Эпоха застоя в мировой науке

Двадцатый век называют великой эпохой научно-технической революции, когда на основе научных знаний и открытий происходил стремительный прогресс техники и технологий, невероятными темпами шло развитие промышленности и производительных сил, менялись общественно-политические отношения, повышался уровень и качество жизни людей. Научные знания стали факторами производства в большинстве стран мира, а в СССР и США фундаментальная и прикладная наука обеспечивали обороноспособность и стратегический паритет с «вероятным противником».


Нынешнее состояние российской науки иначе как кризисным не называют, особенно в сравнении с ее заметной ролью и мировым влиянием в ХХ веке. Много сказано про разрушение научно-технического потенциала в постсоветское время, «утечку мозгов» и потерю интеллектуального капитала, многолетний дефицит финансирования, деградацию институтов и академий, нехватку лабораторий и оборудования для исследований, про падение престижа науки и сокращение общего числа ученых на фоне стремительного роста социального неравенства. Огромной проблемой является невостребованность результатов научных исследований российской экономикой и обществом. Реформирование науки и создание ФАНО пока не только не помогает решить накопившиеся проблемы, но напротив, приводит к еще большей деградации научной деятельности при усилении роли «наукометрии» и чиновников в работе Российской Академии наук. 
Другой аспект той же проблемы – слабая защита нашей интеллектуальной собственности. Чиновники вынуждают ученых публиковать результаты своих исследований в иностранных научных журналах, что позволяет транснациональным корпорациям практически бесплатно получать плоды интеллектуального труда российской науки, а при внедрении разработок нашим исследователям очень мало что достается. Это не добавляет мотивации делать свои научные работы публичными.
Не способствует развитию науки и недостаточная известность современных российских ученых в мире, и периферийный статус русского языка в научной литературе. Языком мировой науки после Второй мировой войны стал английский. На этом языке в основном осуществляется исследовательская деятельность и научные коммуникации, также как и оценка значимости результатов исследований и открытий. Соединенные Штаты лидируют по количеству Нобелевских премий, превосходя следующую за ними в нобелевской статистике Великобританию более чем в три раза, а замыкают четверку лидеров Германия и Франция. Почти половина университетов, давших миру нобелевских лауреатов, находится в США.
Правда, за четверть века человечество очень незначительно продвинулось в познании законов природы. Большинство достижений, включая открытие бозона Хиггса или расшифровку генома человека – это либо завершение начатых десятилетия назад исследований, либо практическое подтверждение гипотез полувековой давности. Мировая наука не демонстрирует в XXI веке таких же значительных открытий, как это было в прошлом столетии.
Приходится говорить не только о кризисе российской науки, но и о застое мировой фундаментальной науки в целом, хотя научное сообщество в ведущих экономиках мира финансируется лучше, чем в России и вряд ли может жаловаться на отсутствие интереса со стороны корпораций и государственных органов.
Построение фрактала, или что пошло не так?
Создание научной картины мира можно образно сравнить с построением фракталов динамических систем, например, с вычерчиванием множества Мандельброта или Жюлиа. Начальная точка такого фрактала соответствует нулю – то есть Незнанию. Затем год за годом, век за веком из научных открытий начинает формироваться огромное тело фундаментальных знаний и прикладных навыков, и возникает основная кардиоида мировой науки, вокруг которой выделяются специализированные области, меньшие по размеру, но связанные с ней. На этих узких областях выстраиваются свои очень сложные взаимосвязанные конструкции, повторяющие в меньших масштабах строение основного тела науки и детализирующие наши знания. Фрактал науки постоянно разветвляется, при этом каждый его следующий фрагмент в несколько раз меньше предыдущего, но для того чтобы его построить, требуется столько же ученых и специалистов и столько же усилий и средств, сколько было задействовано за все предыдущее время существования этой науки. Видимо, таково свойство Природы, которая любит фракталы, или замысел Творца (для тех, кому ближе эта гипотеза).
«Наука всегда неправа. Она не в состоянии решить ни одного вопроса, не поставив при этом с десяток новых», – говорил  Бернард Шоу. Проверка всех высказанных гипотез и построение нового «фрактала» научной картины мира требует таких энергетических и финансовых ресурсов, которыми человечество просто пока не располагает. Получение новых знаний с каждым годом становится дороже и дороже, ученых нужно все больше и больше, а стоимость экспериментов и оборудования может исчисляться миллионами или даже миллиардами долларов, как, например, Большой адронный коллайдер в ЦЕРНе. Для дальнейшего прорыва в естественных науках требуются колоссальные средства на новые исследования и подтверждения научных идей, включая эксперименты за пределами Земли, а самое главное, необходимо время (несколько поколений ученых), но экономические реалии требуют прибыли «здесь и сейчас».
Это ограничивает общее развитие науки в основном теми областями, в которых открытия становятся прибыльными бизнес-идеями. У экономики свои законы, поэтому сейчас средний срок финансирования исследований составляет всего три года, хотя историческая практика показывает, что для научного открытия зачастую требуются десятилетия.
К тому же западная демократия поставила все дорогостоящие государственные программы в зависимость от электоральных циклов. Поддержка избирателей, необходимая для получения или сохранения власти, заставляет политиков, парламенты и правительства склоняться к популизму и решать тактические задачи, поэтому траты на фундаментальную науку в развитых странах сокращаются в относительном (к величине ВВП), а иногда и в номинальном выражении. В государственных бюджетах нет «лишних» денег на науку, да и тратить огромные средства с непредсказуемым результатом, рискуя экономическим ростом или социальной стабильностью при отсутствии экзистенциальных внешних угроз, никто из политиков не хочет.
Неправильная наука и «библиометрика» по Хиршу
В идеале любое научное исследование состоит из трех компонентов: 1) постановка задачи, 2) объективный эксперимент с получением результатов, и 3) неоднократное повторение испытаний для подтверждения, то есть воспроизводимость опыта. Но современная наука отходит от этого идеала.
Проектный подход, используемый при субсидировании науки, например, в США и в Великобритании, мотивирует в основном те исследования, которые могут принести экономическую выгоду компаниям либо выполнить идеологический заказ власти. При таком подходе фундаментальная наука даже в развитых странах оказывается в общем-то бесполезной, хотя все еще остается «статусной» для ведущих университетов и крупных исследовательских центров. Но даже им приходится объединять финансовые ресурсы и участвовать в совместных программах, чтобы проводить исследования на необходимом для современной науки уровне. У небольших университетов и институтов такой возможности практически нет. Удорожание экспериментов привело к тому, что во многих областях науки ученые занимаются математическим моделированием и последующей корректировкой компьютерных моделей для того, чтобы результат вычислений соответствовал полученным в ходе эксперимента данным.
Поскольку денежные ресурсы ограничены, научная деятельность все больше зависит от грантов, выделяемых государственными агентствами или частными корпорациями. Исследования коммерциализируются, а значит грантодателям необходимы критерии оценки самих ученых и эффективности их работы. Так появились рейтинги университетов и индексы, например, индекс Хирша (h-index), основанные на количестве публикаций ученых или групп исследователей и объеме цитирования этих публикаций. Индекс Хирша и цитируемость необходимы для привлечения финансирования. Чем выше рейтинг и индекс цитирования, тем больше шансов у конкретного ученого или университета получить грант. Особенно актуально это стало, когда регуляторы ужесточили требования к банкам в отношении кредитных рисков, что отразилось в правилах Базель III и в американском законе Додда-Франка. Достаточно много работ стало невозможно финансировать, привлекая банковские кредиты, поэтому главную роль в распределении грантов получили крупные межправительственные организации или федеральные агентства, такие как National Science Foundation в Соединенных Штатах или European Research Council и European Research Coordination Agency в Евросоюзе.
С одной стороны, такой «индексный» подход решает проблему временного интервала между совершением открытия и началом его использования в экономике (не все ученые доживают до реализации своих идей), а с другой – заменяет реальную результативность исследований упрощенной наукометрикой.
Количество публикаций становится основным критерием значимости научных работ и мотивирует ученых больше заниматься «раскрученными» темами и отказываться от важных для развития науки, но малоизвестных широкому научному сообществу направлений, где количество цитирований будет минимальным. Успех современного ученого на Западе измеряется в полученных им суммах грантов, в количестве статей, опубликованных в статусных научных журналах, и в цитируемости этих работ.
Конкуренция за гранты принимает гипертрофированные формы и отражается на качестве исследований. Больше ценятся статьи с данными об успехах, поскольку неудачные эксперименты могут поставить крест на научной карьере, хотя отрицательный результат – тоже результат, значимый для науки. Наукометрика приводит к увеличению числа весьма заурядных публикаций, где мало новизны, зато нет риска неудачи, а ученые иногда вынуждены подгонять результаты под ожидания тех, кто их исследования финансирует, чтобы написать о достижениях и получить средства на продолжение работ. Такая «формула успеха» позволяет ученым встраиваться в систему, но на пользу науке явно не идет.
Чтобы избежать закрытия лабораторий, руководители исследовательских групп вынуждены с каждым годом направлять все больше заявок на гранты, перегружая этим систему распределения денег. Доля поддерживаемых грантодателями прошений составляет в разных областях от 10 до 20%, остальные отклоняются. Многие профессора жалуются, что тратят до половины рабочего времени на составление заявок на гранты. Человеко-часы на подготовку документации для федеральных агентств складываются в столетия. Так, австралийские ученые недавно подсчитали, что на составление грантовых заявок они потратили в общей сложности 500 лет. Руководители научных групп в США, многие из которых являются авторитетами в своих областях, тратят на грантовую документацию до 42% рабочего времени, которое просто потеряно для науки. Согласно данным European Research Council четверть средств, выделяемых на исследования, «съедается» бюрократическими процедурами.