Тред №1045554

Первым сломался Марк, страшно положительный персонаж, двухметровая справедливость. Никогда не жаловался, вставал в семь, день за днём носил на работу рюкзак, обед и челюсть, которой можно гвозди перекусывать. Пережёвывал ею любимое мочало про простое человеческое счастье, которое и до него уже жевали лет двести, пока вдруг не понял – нет, не разжуется. А если и разжуется, то не его зубами. Что должность приятная, женщина любимая, в наушниках скрипучие восьмидесятые, на улице май, а на том месте, которым люди получают удовольствие от жизни – огромная мозоль и хроническая усталость.


Один друг сказал, что просто провал морали, бывает, отлежаться и все пройдет. Другой – что само не проходит, нужно менять круг общения, увольняться из своего детсада и читать другой интернет, может, тогда отпустит. Третий просто с плеча рубанул, что кто-то зажрался.

Марк кивал, согласно вздыхал, а потом убежал. Убежал с чувством, с блеском, не просто так – весь покрылся косматой шерстью, по пути задрал шефа и дал стрекача в дальний лес. Иногда его видят там – большого, заросшего, к полнолунию даже слышат. Говорят, страшно воет, хуже сотни замученных клерков.
Мы тут спорили – может, развеется да вернется к осени, уже человеком? Ставки вышли семь к одному. Он не вернулся.
Жаль Марка, что бегает по лесу, жрёт что попало и никогда уже с нами не сходит в паб.

Вот и Олька была – тоже не дотянула. Такая же добрая, неконфликтная, даром что типа творческая натура. Она рисовала всякое неземное, на ее картинках росли мосты из цветов, а по углам ныкались явно живые тени – но не прорыв, не формат, ни туда, ни сюда, выставляться её не брали. Перебивалась рекламой для общепита и всё чувствовала, как на лучшую часть себя приходится наступать ногами. Все говорили – талантище, бросай это дело, она отвечала – ничего, работа противная, зато зарплата маленькая, смеялась, словно хорошей шутке, мы криво улыбались в ответ. Мы даже не знали, как она держится. Оказалось, что плотно сидит на всём медицинском справочнике нарковеществ. Ну, не на всём, ладно, только на мелочи, что подешевле.

Однажды она не вышла из дома и несколько дней этого не замечали. Через неделю, в ужасе, вскрывали квартиру, ждали уже понятно чего – запах там, тело, голодные кошки обгрызли лицо, страшные сцены из дешёвых ужастиков. Её не нашли. Потом старший махнул рукой на холсты и сказал – да где-нибудь там, наверное. Нас так пробрало от догадки, что спорить никто не стал. Любопытные бросились искать, куда же она делась – в лето под морем, на болото к призракам, в грёбаное белёсое ничто, а я поёжилась и не стала. Какая, в сущности, разница. Тоже мне, Мэри Поппинс.
Так или нет, домой она не объявлялась. Картины снесли на чердак, и я больше туда не хожу.
Жалко Ольку, что теперь навсегда в одном месте, где, может, не с кем даже поговорить.

Я не сломаюсь. Я железная. Пусть, как и всем, иногда хочется под звуки будильника подняться, воткнуть в себя нож и лечь обратно. Как-то пока держусь. Умею тащить по пятнадцать дел и невзначай завязывать локтями шнурки. Ванильно-мороженым голосом говорю "будьте добры" и "очень приятно", могу услышать сорок несмешных анекдотов подряд и не сойти с ума – сплошной талант, одним словом. Когда мир вместо наркоза предлагает зажать в зубах деревянную палочку – я искренне радуюсь, что ещё никем не кусанную.
Я хороша – боже мой, да я даже никогда не пыталась принять ванну с феном – и значит уж точно не сбегу. Не сломаюсь так просто.

Только вот очень жаль себя, что выходит из дома за хлебом – и возвращается с хлебом. Живой, невредимой, такой же. Через десять минут.

Больше всех жаль себя.