Атмосфера России 90-х, американцы и угроза появления супер-ИГИЛ. Хроники русского Индианы Джонса в Ираке

ЦитатаНаходки, которые могут перевернуть представления о Библии. Древние языки, на которых никто не говорит уже четыре тысячи лет. Гордые и свободолюбивые арабские племена, враждующие между собой. Вездесущие американцы. Все это — жизнь российских археологов в Ираке. Ребята отчаянно нуждаются в финансовой поддержке, которая может помочь им найти новую Трою... Или нечто большее! Об этом — в интервью научного сотрудника РАН Алексея Янковского-Дьяконова, возглавляющего российскую экспедицию в Южном Ираке, на территории так называемых Болот, где в древние времена жили загадочные шумеры.


— Спросим сразу прямо: хорошо ли живется археологам в России? А в США или Германии?..

— В России у археологов немало проблем, о которых здесь коротко не скажешь. В первую очередь, это, конечно, очень небольшое, почти отсутствующее финансирование плановых раскопок, то есть таких, которые намечены для решения каких-то проблем нашей истории, а не потому, что строители решили именно в этом месте построить дорогу или гостиницу. Но и охранная археология у нас, к сожалению, под угрозой — законодатели пока склонны больше защищать интересы строителей, а не культурное наследие.

Кроме того, в России совсем нет системы финансирования зарубежных раскопок, хотя специалисты — и археологи, и дипломаты — хорошо знают, что это важный ресурс для укрепления внешних связей нашей страны и ее долгосрочной репутации. 

Как обстоят дела с местной археологией в США или Германии, я не знаю. Что касается зарубежной, в том числе ближневосточной археологии, то в Германии есть большая государственная организация — Немецкий археологический институт, созданный (DAI) еще в XIX веке внутри Министерства иностранных дел. Он с самого начала был одной из составляющих немецкого государства в процессе его становления. В США такого нет; там есть различные фонды и ассоциации, которые участвуют в финансировании раскопок за рубежом. В некоторых из них косвенно принимает участие Госдепартамент, то есть американский аналог министерства иностранных дел.

Фото: Telegram / Центральное Болото

— Санкции и сложная международная обстановка в мире сейчас мешают вашей работе или нет?

— Современная наука — дело международное. Преграды, конечно, мешают. Труднее стало добираться до международных конгрессов, чтобы коллеги узнали о нашей работе, взяли бы наши результаты в свой научный оборот, а если нужно — покритиковали их. Здесь, как в культуре и в бизнесе, недостаточно просто «выложить инфу» куда-то, надо ездить и защищать свое дело. Вместе с тем на недавней международной встрече я ни разу не встретил враждебного отношения; наоборот, некоторые коллеги, знающие русский, но не связанные с Россией, обращались ко мне по-русски из уважения. Но кому-то из моих соотечественников отказали в участии. Почему — бывает трудно понять: помимо политики, которую многие западные ученые в состоянии игнорировать, могут повлиять и состав конкретной коллаборации, и тема выступления, и случайные причины.

— Что именно российским федеральным чиновникам нужно сделать, чтобы улучить положение наших международных экспедиций — просто дать больше денег?

— Мне приходилось разговаривать с несколькими российскими руководителями в ранге спецпредставителя президента или главы федерального агентства. Все мои собеседники поддержали нас как в разговоре, так и в переписке по конкретным вопросам. С этой точки зрения можно сказать что да, понимание и поддержка есть.

Чего нет — это системы, процедуры для поддержки зарубежных экспедиций, а современное российское государство — это государство процедуры. Очевидно, что невозможно создать с нуля и сразу сеть русских археологических миссий для всего земного шара: для этого нет ни ресурсов (включая человеческие), ни дипломатической основы, ни потребности. Попытка вдруг создать «Российский археологический институт» наподобие немецкого DAI для всех стран и континентов была бы для дела даже опасной, из-за неготовности и коррупционного потенциала.

Есть отдельные страны, где — так сложилось — уместны российские археологические инициативы. Им бывает нужна поддержка сразу нескольких ведомств, как это выяснилось в период ковида, но в обычной, штатной работе возможностей МИД, Минкультуры и Российской Академии наук достаточно. Может быть, если к этому подключить Минэкономразвития или Минэнерго, то можно было бы и деньги найти. Это все не такая сложная схема; вопрос только в том, кто именно должен проявить политическую волю, чтобы ее собрать. Как сказано в знаменитой формуле Гиппократа, «удобный случай скоропреходящ», окно возможностей не будет оставаться открытым до бесконечности.

В принципе, на данном этапе именно для нашей экспедиции было бы достаточно, чтобы российское государство, на которое мы работаем, обеспечило бы нам стабильное финансирование в тем объемах, о которых мы просим, — они очень невелики. Программой-максимум было бы создание схемы, о которой я сказал выше.
— Вы все последние годы копаете преимущественно в Южном Ираке. Чем Ирак и иракцы, местные мусульмане, похожи на Россию и россиян, а чем радикально отличаются? 

— Нынешний Ирак похож на Россию 1990-х годов: государство не очень озабочено дисциплиной и вообще делами своих граждан. В области бизнеса, науки, культуры возможно почти все, кроме того, что явно противоречит исламу. Так же, как в свое время у нас, еще есть иллюзия, что «богатые иностранцы» должны за все заплатить, начиная с проекта, над которым мы вместе работаем, и кончая общим обедом в кафе… Бакшиш (взятка) играет большую роль, хотя нам удается решать наши вопросы без этого. В образовании форма (например, покупка новой мебели в ректорат) часто важнее содержания. Это все нам хорошо знакомо, правда?

Жизнь в иракских городах и деревнях мало отличается от российской: в городе все спешат по своим делам, работают, делают покупки; в деревне возделывают землю, пасут скот, чинят свою нехитрую технику. Басра, Амара, Насирия, где нам приходится бывать, — это города-миллионники с обычной жизнью. Для нашего соотечественника в них многое непривычно: например, очень мало общественного транспорта, мало светофоров, на домах не подписаны номера и названия улиц — но это обычно для городов в разных арабских странах. Никто не обращает на нас особого внимания, и уж, конечно, никто не бросается из-за угла, чтобы нас похитить. Правда, надо заметить, что мы находимся в более защищенном положении, чем условные туристы, потому что у экспедиции много надежных друзей. 

Из различий — обычно новоприезжему первым делом бросается в глаза мусор, рассеянный по улицам и дорогам. В России его складывают в гигантские горы на окраинах больших городов, поэтому его не видно. Эта ситуация с мусором отчасти символична: иракцы прямее нас.

Родственные связи играют гораздо большую роль. Чтобы спасти одного нашего иракского друга, природозащитника, от похитивших его бандитов, к дому, где его содержали, приехали четыре сотни его родственников с оружием. Пришлось отпустить. В Ираке немыслимо, чтобы дети сдали родителя в дом престарелых. О своих стариках они очень заботятся; если вы видите на улице стариков (чаще старух), просящих милостыню, — скорее всего, это беженцы.

Самое главное и грозное различие — малая доступность семейной жизни и секса для значительного числа необеспеченной молодежи. Роль и положение женщины — отдельная очень непростая тема. Женщины в Ираке отделены от мужского общества гораздо в большей мере, чем у нас. Свадьба в Ираке — дело очень дорогостоящее, на разные обязательные траты нужно около 25 тысяч долларов и без этого никак, а хорошо оплачиваемую работу найти в Ираке трудно. Парни годами копят деньги, чтобы иметь возможность жениться. Не имея денег, образования, перспектив — и женщин — ребята, разумеется, с легкостью берутся за оружие, когда его им предлагают.

Фото: Telegram / Центральное Болото

– Что простые местные иракцы говорят о России, Америке, конфликте на Украине? 

— Они обычно говорят: «России – да, Америке – нет!» Или: «Путин – сильный человек!» Но и среди наших молодых землекопов встречаются любители Америки и всего американского. В целом, мне кажется, иракцы гораздо больше озабочены конфликтом в Газе, чем на Украине. Один из них сказал мне: «У вас гражданская война». Надо понимать, что большинство ныне живущих иракцев или участвовали, или были свидетелями тех или иных боевых действий на своей родной земле.

— За время работы в Ираке у вашей экспедиции были какие-либо инциденты, связанные с боевиками и вообще местными?

— В 2019-2020 годах Багдад и весь юг Ирака охватили мирные протесты против неэффективности правительства. В Басре, старинном портовом городе, они начались раньше, еще в 2018 году. Сами протесты были мирными, но в демонстрантов стреляли бойцы неправительственных вооруженных группировок, которые имеют в Ираке немалую «теневую власть». Сложилось так, что именно в это время мне нужно было получить разрешения на раскопки на наших памятниках. Я остановился в той же гостинице, где всегда, но она была в двух шагах от площади Тахрир, где происходили протесты. Поэтому волей-неволей я побывал в революционной толпе, полной надежд, надо сказать, и слышал невдалеке вот эту автоматную стрельбу, где гибли люди. Это был важный опыт: быть рядом с теми людьми, для которых мы, собственно, и работаем.

— Пытались ли местные как-то мешать вашим экспедициям, отнимать найденные артефакты?

— Нет, им ни к чему с нами связываться. В Ираке по-прежнему продолжаются грабежи археологических памятников, хотя в гораздо меньших масштабах, чем в годы безвременья, в конце 1990-х – начале 2000-х. Вещи из этих грабительских раскопок, действительно, используются бандитскими группировками, в том числе для финансирования их преступной деятельности.