Тред №83836

Я наконец понял,  в чем дело.  Это не был профессор Выбегалло.  Это
был новорожденный кадавр, модель человека, неудовлетворенного желудочно.
И слава Богу, а то я уж подумал, что профессора хватил мозговой паралич.
Как следствие напряженных занятий.
    Стелла осторожненько  отошла.  Ее  схватили  за  плечи  и втянули в
толпу.  Она спряталась за моей спиной,  вцепившись мне  в  локоть,  и  я
немедленно расправил плечи,  хотя не понимал еще,  в чем дело и чего она
так  боится.  Кадавр  жрал.  В  лаборатории,   полной   народа,   стояла
потрясенная тишина, и было слышно только, как он сопит и хрустит, словно
лошадь, и скребет кюветой по стенкам чана. Мы смотрели. Он слез со стула
и погрузил голову в чан. Женщины отвернулись. Лилечке Новосмеховой стало
плохо, и ее вывели в коридор. Потом ясный голос Эдика Амперяна произнес:
    -- Хорошо.  Будем логичны.  Сейчас он прикончит отруби, потом доест
хлеб. А потом?
    В передних рядах возникло движение.  Толпа потеснилась к дверям.  Я
начал понимать. Стелла сказала тоненьким голоском:
    -- Еще селедочные головы есть...
    -- Много?
    -- Две тонны.
    -- М-да, -- сказал Эдик. -- И где же они?
    -- Они должны подаваться по конвейеру,  -- сказала Стелла.  -- Но я
попробовала, а конвейер сломан...
    -- Между  прочим,  --  сказал  Роман громко,  -- уже в течение двух
минут я пытаюсь его пассивизировать, и совершенно безрезультатно...
    -- Я тоже, -- сказал Эдик.
    -- Поэтому,  -- сказал Роман,  -- было бы  очень  хорошо,  если  бы
кто-нибудь   из   особо   брезгливых  занялся  починкой  конвейера.  Как
паллиатив.  Есть тут кто-нибудь еще из магистров?  Эдика я вижу. Еще кто
нибудь есть? Корнеев! Виктор Павлович, ты здесь?
    -- Нет его. Может, за Федором Симеоновичем сбегать?
    -- Я думаю,  пока не стоит беспокоить.  Справимся как-нибудь. Эдик,
давай-ка вместе, сосредоточенно.
    -- В каком режиме?
    -- В режиме торможения.  Вплоть до тетануса. Ребята, помогайте все,
кто умеет.
    -- Одну минутку, -- сказал Эдик. -- А если мы его повредим?
    -- Да-да-да, -- сказал я. -- Вы уж лучше не надо. Пусть уж лучше он
меня сожрет.
    -- Не беспокойся, не беспокойся. Мы будем осторожны. Эдик, давай на
прикосновениях. В одно касание.
    -- Начали, -- сказал Эдик.
    Стало еще  тише.   Кадавр   ворочался   в   чане,   а   за   стеной
переговаривались  и  постукивали  добровольцы,  возившиеся с конвейером.
Прошла минута. Кадавр вылез из чана, утер бороду, сонно посмотрел на нас
и  вдруг  ловким  движением,  неимоверно  далеко  вытянув  руку,  сцапал
последнюю буханку хлеба.  Затем он  рокочуще  отрыгнул  и  откинулся  на
спинку  стула,  сложив  руки на огромном вздувшемся животе.  По лицу его
разлилось блаженство.  Он посапывал  и  бессмысленно  улыбался.  Он  был
несомненно  счастлив,  как  бывает  счастлив предельно уставший человек,
добравшийся наконец до желанной постели.
    -- Подействовало, кажется, -- с облегченным вздохом сказал кто-то в
толпе.
    Роман с сомнением поджал губы.
    -- У меня нет такого впечатления, -- вежливо сказал Эдик.
    -- Может быть, у него завод кончился? -- сказал я с надеждой.
    Стелла жалобно сообщила:
    -- Это  просто релаксация...  Пароксизм довольства.  Он скоро опять
проснется.
    -- Слабаки   вы,   магистры,   --  сказал  мужественный  голос.  --
Пустите-ка меня, пойду Федора Симеоновича позову.
    Все переглянулись,   неуверенно  улыбаясь.  Роман  задумчиво  играл
умклайдетом, катая его на ладони.  Стелла дрожала,  шепча:  "Что  ж  это
будет?  Саша,  я боюсь!" Что касается меня, то я выпячивал грудь, хмурил
брови и боролся со страстным желанием позвонить Модесту Матвеевичу.  Мне
ужасно хотелось снять с себя ответственность. Это была слабость, и я был
бессилен перед ней.  Модест Матвеевич представлялся мне сейчас совсем  в
особом свете.  Я был убежден, что стоило бы Модесту Матвеевичу появиться
здесь и заорать на упыря: "Вы это прекратите, товарищ Выбегалло!" -- как
упырь  немедленно  бы прекратил.
    -- Роман, -- сказал я небрежно, -- я думаю, что в крайнем случае ты
способен его дематериализовать?
    Роман засмеялся и похлопал меня по плечу.
    -- Не трусь,  -- сказал он. -- Это все игрушки. С Выбегаллой только
связываться  неохота...  Этого  ты  не бойся,  ты вон того бойся!  -- Он
указал на второй автоклав, мирно пощелкивающий в углу.
    Между тем  кадавр  вдруг  беспокойно  зашевелился.  Стелла тихонько
взвизгнула и прижалась ко мне.  Глаза  кадавра  раскрылись.  Сначала  он
нагнулся и заглянул в чан. Потом погремел пустыми ведрами. Потом замер и
некоторое время сидел  неподвижно.  Выражение  довольства  на  его  лице
сменилось  выражением  горькой  обиды.  Он приподнялся,  быстро обнюхал,
шевеля ноздрями, стол и, вытянув длинный красный язык, слизнул крошки.
    -- Ну, держись, ребята... -- прошептали в толпе.
    Кадавр сунул руку в чан, вытащил кювету, осмотрел ее со всех сторон
и осторожно откусил край.  Брови его страдальчески поднялись. Он откусил
еще  кусок  и  захрустел.  Лицо  его  посинело,   словно   от   сильного
раздражения, глаза увлажнились, но он кусал раз за разом, пока не сжевал
всю кювету.  С минуту он сидел в  задумчивости,  пробуя  пальцами  зубы,
затем медленно прошелся взглядом по замершей толпе. Нехороший у него был
взгляд -- оценивающий,  выбирающий какой-то. Володя Почкин непроизвольно
произнес:  "Но-но, тихо, ты..." И тут пустые прозрачные глаза уперлись в
Стеллу,  и  она  испустила  вопль,  тот  самый  душераздирающий   вопль,
переходящий  в  ультразвук,  который мы с Романом уже слышали в приемной
директора  четырьмя  этажами  ниже.  Я  содрогнулся.  Кадавра  это  тоже
смутило:  он  опустил  глаза  и нервно забарабанил пальцами по столу.  В
дверях раздался  шум,  все  задвигались,  и  сквозь  толпу,  расталкивая
зазевавшихся,  выдирая  сосульки  из бороды,  полез Амвросий Амбруазович
Выбегалло. Настоящий. От него пахло водкой, зипуном и морозом.
    -- Милай!  -- закричал он.  -- Что  же  это,  а?  Кель  сетуасьен*!
Стелла,  что же ты, эта, смотришь!.. Где селедка? У него же потребности!
У него же они растут!.. Мои труды читать надо!