В экспертном сообществе вновь обострился спор по поводу того, есть ли у России выраженная внешнеполитическая доктрина? Статья Д.А. Медведева о президентских выборах в США, выступления некоторых имярек на Гайдаровском форуме, выступления известного политолога С. Караганова и прочее вновь оживили данный спор.
Содержание любой политики строится на четырех началах: концепции курса, идеологических основаниях курса, военно-политических и экономических ресурсах курса, и. наконец, методологии внешнеполитического воздействия. При наличии всех этих составляющих можно говорить о курсе и возможности его реализации.
Как представляется основных проблем, в связи с которыми и возникает дискуссия, касающаяся внешнеполитического курса, две.
Первое – это несоответствие политических, военных и экономических возможностей России проводимой ей внешней политике. Раз Вы декларируете у себя такие успехи, то почему Вы ведете такую осторожную, а порой и откровенно пассивную внешнюю политику, может возникнуть вполне резонный вопрос. Это значит, что у Вас нет ресурсов? Или просто нет курса?
Второе – это происходящая смена дискурса, который меняется, но не в полной мере внятно и единообразно, что опять же вызывает множество вопросов. Возникает ощущение, что внешняя политика России, имея в качестве базиса «могополярность» не отвечает на второй вопрос. Ну хорошо, мир то многополярен, а Вам то от этого какой прок? Что конкретно Вы хотите для себя?
Означает ли это, что у России действительно нет внешнеполитического курса? И да, и нет. Сейчас есть два подхода к внешнеполитическому курсу. Один – это реализовывать собственный структурированный и выверенный курс, что требует решимости и ресурсов, втрое – это присоединится к реализации внешнеполитического курса какого-то из основных геополитических игроков. В конце XX у. начале XXI было популярным следование курсом США, некоторое время в тренде был Евросоюз, так и не оформивший свою внешнеполитическую платформу, для некоторых стран стало возможным следовать фарватере китайской внешней политики. О российской самостоятельной внешней политике говорят (по крайней мере с США, ЕС и Китаем у России во внешней политике расхождения есть, с кем-то больше, с кем-то меньше) и говорят справедливо, а вот о выраженном внешнеполитическом курсе как правило нет.
Почему? Видимо потому, что он не предъявляется в проектах, подобных американскому (следовать американскому доминированию на пути демократии в ее искаженном американском восприятии), европейскому (с ее «Восточным партнерством» и логикой – ощути себя немного Европой) или Китаю с «поясом и путем» (помоги Китаю продать побольше товаров). А Россия? Внешняя политика есть, а вот курс не явлен столь отчетливо, чтобы быть выгравированным заглавными буквами на памятнике российской внешней политики.
Концепции курса
На самом деле, курс, разумеется, есть. Он представлен в доктрине внешней политики России с принципами, направлениями и задачами. Все как полагается, вроде бы. Только вот поймайте любого и спросите в чем заключается внешнеполитический курс России. Где его концепция? Вряд ли на этот вопрос можно услышать внятный ответ. В лучшем случае спрашивающему скажут: многополярность, сохранение памяти Великой Победы и обеспечение суверенитета России. А в роли проекта назовут разве что Евразийский экономический союз и следующее за ним «евразийство». И все. Почему? Потому что нет программного документа, который под цветастым лозунгом объявит
Прекрасно. Только совершенно разнопорядково и структурно невнятно. Да и не совсем честно и далеко не всегда результативно, если честно.
Что означает многополярность? В 90-х это означало следующее. Был биполярный мир и это было общепризнано. СССР был разрушен, Россия оказалась в роли правопреемника, но не способного удержать такое правопреемство и обозначило это «многополярностью». По-хорошему это должно было стать лозунгом «Сохраним Россию как один из центров мировой геополитики!». Но видите ли встать вровень с США в 90-е оказалось не по силам, а признать себя в роли послушного последователя гегемона «а ля Козырев» как-то неприятно. Вот и маскировали это все под «многополярностью», которая увы была воспринята повсеместно не как «Россия – один из полюсов мира», а как «Россия готова делиться своим пространством интересов с другими игроками». И ближайшими соседями это воспринялось естественным образом. Ну раз у нас многополярность, то не лишним будет и многовекторность, то есть готовность соседей России работать со всеми этими полюсами и извлекать из этого выгоду, возможно даже за счет интересов России. Ну а что? Сигналы, увы, воспринимаются именно так.
Память Великой Победы опять же вещь хорошая, но для внутренней – российской идентичности. Мы признаем, что Победа – великое достижение и сохраняем ее результаты как образные в виде памятников. Так и институциональные в виде договоров и организаций, созданных после Второй Мировой.
С суверенитетом России проблем не возникает, но за него в первую очередь отвечает оборонная доктрина России, а в сфере дипломатии - рутина ООН и прочих организаций. Да и как таковая защита суверенитета – это общее место. Все охраняют свой суверенитет. Все его защищают.
Евразийский экономический союз опять же не стал цементирующим фактором. Он не превратился ни в организацию для решения конкретных задач, стоящих перед Россией за счет интеграции ближайших государств, ни в рычаг при помощи которых Россия удерживает соседние государства в фарватере российских интересов. У ЕАЭС есть дальний план – за счет совестной экономики выстроить потом (когда-нибудь) будущее политическое (за что и отвечает международная деятельность) а в текущем моменте ставший попыткой окружающих государств сформировать выгодный курс покупки нефти и газа (Белоруссия и Армения), добиться удобной транспортной инфраструктуры (Казахстан. Правда Нурсултану Назарбаеву так и не удалось пробить строительство речного канала «Федерация», чтобы из Каспия через Казахские порты гнать грузы прямиком без перевалки в Черное море). Но где тут интерес России остается очень большой загадкой. Да и смена караула – то в лице Христенко, то в лице Глазьева фактически превращает ЕАЭС в площадку экспериментов по поводу их экономических воззрений. Правильных или нет? Не знаю. Но уж точно не соотносимых с единой концепцией.
Почему так? Потому что этой единой концепции Россия так и не удосужилась создать, оперируя в каждом конкретном случае локальным набором интересов и целей. Да. У России есть цели в Сирии. В Латинской Америке. В Африке, в Белоруссии. В Средней Азии. Там, где есть конкретный интерес в чем-то. Есть. А вот текста с указанием – это наш набор красных линий и не вздумайте их пересечь, который бы могли в своем сознании запечатлеть все остальные – нет.
Почему? Потому что не совсем понятно для многих, что вообще представляет собой набор интересов России. Не только внешних, но и внутренних. Нет того, ради чего осуществляется все остальное. Вроде как в 00-х это было сохранение страны и построение единой системы власти (цель не для внешней политики, для внутренней). Но это достигнуто. В 2000-2018 – перевооружение армии и флота. И вроде как большая часть задач в данном направлении решена, а продолжение реализации данного концепта уже не является чем-то из ряда вон выходящим, а становится рутиной (цель не для внешней политики, для внутренней, да и экономики тоже. Внутренней. Продажа российского вооружения за рубеж не является пунктом доктрины. Нет цели вытеснить и разорить всех конкурентов. Скорее это инструмент российской политики, но не цель).
Так что же получается. Нет концепции, которая могла бы быть однозначно определяющей для внешнеполитического курса России? Нет разумеется, нет. Пока нет. Есть только складывавшиеся год от года кирпичи и попытка научиться их использовать.
Идеологических основаниях курса
Главное, чего не хватает российскому внешнеполитическому курсу, дабы стать концептуальным – это собственно идеологии российской государственности.
Пока толпы экспертов мечутся между «мы запад», «мы восток», мы «западовосток» и т.д., не признавая подлинной сущности России, пока пытаются приспособить к внешней политике концепты «суверенитета», «евразийства» и прочего как таковой единый курс внешней политики не проявляется в его концептуальной выраженности.
Таким образом, внешнее должно опираться на внутреннее. И только тогда, когда во внутренней политике будет полностью явлена идеология развития появится она и во внешней политике. Как положено, в концептуальном плане, а не только как сейчас, реализуя интересы России применительно к концертному случаю, ad hoc, как говорят международники.
Имперская внешняя политика при Петре Великом основывалась на открытии России для международной торговли и международной политики (и концепция была очевидной и прекрасно читаемой). Позднее внешняя политика стала опираться на два базовых начала – нащупать пределы России в «мягких» областях (например, в Средней Азии, Закавказье, Сибири), дабы обустраивать свой фронтир, а также реализовывать концепцию «Россия как защитник православия», ставшей основанием для Балканской и Кавказской политики. Но тогда страну делили на подданных, иноверцев и инородцев. Что внутреннее, то и внешнее.
Про советский период в принципе можно не говорить. Внешняя политика СССР – продвижение идей марксизма в мире. Первоначально в уродливой форме Коминтерна, затем в не менее уродливой форме поддержки всех, кто заявил о своих социалистических пристрастиях, не обращая внимания на риски и последствия.
Разумеется, ничего такого, подобного опыту XVII – XX века у России сейчас нет. Нет того базового принципа, опираясь на которые с Россией можно было бы вести диалог зарубежным партнерам. Отсюда и непонимание, нежелание выдерживать красные линии в отношениях с Россий (они не отчетливо нарисованы и по каждому случаю из приходится отчерчивать вновь), стремление к многофакторности, как следствие стремление России увидеть полюсы там, где пустыня или болота, посадить рядом с собой за стол переговоров верблюда, или лягушку и делать вид, что это реализация полюсной политики. Одна только попытка нарисовать из Японии (практически уже вечного сателлита США) такой полюс вокруг диалога по «мирному договору» чего стоит. Да без толку из японцев лепить полюс! В них глубоко зарыт комплекс неполноценности перед США, еще с памятного американского корабля в бухте Йокогамы, топившей флот сегуна и японских патриотов, идущих не победить, а «погибнуть с честью», как апофеоз неполноценности. Ну а если уж Япония когда-то и сбросит эти оковы неполноценности, то тут же попытается выхватить самурайский меч и останавливай ее потом где-нибудь на островах Океании и в джунглях Юго-Восточной Азии. А что Вы хотели? Неполноценность выветривается только милитаризмом, только агрессией. Так может не стоит вытаскивать японцев из раковины их неполноценности и глухого восприятия всех остальных варварами, чуждыми их культуре (еще один признак неполноценности активно там проявляющийся).
Но без стержня нельзя, а значит, он должен появиться. Просто обязан, поскольку без него не может быть выстроена хоть сколько-то системная внешняя политика, а внешняя целиком увязана в единый клубок с внутренней. Потому что диалектика.
И нет, переругиваться с американцами по тому или иному поводу, высмеивать их недостатки, сажать тополя у здания штаб квартиры НАТО, мечтать затащить американцев за стол переговоров хотя бы по вопросам разоружения – это не концепция внешней политики. Это игра с собственными призраками, а не концепция внешней политики.
Так что же в итоге?
А в итоге то, что Россия имеет несколько важных вещей. Первое – системный и слаженный внешнеполитический аппарат, в профессионализме которого вряд ли можно сомневаться (но это инструмент, которому нужно давать команду и жестко его контролировать). Россия имеет инструментарий силового действия. Армию и флот, способные выполнить многие задачи и которые, судя по всему, начинают получать точки опоры в ключевых узлах своего необходимого сосредоточения (новый пункт материально-технического обеспечения ВМФ в Судане об этом свидетельствует).
Россия обладает безусловным потенциалом мобильности в принятии и реализации решений. И ситуация в Сирии с возможностью организовать «сирийский экспресс». И присутствие в Африке и Латинской Америке. И ситуация с помощью в борьбе с коронавирусом в Италии, Сербии, Венесуэле, Сирии, ряде других государств. И текущая ситуация с вакциной, когда фактически осуществляется гонка мировых геопополитических игроков в вакцинном измерении.
Ведь распространение вакцин – это не про борьбу с вирусом, и не про то, что можно продать даже, хотя экономика вопроса и важна. Это про демонстрацию потенциалов. Можем создать, создаем и можем продвинуть.
Как оказалось – создать можем и даже не одну вакцину. Произвести пока не можем (по крайней мере в таком количестве, чтобы заместить быстро всю потребность). Более чем уверен, что в результате этого опыта в России будут открыты десятки новых фармацевтических предприятий. Потому что власть наконец то заметила, что проблема есть. И личное участие Путина на открытии совместного российско-индийского завода по производству лекарств в Иркутской области как бы знак направления развития в данном вопросе.
А вот протолкнуть, увы, пока не можем. Приходится как минимум делиться технологией. А это уже означает наличие слабости в возможности обойти соперника.
Заметьте еще одно. Российская вакцина фактически появилась раньше конкурентов, но практически никто не трогался с места в конкурентной борьбе. Достаточно было мантры «российская вакцина не прошла полного цикла испытаний» из СМИ и все. Все бросились наперегонки только тогда, когда появилась первая вакцина от большого игрока.
Сейчас же мы видим просто потрясающую картину. На рынок вышла пара относительно готовых вакцин и неготовые остальные (на их неготовность, как водится, лицензирующие органы решили закрыть глаза. Потому что так нужно.). Не знаю, что там с Модерной, но британская Астразенека показывает не очень серьезный результат по эффективности, как и ее китайский конкурент, а Файзер оказывается не только сложно транспортируемым, но и с кучей побочных эффектов.