, писателей и режиссёров, художников и музыкантов.

В большинстве своём все эти интеллектуалы всегда осознавали провинциализм киевской жизни. На протяжении десятилетий «застойной» эпохи основными окнами в большой мир (учитывая, к тому же, что контакт с дальним зарубежьем был затруднён) для них неизбежно являлись российские «толстые» журналы, фильмы Тарковского, песни Высоцкого, поездки в Москву и Ленинград, где можно было попасть на Таганку и в БДТ, на концерт Рихтера в Большом зале консерватории и выставку «Москва-Париж» в Пушкинском музее. Приоритетным самиздатовско-тамиздатовским чтением для них были отнюдь не Стус и Дзюба, но Бродский и Солженицын, «Доктор Живаго» и воспоминания Надежды Мандельштам. Впрочем, отнюдь не все из них так уж рвались к запретному чтиву. Многие люди этого слоя были ориентированы на добропорядочно-успешное продвижение по служебной лестнице и весьма равнодушно реагировали даже на позорные явления, имевшие место совсем рядом (что называется – под боком!), на драматичные повороты судеб своих замечательных земляков: будь то арест кинорежиссера Параджанова, травля композитора Сильвестрова, выталкивание из страны писателя Виктора Некрасова (между прочим, фронтовика, автора знаменитой повести «В окопах Сталинграда»).

Вернёмся к той части среды, которая была восприимчива к оппозиционно-вольнодумным настроениям. Некоторые её представители, сочувствовавшие украинской национальной идее, были тогда каплей в море. Временами в этом социуме циркулировали туманно-елейные разговоры о будущей «свободной суверенной стране», в которой русским будет лучше, чем в России, а евреям лучше, чем в Израиле (памятная фраза из мифотворческого арсенала начала 1990-х вполне под стать отвлечённому идеализму тех настроений). Превалировало всё же другое. Многие из антисоветски-ориентированных киевлян сочувствовали трудностям, а порой и обидам украиноязычного населения, но рассматривали их в одном пакете с другими ограничениями прав и свобод, характерными для тогдашнего строя. Никакой личной вины перед украинцами эти люди не ощущали. Да и не имели. Учтём, к тому же, что общие установки на запретительство, исходившие в своей основе от тоталитарно-бюрократического Центра, с удвоенным рвением проводились в жизнь на местах бесчисленным множеством сугубо украинских начальников и начальничков. Подобные «поддержка и энтузиазм миллионов» проявлялись в полном соответствии с расхожим афоризмом: если в России ногти стригут, то в Украине пальцы рубят. Между прочим, собирательный образ запретителя, как правило, рисовался русскоязычно-киевскому «коллективному бессознательному» не в виде таинственного пришельца с далёкой планеты Лубянка, но в обличии укоренённого в местной почве угрюмого и хитрого куркуля, методично твердящего нечто вроде: «Щоб нiяких Шнiток в програмi не було!» (эту фразу устное городское творчество приписывало одному из тогдашних директоров киевской филармонии).

Почему же в эпоху перестройки люди рассматриваемой среды вдруг стали такими ярыми «патриотами» Украины? (Понимаем под «патриотизмом» нынешний хуторянский взгляд на Большую Родину — Авт.)

Тому, на наш взгляд, есть несколько причин.

Во-первых, к этому времени контингент киевлян существенно изменился. Благодаря исходу многих даровитых нонконформистов всё в те же Москву и Питер, а также – еврейской эмиграции (на самом деле – не только еврейской, если учесть, что с помощью иного «паровоза»-Шапиро покидало страну немало примкнувших Шепиловых и Шепиленко), освободилось пространство, заполнившееся совсем иными людьми.

Впрочем, освободилось оно не только в Киеве, но и в Харькове, и в Донецке, и в Днепропетровске.

Какой смысл, однако, был энергичным карьеристам с амбициями хозяев положения стремиться в города, не имевшие столичного статуса? Вот и ехали предприимчивые, целеустремлённые выходцы из западноукраинских городов и восточноукраинских сёл — в Киев. А по мере того, как укреплялись их вес и влияние в столичной среде, многие коренные киевляне (вынужденные контактировать с ними хотя бы по работе) постепенно приобщались к их образу мыслей, их системе ценностей. К концу 1980-х статистическое соотношение коренных киевлян и приезжих было достаточным для благоприятствования таким процессам.

Во-вторых, существенной предпосылкой «украинизации» сознания киевлян явилась проблема Чернобыля. К панике, охватившей тогда, в 1986 г., городских жителей, относиться иронически невозможно. Тревоги по поводу киевской экологической ситуации имели (да и сейчас имеют) серьёзные основания. Понятно, что взбудораженное испугом массовое сознание ищет в такой ситуации палочку-выручалочку. Для многих в то время такой спасительной зацепкой оказалась, в частности, антиимперская идея. В тогдашнем прикладном ракурсе она выглядела примерно следующим образом: все беды – от чрезмерного диктата Политбюро и КГБ; если разрушить советскую империю, то этот диктат будет автоматически ликвидирован; соответственно и различные опасности (в том числе – экологические) сойдут на нет. Надо сказать, что теперь, когда мы лицом к лицу соприкоснулись с новой, суверенной (антирусской и, в сущности, с поместно-имперской) властью, сильно поубавились даже надежды на недопущение ею нового Чернобыля. Некомпетентность ни в чем, амбициозность и скоропалительность в сочетании с безответственностью, характерные для нынешнего «оранжевого» руководства, не позволяют видеть в его лице надёжной защиты от техногенных катастроф.

И – самое главное, в-третьих. На рубеже 1980-х и 1990-х с внушительной силой проявили себя глобальные, общемировые идейные поветрия. Речь идёт об, условно говоря, «прогрессистских» тенденциях, помноженных для жителей бывшего Союза на разочарование в идеях и практике коммунизма. Альтернативой «совку» для большинства граждан колеблющейся империи как раз и явилась та самая неправильно понятая либеральная идея.

Интеллигенции раньше казалось: либерализм – система воззрений, предполагающая, что важнейшей общечеловеческой ценностью является свобода, а первостепенной общественной задачей – защита прав человека. Понятие «либерализм» ощущалось родственным таким понятиям, как «плюрализм», «толерантность». Не случайно прилагательное «либеральный» в быту ассоциируется с проявлениями терпимости.

Совсем иным выглядит либерализм в нынешней интерпретации, произвольно вычленяющей изо всей совокупности прав человека одно-единственное, расцениваемое в качестве главного. Речь идёт о праве на частную собственность и её неприкосновенность. Гарантией его соблюдения является стабильный режим рыночной экономики.

Что же до остальных прав, то их новоявленные «либералы» отменять не собираются, но… Такое ощущение, что логически-понятийный аппарат людей, стоящих на подобных позициях, работает, как ни странно, в режиме ненавистного им марксистского образа мыслей. Точнее – не марксистского (если иметь в виду подлинный марксизм, во многом – утопическое, но не беспросветно-вредоносное учение), а мышления в духе схем из советско-вузовского казарменного курса общественных дисциплин. Говоря конкретнее: новые «либералы» полагают, что есть базис – рыночная экономика, а есть надстройка – всё остальное. Если будет установлен стабильный рынок, то остальные свободы-права автоматически придут в действие.

Есть у «либералов» конкретный пример, долженствующий подтверждать их правоту: государство, успешно реализовавшее упомянутые базисно-надстроечные принципы. Что же это за страна? Чтобы догадаться трёх попыток не надо. Ну конечно же – США! Соответственно, как полагают «либералы», право Америки на статус единственной сверхдержавы, диктующей всему миру, как ему надо жить, не подлежит даже и обсуждению.

Понятно, что значительная часть приверженцев подобных идей руководствуется устремлениями попросту меркантильного толка; что не последнюю роль играют в этой ситуации даже сугубо приватные обстоятельства (к примеру, наличие близких родственников в США). И всё же немалое число людей, ориентированных на подобный «либерализм», не преследует при этом никаких личных выгод, не относится к категории преуспевающих.

В среде киевских оранжистов вполне хватает бескорыстных фанатиков. К сомнениям, к скептическому пересмотру взглядов и оценок такие люди не склонны. Казалось бы, с 1991 по 2004 год немало воды утекло, к тому же - существенно облегчился доступ к разнообразным информационным источникам. Вместе с тем, никак не отрезвили этих киевлян ни провальные результаты российского ельцинско-гайдаровского эксперимента 1990-х, ни судьбы многих стран «третьего мира», уже веками пребывающих во временной, по «либеральному» мнению, стадии «дикого капитализма».

Распад Союза в 1991 г. будущие оранжисты без обдумывания восприняли как неизбежное и необходимое условие внедрения «либеральной» панацеи. Тем более что того же мнения придерживались не только модные тогда московские депутаты-межрегионалы, но и другая авторитетная для «либералов» инстанция: руководство США. В итоге подобные настроения волей-неволей толкнули таких киевлян в объятия украинской идеи, когда СССР рухнул и началась эпоха «незалежности». Тут-то и проявились в полной мере три существенные и выразительные социально-психологические особенности русскоязычного Киева, ключевые (на наш взгляд) для атмосферы будущего оранжизма:

1) Готовность к отказу от изначальных духовных и культурных устоев в угоду сиюминутной политической целесообразности.

Во второй половине 1990-х тот факт, что украинская власть взяла твёрдый курс на национализм, сомнения ни у кого не вызывал (президентом страны, между прочим, тогда был как раз Кучма, позднее столь ненавистный оранжистам). В определённых кругах киевской общественности возникла потребность сформировать альтернативу настораживающим тенденциям, выразить иную точку зрения на животрепещущие для страны проблемы. В частности, с этими целями политолог и правозащитник Владимир Малинкович попытался вместе с группой единомышленников создать Клуб творческой интеллигенции. Под эгидой этого Клуба предполагалось проведение различных дискуссий, тематических вечеров и других интеллектуальных акций.

Учредительное заседание Клуба состоялось в июне 1997-го. Актовый зал киевского академического Института математики был заполнен до отказа. Аудитория пестрила выразительными, живыми лицами записных книгочеев, концертно-вернисажных завсегдатаев, очкариков и неформалов. Ожидалось, что именно такие люди будут склонны поддержать новое сообщество.

В своих выступлениях члены Клуба говорили о наболевшем. О том, что своими действиями власть хоронит демократический проект мультикультурной Украины, способной обеспечить равенство возможностей для украино- и русскоязычного населения. О том, что новое законодательство, препятствующее получению образования на русском языке, перекрывает тем самым путь к профессиональной, творческой, духовной реализации для значительной части граждан страны. Особо запомнился рассказ историка и искусствоведа Сергея Мамаева (безвременно скончавшегося полтора года назад) о борьбе за открытие в Киеве музея А. С. Пушкина; о том, как подвижническое стремление людей культуры представить киевлянам уникальную экспозицию, состоявшую из подлинных вещей, документов и книг пушкинской эпохи, наталкивалось на симптоматичный чиновнический ответ: «Ще скажіть, щоб вам в Україні влаштували музей Гомера».

Что же представлял из себя отклик на эти выступления? Расплывчатые, витиеватые монологи украинских мэтров Мирослава Поповича и Вадима Скуратовского, уклонившихся от оценок непростой ситуации. А также – две провокационные «домашние заготовки»: поднявшийся с места ангажированный журналист горделиво заявил, что, хотя он – человек русскоязычный, во всех социологических опросах тем не менее сознательно пишет, что его родной язык – украинский (то есть – лжёт!); вышедший на трибуну подросток ледяным самоуверенным тоном сообщил аудитории, что ему безразлично, в какой школе учиться – русской или украинской, поскольку он готов идти навстречу интересам… руководства страны (!).