Новая «большая игра»: все общество становится армией?
новая дискуссия
Статья
3.004
Статья от октября. поиском не нашел. Публикую.
В гибридной войне угрозы всеобъемлющи, затрагивают все общество и ставят перед страной новые вопросы. О том, с какими из них мы можем столкнуться в достаточно недалеком будущем, рассказал на форуме «Армия-2017» один из ведущих российских политологов Андрей Безруков. Форма его выступления может показаться провокационной, но он честно предупредил об этом участников круглого стола «Актуальные вопросы управления обороной РФ» – проблемы сложные и они должны обсуждаться.
Андрей Безруков
Российский разведчик-нелегал, полковник СВР в отставке. В настоящее время – советник президента ПАО «НК «Роснефть», по совместительству – доцент кафедры прикладного анализа международных проблем МГИМО. В 2010 году был арестован как один из участников сети «законсервированных» разведчиков-нелегалов в США. Жил под именем Дональд Говард Хэтфилд, занимал должность генерального директора консалтинговой компании Future Map из Кембриджа, специализирующейся на правительственных и корпоративных системах готовности, состоял в организации World Future Society, охарактеризованной однажды как фабрика мысли по новым технологиям в области государственного управления.
Планирование существует не для того чтобы делать планы, а для того чтобы менять идеи. Именно в процессе постоянного углубления нашего разговора мы выходим на другое понимание мира. А мир перед нашими глазами меняется очень быстро. Будущее обычно не такое, каким мы его ждем. И мы не знаем, каким оно будет. Поэтому нам периодически и очень часто нужно заглядывать вперед. Давайте попробуем посмотреть, куда мы идем.
Начнем с Запада. Могу утверждать, что в данный момент там происходит революция. Это ее первая часть, которая является политической, консервативной, но она расшатает систему, закостеневшую за последние 25 лет, уберет людей, затмивших систему наверху. И потом, скорее всего, начнется более глубокая революция, социальная, примерно того же типа, что и более ста лет назад, во времена [Теодора] Рузвельта. Стране придется подумать, а как же она будет жить дальше с теми средствами, которые у нее останутся. Потому что о глобальной монополии на власть и глобальной экономической монополии речь больше не пойдет.
Сейчас все крупные государства, видя, что они входят в новый экономический цикл, начинают сосредотачивать ресурсы для гонки за лидерство. Это делает Китай, это то, что совершенно очевидно делает [Дональд] Трамп, это то, что начинает делать Россия. Каждый из крупных государственных блоков сейчас будет это делать. А в перспективе, как на мировой арене, так и в самих этих странах, лежит проблема внутреннего перераспределения богатства. В США она стоит особенно остро, потому что богатство там вернулось примерно к революционной ситуации начала ХХ века, когда 1% владеет примерно 80% национального богатства. При современной экономике такое долго не продлится.
Если так будет продолжаться, то последует революционный взрыв, и мы повторим историю ХХ века со всеми вытекающими.
Но сейчас мы имеем дело с «больной империей» – именно так ее можно охарактеризовать. Чтобы отстаивать позиции, к которым она привыкла и считает по праву своими, присвоив это право, либо потому, что нужно как-то канализировать недовольство, эта «больная империя» будет агрессивной и непредсказуемой. И мы еще лет 20 будем это чувствовать. Я думаю, к реальным вывихам такой политики мы только-только начинаем привыкать. Самого главного мы еще не видели.
Что же тогда происходит на территории, которая к нам несколько поближе? В XIX веке было такое понятие – «большая игра». И вот мы вступаем в новую большую игру – на Юге и на Востоке. И не только потому, что этот регион занимает ключевое, центральное место в мировой экономике, потому что он развивается быстрее и там живет больше людей, – там будет индустриальный центр мира. Но и потому, что каждая из этих стран становится суверенной державой, которая ни от кого больше не принимает никаких приказов. И каждая из этих стран повторит историю развития национального государства, как в Европе, с обострением внутриполитической ситуации, с выходом радикалов на политическую арену. Мы это уже видим в некоторых странах.
И этим странам будет все сложнее договариваться между собой, потому что радикалы, которые стремятся к власти (а сейчас элитам придется делиться властью), приведут к тому, что процесс будет очень болезненным. Раньше элиты разных стран могли договариваться за спиной народов, но этого больше не произойдет. Это будет очень сложный регион.
Есть исторический раздел между китайской и индийской цивилизациями. Есть граница между японским и китайским политическими пространствами. Есть еще два так называемых креста противоречий, о которых мы еще услышим. Маленький крест – это противоречия между Ираном и Индией с одной стороны и Пакистаном и Саудовской Аравией с другой. Он выражает борьбу за ресурсы Залива. А большой крест между Восточной Африкой и Китаем с одной стороны и арабским миром и индийским миром, который исторически считал Восточную Африку своей вотчиной – это более серьезный крест. России придется каким-то образом его модерировать, потому что у нас доверительные отношения и с Китаем, и с Индией. Без нас такие кризисы просто не могут решаться – ни первый, ни второй. У России есть шанс на историческую роль, поскольку она удалена от этого региона. Шанс стать модератором и, в общем-то, экспортером безопасности, по большому счету.
Если говорить об обороноспособности в будущем, то наша задача, я так считаю, в этом нестабильном мире, который будет все-таки гореть, особенно на юге, – сохранить пространство России и вокруг России в качестве острова стабильности. Это очень трудная задача.
Появляются два новых театра военных действий. Это, во-первых, критическая инфраструктура, которая уже объявлена нашими оппонентами полем боя, и они уже начинают тренироваться. Во-вторых, это пространство смыслов. В натовских документах о стратегии на 2035 год пространству смыслов, идеологической борьбе уделяется огромное внимание. Если вы побеждаете в борьбе идей, то вам остается только закрепить этот успех. Это пространство никоим образом нельзя упускать. Пока мы здесь не проигрываем, но и не выигрываем тоже. Я не думаю, что у нас есть четкая стратегия, как мы будем на нем играть.
Новая экономика – это экономика потоков. Поэтому критическая инфраструктура – это как нервная и кровеносная система в человеческом теле. Если их контролируем не мы, а кто-то другой, тогда у нас большие проблемы. Встает вопрос, а есть ли у нас технологический суверенитет для того, чтобы ее контролировать, и можем ли мы помочь нашим союзникам достичь технологического суверенитета.
Я бы наметил еще пару концептуальных вопросов. В ситуации усложненности и многосистемности скорость и многомерность боевых действий является той частью, где, наверное, будут выигрываться либо проигрываться следующие войны. Нам нужно обязательно быть проактивными, упреждающими, научиться управлять сложностью. Особенно хотелось бы заострить внимание на том, что мы будем делать против самоорганизующихся систем. Таких как Исламское государство (организация, запрещенная в России), которое ни из одного центра не управляется, но может представлять не только политическую и идеологическую, но и серьезную военную угрозу.
Следующий вопрос назову провокационным. Я считаю, что система управления обороной в будущем – это система управления армией и обществом. С одной стороны, у нас есть вызовы, с другой – возможные ответы. Лет 15-20 назад шли разговоры о том, что армия как структура становится узкопрофессиональной, останутся маленькие армии, которые будут решать полицейские вопросы. Это абсолютно не свершилось.
Свершилось наоборот – все общество становится армией, потому что война переносится в экономику, в идеологию, в инфраструктуру и т.д. И нужно подумать, как мы будем управлять на оперативном уровне всеми ресурсами – идеологическими, политическими, экономическими. И где границы компетенции вооруженных сил, которые будут вести вооруженную организованную борьбу. Угрозы стране всеобъемлющи – это угрозы всему обществу, а не какой-то группе или армии. Раньше армии могли сойтись где-то там, а общество оставалось в стороне: пронесет – не пронесет. Теперь не пронесет. Если идет военно-политическая, военно-экономическая конфронтация, то все общество страдает и является актором. Вопрос в том, что конкуренция сейчас идет не между армиями как представителями государств, а между обществами, и даже укладами.
Экономическая война уже идет. Видят ли наши экономические ведомства те операции, которые активно проводятся против них, или они просто заложники того, что происходит? Думают ли они о стратегии, об управлении этой ситуацией? Наши ресурсы ограничены. Поэтому нужно подумать, как мы будем в той структуре, где армия сливается с обществом, использовать их оптимально. Может, у армии и общества будут структуры двойного назначения? С профессиональной точки зрения я считаю, что компетенции идеолога и разведчика должны быть обязательным требованием для каждого руководителя, не только военного.