Боевые действия в Сирии

 Путин на пресс-конференции наиболее эмоционально говорил о «крепком мужике» – Тайипе Эрдогане. При этом президент снова, как и в недавнем послании, ни разу не упомянул фамилии своего турецкого коллеги – что само по себе показательно. Путин снова говорил о том, насколько он удивлен и возмущен поведением турецкого руководства – и видно было, что это совершенно неподдельные чувства.


«Понимаете, про так называемых туркоманов я слыхом не слыхивал... Нам никто ничего не говорил. Но если мы показали, что мы готовы сотрудничать по очень чувствительным для Турции вопросам, неужели трудно было предварительно снять трубку или по имеющимся каналам сотрудничества между военными сказать: знаете, там мы разговаривали, а по этому участку границы не разговаривали, но здесь тоже есть наши интересы. Имейте в виду: просим то-то, или – не наносите удар. Никто же даже не сказал ничего!

...Притом что мы проявили готовность сотрудничать с Турцией по самым чувствительным для нее вопросам. Зачем надо было это делать? Я не понимаю, зачем? А чего добились? Они что, думали, что мы оттуда убежим, что ли? Нет, конечно, Россия – не та страна! Мы свое присутствие увеличили, количество боевой авиации увеличено. Там не было российской системы ПВО, теперь С-400 там стоит. Мы приводим в нормативное состояние систему ПВО Сирии, отремонтировали уже ранее поставленные системы ПВО «Бук», весьма эффективные. Если раньше Турция там еще летала и постоянно нарушала воздушное пространство Сирии, теперь пускай полетают! Зачем?»

При этом Путин приоткрыл некоторые подробности разговоров с Эрдоганом за неделю до 24 ноября – в послании он уже говорил о том, что мы готовы были учитывать интересы Турции в большей степени, чем ее союзники-американцы, а сейчас, не раскрывая саму тему, уточнил:

«Я в последний раз был в Анталье, мы разговаривали со всем руководством Турции. И турецкие коллеги поставили перед нами очень чувствительные вопросы и попросили о поддержке. Несмотря на то, что у нас сейчас испортились отношения (я не буду говорить, о чем шла речь, это совсем не мой стиль), но, поверьте мне, перед нами были поставлены очень чувствительные для Турции вопросы, не вписывающиеся в контекст международного права по тем решениям, которые турецкой стороной предлагались. Представляете, мы сказали: «Да, понимаем и готовы вам помочь».

Хотя Путин и не сказал, о чем шла речь, можно предположить, что речь идет о прощупывании Анкарой реакции Москвы на силовые действия Турции на курдском направлении – в Ираке и Сирии. То есть на действия турецких войск без разрешения Дамаска и Багдада – косвенно об этом говорят и дальнейшие рассуждения Путина о том, мог ли Эрдоган пойти на уничтожение Су-24 по причине сговора с США:

«Можно себе представить, что на каком-то уровне были договоренности о том, что мы здесь «навернем» российский самолет, а вы закройте глаза, что мы зайдем, так скажем, на территорию Ирака и оккупируем часть Ирака. Я не знаю, может быть, такой размен и был, нам это неизвестно. В любом случае они всех поставили в очень трудное положение».

Вообще, «размышления вслух» о третьей силе в российско-турецком кризисе стали самой интересной частью путинской пресс-конференции. Президент перебирал мотивы действий Анкары и при этом приходил к выводу, что действия Турции не выгодны ни одной из сторон, в первую очередь ей самой:

«Вы спросили: «Может быть, там третья страна какая-то есть?» Я намек ваш понимаю. Мы этого не знаем. Но, если кто-то в турецком руководстве решил лизнуть американцев в одно место, не знаю, правильно они поступили или нет. Во-первых, не знаю, нужно это американцам или нет...

Вполне вероятен такой сценарий, что, может быть, ни с кем не согласовывали, но сегодняшние турецкие власти постоянно критикуют, так, издалека, за исламизацию страны. Я сейчас не говорю, плохо это или хорошо, но допускаю, что действующее руководство Турции решило показать и американцам, и европейцам: ...имейте в виду, мы исламисты, но мы свои, ваши исламисты.

Может быть, и есть такой подтекст, но ничего хорошего из того, что произошло, не получилось. И цели, даже если были какие-то цели, не только не достигнуты, а наоборот, я имею в виду турецкие цели, наоборот – ситуацию только усугубили».

То есть Путин исходит из того, что в истории с Су-24 не было американского заказа, а было желание Эрдогана авантюрным ходом укрепить позиции Турции в сирийском конфликте – сыграв на американско-российском конфликте, добиться от США уступок за сдерживание России в регионе. Расчет странный – потому что Эрдоган, потеряв взаимодействие с Путиным по сирийским делам, не получит ничего от США.

В целом похоже, что Путин все больше рассматривает действия Турции как желание обеспечить прикрытие удобному для нее хаосу в регионе. То есть Анкара не заинтересована в уничтожении ИГИЛ – потому что ее пугает курдский вопрос, а кроме того, отдельные турки наживаются на контрабанде нефти из охваченного войной региона. 

«На мой взгляд, я вот так смотрю, анализирую все, что там происходило и происходит, мне кажется, вообще ИГИЛ – это уже второстепенная вещь. Я скажу сейчас о своих собственных наблюдениях.

В свое время зашли в Ирак, разрушили страну, возник вакуум. Потом возникли элементы, связанные с торговлей нефтью. И эта ситуация складывалась годами. Ведь там создан бизнес, контрабанда в огромных, промышленных масштабах. Потом, для того чтобы защищать эту контрабанду и незаконный экспорт, нужна была военная сила. И очень хорошо использовать исламский фактор, привлекать туда пушечное мясо под исламскими лозунгами, которые на самом деле просто исполняют игру, связанную с экономическими интересами. Их туда начали зазывать. Вот так, на мой взгляд, в конечном итоге и возникло ИГИЛ.

Теперь нужно обеспечить пути доставки. Мы начали наносить удары по конвоям. Теперь мы видим, что они дробятся, в ночное время передвигаются по пять, по шесть, по десять, по пятнадцать машин. Но другой поток, основной, начал уходить в Ирак и идти через Ирак, через Иракский Курдистан. Но там в одном месте – я попрошу Минобороны, чтобы они показали – мы обнаружили 11 тысяч бензовозов, 11 тысяч в одном месте, понимаете, просто ужас какой-то».

Это уже не просто обвинения сына Эрдогана в том, что он зарабатывает на контрабанде нефти из ИГИЛ – Путин практически прямым текстом обвиняет Анкару в инициировании процесса создания «халифата» ради финансовых интересов.

Понятно, что столь жесткие обвинения подтверждают, что Путин теперь относится к Эрдогану как к предателю – при этом называя действия Анкары не просто недружественным, а враждебным актом, он уточняет, что мы не считаем Турцию врагом. Вероятность личного примирения с Эрдоганом стремится к нулю:

«С действующим турецким руководством, как показала практика, нам сложно договориться или практически невозможно. Даже там и тогда, где и когда мы говорим «да, мы согласны», они сбоку или в спину наносят нам удары, причем по непонятным абсолютно причинам. Поэтому на межгосударственном уровне я не вижу перспектив наладить отношения с турецким руководством».

Хотя Путин и говорит, что он не знает, как выйти из этой ситуации, но в принципе Россия не закрывает двери – условия восстановления отношений были озвучены уже 24 ноября (извинения, компенсация и наказание виновных), и они остаются в силе. Как сказал Путин, «во всяком случае мяч не на нашей стороне, а на турецкой», «если они считают возможным и необходимым что-то сделать, пусть делают. Мы пока ничего не видим».

Важно понимать, что при всей жесткости и эмоциональности реакции Путина на турецкий удар в спину последовательное наращивание критики в адрес Эрдогана (а она усиливается с каждым выступлением Путина после 24 ноября), как и ужесточение санкций в отношении Турции, являются следствием совершенно хладнокровного расчета. Кремль наращивает давление с двоякой целью: во-первых, лишить Турцию надежд на какие-либо бонусы от Запада по итогам событий 24 ноября и продемонстрировать Анкаре ухудшение ее позиций – геополитических в целом и в сирийско-иракской игре в частности. А во-вторых, с помощью этого принудить Анкару к быстрому раскаянию в содеянном, что позволило бы минимизировать ущерб для двухсторонних отношений (которые действительно имеют важнейшее значение для обеих стран).

Нынешняя тактика в отношении Эрдогана может не сработать в области «принуждения к извинениям», то есть не спасти российско-турецкие отношения – но как минимум в большой игре вокруг Сирии она уже приносит свои плоды. Свобода маневра Турции существенно уменьшилась – как стратегического, на геополитическом поле, так и тактического, на театре военных действий в Сирии и Ираке.

Еще одна важная комбинация, сопутствующая борьбе России за новый миропорядок, была продемонстрирована в ходе пресс-конференции при ответе на вопрос о возможности расширения нашей базы в Латакии. На Западе давно уже стали общим местом рассуждения о том, что едва ли не важнейшей причиной начала российской операции в Сирии стало желание закрепиться на востоке Средиземного моря, создав там крупную военно-морскую базу.

Мы действительно еще с 70-х годов использовали возможности сирийского порта Тартус для ремонта наших военных кораблей – но назвать это крупной или даже средней базой невозможно. Конечно, российскому военному флоту нужны пункты ремонта в разных частях Мирового океана, тем более в странах, исторически являющихся нашими союзниками – но военная кампания в Сирии началась вовсе не по этим причинам. Главным мотивом было недопущение ликвидации Сирии как таковой и последующего «эффекта домино» в регионе, в ходе которого распались бы уже не только Ирак и Сирия – а окрепший среди хаоса «халифат» стал бы реальной базой для террористической угрозы нашему Кавказу и Средней Азии.