Тред №1049050

Многие почтенные отцы семейства прячутся от своих домашних по утрам. Являются к ним только в блеске послеполуденной славы. Боятся предстать в истинном обличье. Такой подход я осуждаю. Нельзя приучать людей к вечной красоте папаши. Поэтому по утрам бегаю по этажам в чём проснулся и в том настроении, в котором уснул. Обычно это очень мрачное и решительное настроение. Спящий я похож, по уверению допущенных лиц, на страдающего в секрете пограничника: бдительность, злоба и решительность читается на моём лице, когда я храплю. Хотя я, конечно, не храплю. И меняю довольно часто доверенных лиц. Но эта практика правильная. Чего залёживаться-то?

Как известно, бреюсь я опасной бритвой. Изобретение с педагогической точки зрения третье по значимости после искусства составлять случайные родительские слова в мудрое наставление. И второе по значимости после аршинного кнута. Когда я ночую в доме с детьми, а не трясусь от зависти к соседям в поселковом доме, дети видят как я бреюсь. Сначала я брожу и ору, где что и кто куда дел то, что мне так? Потом я, по дороге к тазу с водой и мылом, с распахнутой бритвой заглядываю в детские спаленки, интересуясь планами малюток в наступившем дне. Собой я в этот момент настолько чудовищно собран и решителен, что дети начинают врать мне с первой буквы.
Слушаю враньё внимательно, даже благожелательно. Человек обязан уметь врать отцу. Про это и в библии написано с подробностью и опыт житейский подсказывает: умеешь красиво врать папе - переживёшь третий класс, перезимуешь в относительной безопасности, а там и университет, а ты уже все знаешь, чему тебя обучат на гуманитарном-то отделении... Врёшь - значит горячий суп, крепкая одежда, доставшаяся от ребёнка, который так и не научился хорошо врать папе, отцовская любовь и возможность накинуться папаше со спины в решительный момент.
Собственно говоря, внутренняя свобода человека, говорю я довольно часто на исповеди изловленному какому-нибудь попу, это не возможность постоянно говорить правду всем, а свобода выбора, что делать: правду нести в направленные на тебя вилы собеседника или обольстительно врать, когда дом уже занялся с углов чадным пламенем.
После посещения воспитанников правлю бритву, зыркая во все стороны взглядом стареющего секача. Говорю в эти минуты много и горячо: обсуждаю политику, экономику, наряды моды, нравы и чужое богатство. Собственно, после этих речей дети не знают, что за пена у меня на щеках? Мыло ли это?
После я ору, прижимая к лицу руки в одеколоне. Ору густо и долго. На одной ноте "ре". Это помогает избегать всяческих просьб со стороны окружающих. Попробуйте попросить денег у человека, который, багровея, орёт "аааааа" в ре-миноре. Попробуйте заговорить о чём-то с таким человеком, задайте ему пустяшный вопрос про рацион или, не знаю, про какие-то томительные чувства. А потом увернитесь от продолжающего орать человека, у которого под рукой опасная бритва, а всё вокруг в клочьях, пене и щетине.
Поэтому вопросы мне во время бритья не задают.
Потом я шумно одеваюсь, зарывшись по пояс в сундуки и сводчатые на железных полосах шкафы. Придирчив в эти минуты. Кляну фасоны.
Потом завтракаю. Тут молчат даже птицы за окном. Ибо так надо.(с)
Шемякин Джон