Мы делили апельсин...
13,674
49
|
Удаленный пользователь |
| 29 авг 2018 21:27:25 |
Эрмитаж
новая дискуссия Дискуссия 238
Тема взаимоотношений Эрмитажа и большевистской власти, как и трагическая история продаж шедевров Эрмитажа в конце 1920-х — начале 1930-х годов, по понятным причинам была в советское время запретной. В постсоветское время наряду с относительно немногочисленной достоверной информацией (появившейся благодаря возможности работать в ранее закрытых архивных спецхранах) стали появляться откровенно конъюнктурные статьи, суть которых — “продано все”. Стремление “отречься от старого мира” и “отряхнуть его прах” порождает новые идеологические мифы. Снова срабатывает принцип: “Миф — полуправда-полувымысел”. Исследование документов, находящихся в архиве Государственного Эрмитажа, научных трудов, анализ дневников и мемуаров участников событий, сопоставление зафиксированных публицистикой того времени (советской и западной) взглядов на проблему позволяют составить относительно полную картину происходившего в крупнейшем музее России в период с 1917 по 1941 год.
“Классово неполноценные”
Противостояние коллектива Эрмитажа и новой власти обострилось, когда встал вопрос о юридическом статусе новых коллекций: Совет Эрмитажа считал, что ценнейшие экспонаты, поступившие сюда, он имеет право принять только на временное хранение — в значительной степени потому, что члены Совета сомневались в окончательности и долгосрочности правления большевиков. Власти же, убежденные в обратном, настаивали на принятии их в состав коллекции музея. В августе 1917 года комиссаром Эрмитажа был назначен Н. Н. Пунин (назначение вызвало шок в музейной среде — Пунин поддерживал футуризм). Большевики продолжали внедряться в Эрмитаж: по настоянию Луначарского, директор музея Д. И. Толстой поставил на обсуждение вопрос о его предстоящей реорганизации. Реорганизация по-коммуни-стически начинается с перевыборов научного состава с участием представителей других организаций и рабоче-крестьянских комиссий... А летом 1918 года граф Толстой под нажимом увольняется с должности директора и эмигрирует во Францию.
Тем не менее и после революции основной научный и хранительский персонал Эрмитажа в большинстве своем состоял из сотрудников высочайшей квалификации. Были, разумеется, и молодые ученые, ярчайшим представителем которых являлся В. Ф. Левинсон-Лессинг, пришедший в Эрмитаж в 1921-м и проработавший здесь более полувека. Но уже в конце 1920-х годов начались чистки по классовому признаку: советская власть занималась “орабочением” Эрмитажа. В начале 1930-х годов из Эрмитажа были уволены ценнейшие кадры — лишь только за то, что имели дворянское или купеческое происхождение. В 1930-е годы пресловутое “орабочение” привело к резкому изменению и концепции музейной работы: “Существенным тормозом более решительного внедрения подлинно марксистских методов в ряде отделов является отсутствие материалов, относящихся к эксплуатируемым классам, при наличии огромного количества материалов господствующего класса… С момента чистки в Эрмитаж принят ряд членов ВКП(б) и ряд научных работников из молодежи и научных работников марксистов… Предложение комиссии по чистке — пункт об изжитии индивидуалистических тенденций в научно-исследовательской работе — выполнено”. 1 Трудно представить что-либо более фантасмагорическое, нежели сводка о “засоренности аппарата”, иллюстрирующая ход борьбы с “классово неполноценными” сотрудниками.
Сводка о засоренности аппарата:
а) белогвардейцев нет. Офицеры старой армии — 7 (библиотека — 1, Запад — 3, доклассовое общество — 2, аспирант — 1);
б) жандармерия, полиция — сведений нет;
в) быв. фабриканты, помещики — 1 (нумизматика — 1);
г) дети служителей духовного культа — 5 (сектор Востока, отдел нумизматики — 3);
д) торговцы, купцы — 4 (охрана — 2, отдел нумизматики — 1, отдел Запада — 1);
е) дворяне — 55 (руководство — 3, технич. работники — 12, специалисты — 40);
ж) потомственные, почетные и личные граждане — 13.
Согласно классовым нововведениям, в администрации музея, инженерно-техническом составе и охране стали работать члены партии. Парторганизация в Эрмитаже окончательно, де-юре, оформилась только в 1930 году и начала немедленную инфильтрацию во все сферы деятельности музея. В 1927 году с должности директора был снят С. Н. Тройницкий. (В течение последующих лет смена руководства Эрмитажа была перманентной.) В декабре 1928 года музей возглавил П.И.Кларк — революционер-народоволец, когда-то бежавший с каторги. Он сразу занялся внедрением в экспозицию принципа историзма на “основе учения Маркса о социально-экономической формации” и содействием росту количества партийных кадров. Но и он проработал немногим более года.
Новый директор, Л. Л. Оболенский, при приеме на работу вынужден был доказывать, что фамилия его “ничего общего с княжеской не имеет”: “Отец, сын маленького уездного чиновника, старый революционер, народоволец, привлекался по каракозовскому делу… в ссылке женился на моей матери, по происхождению крестьянке. Княжеского в моем происхождении ничего не имеется”. 2 В 1929 году был организован “Кружок друзей Эрмитажа”, увы, просуществовавший недолго и возродившийся 60 лет спустя как Клуб друзей Эрмитажа.
Рабоче-крестьянская инспекция РСФСР, созданная, разумеется, по классовому принципу, занялась чисткой рядов музея. Комиссию возглавил представитель класса-гегемона — рабочий Воробьев. Деловые качества сотрудников “сверху донизу” представители новых вершителей судеб оценивали, исходя из собственных интеллектуальных возможностей и из собственного же классового чутья. Таким образом, зачастую люди, имевшие “неблагополучное” с большевистской точки зрения происхождение, объявлялись профессионально непригодными. Вот лишь один пример “вычищенной”, но восстановленной впо-следствии М. И. Максимовой, старшего помощника хранителя эллино-скиф-ских древностей. Ей инкриминировалось “участие в реакционных группировках, связь с контрреволюционерами-белоэмигрантами Европы”. В реальности “вина” Максимовой заключалась лишь в том, что родилась она в семье купца второй гильдии и с 1909-го по 1914 год жила в Германии, ездила как искусствовед в Грецию, Италию, Францию. Лет через пять этих поездок хватило бы на расстрел, но пока, в начале 1930-х, Максимова смогла даже восстановиться на работе. Без права работы среди прочих были “вычищены” заведующий Отделением прикладного искусства профессор А. Н. Кубе, работавший в музее с 1910 года (умер во время блокады в 1942 году), и А. А. Ильин, член-корреспондент Академии наук (также не пережил блокаду Ленинграда). “Особенно неприятное впечатление произвела на всех “чистка” Ильина. Старый и очень уважаемый человек стоял перед всеми, подперев рукой голову (он был частично парализован), а на него нападали бойкие молодые невежды. Эрмитаж бурлил, как муравейник, так как снятые сотрудники имели перед музеем определенные заслуги, а обвинения часто бывали абсурдными и неверными”. 3 К счастью, и Кубе, и Ильин вскоре были восстановлены. Эти относительно благополучно закончившиеся эксцессы — исключения из мрачного правила: большинство уволенных вернуться в Эрмитаж не смогли. Очевидно, в обстановке нарастающего тотального страха уволенный “классово чуждый” специалист вообще не мог рассчитывать на хоть какую-то квалифицированную работу по специальности и, следовательно, приемлемый социальный статус. Так ломались судьбы, а советское государство теряло уникальных специалистов. Так прерывалась связь времен. Жизнь Эрмитажа вплоть до середины 1980-х годов была борьбой вечного с безвременьем.
Цена бесценного
Классовые чистки в конце 1920-х—начале 1930-х годов явились своего рода трагической преамбулой к катастрофе Эрмитажа — распродаже сокровищ.
Главный музей страны стал заложником экономической ситуации в СССР. Блокада советской торговли, последствия гражданской войны и революции, воинствующий дилетантизм и волюнтаризм в сфере управления народным хозяйством привели к краху экономической системы. Требовалось немедленное пополнение валютных запасов. И было принято по-большевистски правильное решение: продавать бесценное. “Стали распространяться слухи о том, что большевики уже распродают сокровища своих дворцов, музеев и церквей, что отрицалось в письме С.Н.Тройницого (в то время директора Эрмитажа. — Ю. К.) от 11 октября 1924 года. Но в 1924 году в Москве главу торговой делегации Ф. И. Рабиновича спросили о продаже художественных ценностей в России, на что он ответил — дайте ваши предложения”. 4 В итоге переписки между Госторгом и Эрмитажем, носившей со стороны первого приказной характер, еще в начале 1928 года дан старт распродаже музейных ценностей. Вскоре продажи приобретают тотальный характер. Вот лишь некоторые “штрихи к портрету” катастрофы, ее первых шагов. “Продано Госторгу 127 названий книг Собственной Библиотеки в Зимнем дворце. За 1928 год выделено в экспорт 11 партий, 723 номера”. 5
Специально созданная для “экспортного” отбора структура — “Антиквариат” по решению Комиссариата внешней торговли стал направлять на зарубежные аукционы предметы искусства из советских музеев. Априори главный удар был нанесен по Эрмитажу. На Западе от сложившейся в СССР ситуации получали двойную пользу. С одной стороны, искусственно занижая цены на вещи из советских музеев, западные бизнесмены от искусства провоцировали все новые продажи. (Порой проводилась и недвусмысленная искусствоведче-ская разведка.) С другой стороны, жесткой критике подвергалась политика большевистской власти, торгующей национальным достоянием. Между тем в правительстве советской России к продажам отнеслись неоднозначно: против них категорически протестовал Луначарский, однако его мнение принято во внимание не было. Маховик раскручивался, система требовала все новых жертв. Изначально власти настаивали на том, чтобы в Эрмитаже были организованы специальные бригады для отбора экспортных экспонатов. В такие комиссии входили сотрудники музея, сопротивлявшиеся разграблению, что абсолютно не устраивало “Антиквариат”. “Успехи” в деле продажи национального достояния нарастали, и к началу 1930 годов в Эрмитаже уже не оставалось ничего неприкосновенного: “Антиквариату” удалось добиться вынесения решений непосредственно Комиссариатом просвещения, в лице его сектора “Главнаука”. Грустная ирония судьбы: распоряжения о выдаче сокровищ на продажу подписывал главным образом заместитель заведующего “Главнауки” некий Вольтер, однофамилец французского философа, друга Екатерины, во многом благодаря которому и был создан Эрмитаж… Итак, уже в 1930 году музею предлагалось допустить представителей “Антиквариата” для отбора 250 картин, оружия из Арсенала и скифского золота. За несколько лет Эрмитаж безвозвратно лишился тысяч собственных экспонатов.
Вот лишь некоторые документы из архива Государственного Эрмитажа, отражающие суть происходившего.
Записка С. Н. Тройницкого о сдаче музейных ценностей в 1928—1929 гг.
24 августа 1929 г.
Уполномоченному Наркомпоста т. Позерну Б.П.
Государственным Эрмитажем по 23 августа 1929 г. сданы Ленинградгосторгу и конторе “Антиквариат” для экспорта нижеследующие вещи:
Оценка
1. 10 марта 1928 г. 46 табакерок 84 550 р.
14 шпалер 316 500 р.
17 предметов мебели 113 000 р.
48 предметов серебра 9 055 р.
57 предметов фарфора 43 000 р.
4 эмали 800 р.
11 предметов майолики 800 р.
37 картин 61 500 р.
15 восточных ковров 3 470 р.
127 листов гравюр 85 425 р.
Итого на общую сумму 718 100 р.
2. 31 июля 1928 г. 37 картин 95 550 р.
3. 17 августа 1928 г. 24 предмета французского серебра 197 300 р.
4. 18 августа 1928 г. 139 предметов оружия 21 400 р.
5. 26 октября 1928 г. 90 предметов восточного фарфора;
1 стол с бронзой, французский 66 965 р.
6. 25 января 1929 г. 4 картины на сумму 315 000 р.
7. 11 марта 1929 г. 2 серебряные раковины 2 000 р.
8. 9 апреля 1929 г. 1 картина 500 000 р.
9. 21 июня 1929 г. 166 картин на сумму 73 000 р.
10. 5 июля 1929 г. 102 картины на сумму 154 075 р.
11. 11 июля 1929 г. 19 предметов мебели и бронзы на сумму 61 850р.
12. 24 июля 1929 г. 34 картины, оценка которых не закончена.
Итого выделено и сдано 1052 предмета на сумму 2 214 030 р., не считая последних 34 картин.
Кроме того, выделено, но еще не сдано:
1. 520 античных украшений из золота, оцененных 256 120 р.
2. 2014 предметов фарфора, бронзы и т.п. — оценки нет.
3. 93 предмета золотых и серебряных изделий — оценка не закончена.
Что касается до качества выделенных предметов, то первоклассное значение имели: а) табакерки, 10 шпалер, 5 предметов мебели, весь фарфор, некоторые картины и все гравюры из первой группы; б) около 30 картин из второй группы; в) все серебро третьей группы; г) стол и картины пятой группы; д) все картины шестой группы; е) картина восьмой группы; ж) ряд картин, мебели и бронзы из последних групп, а также ряд античных золотых украшений.
С.Тройницкий 6
24.VIII.29 г.
Предварительный расчет на аукционную продажу антикварно-художественных вещей в Германии (Берлин, фирма Лепке), принятых по договору с “Главнаукой” от 13 февраля 1928 г. 66 номеров картин — оценка от 200 (Каульбах. Дама) до 3000 руб. (Брандт. Конская ярмарка); гобелены — от 800 руб. до
75 000 руб.; табакерки — от 150 р. до 12 000 руб.; восточные ковры — от 80 р. до 700 руб.; серебро — от 5 руб. до 250 руб.; мебель и часы — 8000—25 000 руб. Общая сумма 343 015 руб.
Акт № 312 от 14 марта 1928 г.
Предварительная оценка художественных предметов комиссией в составе Э. Зиварт[?] (председатель), Тройницкий, М. Глазунов, Кверфельд, Яремич, Израилевич (секретарь). Табакерки, шпалеры, мебель, серебро, фарфор, эмали, восточное оружие, восточные ковры, гравюры.
4 октября 1928 г.
Уполномоченному НКП по Ленинграду Б. П. Позерну
Эрмитаж сообщает, что отобраны для экспорта музейные предметы на сумму ок. 1 400 000 р., более намеченной суммы на 100 000 р. Уполномоченным С. Н. Тройницким выделена также группа предметов, оцененная в 66 965 р. На нее предполагалось закупить за границей химической краски для фасадов Зимнего дворца и частично как эквивалент на те предметы музейного фонда, которые Эрмитаж считает желательным оставить за собой. Вопрос о закупке красок за границей в настоящее время отпадает, а стоимость тех предметов, которые Эрмитаж желает откупить, не превысит нескольких десятков тысяч. Поэтому Эрмитаж ставит перед Вами вопрос, надо ли сейчас сдавать Госторгу 3-ю группу (на сумму 66 965 р.) или же оставить предметы в Эрмитаже.
Подписали: зам. директора Лазарис,
помощник Ученого секретаря Дервиз (л. 1б)
III группа предметов, выделенных Эрмитажем на экспорт, 1157—1251. Китайский фарфор, письменный стол (Франция) — 3500 р., четыре панно Гюбер Робера — 50 000 р. Общая сумма 66 965 р. (л. 2).
Рапорт и.о. хранителя Строгановского дома Т. Сапожниковой директору Эрмитажа о том, что в “бесспорный” список для передачи в Госторг включены книги, на оставлении которых настаивает Центральная библиотека и гравюрный отдел (приведены названия 7-ми книг) (л. 12).
Список книг, выделенных экспертами Госторга, согласованный с Эрмитажем. Подписан Т. Сапожниковой (л. 13).
Рапорты Т.Сапожниковой от 11 и 15 октября 1928 г. на неправильные действия представителей Госторга. Просит снять с нее ответственность за эту работу и прервать работу по проверке книжного фонда библиотеки (л. 20, 21).
18 октября 1928 г.
Акт, подписанный М. Д. Философовым и О. И. Бич, о сдаче Госторгу книг из “Собственных библиотек в Зимнем дворце” (127 названий) (л. 42).
10 декабря 1928 г.
Письмо в Правление Эрмитажа из Гос. Педагогического института им. Герцена о недопустимости продажи за границу книг из Библиотеки Строгановского дома-музея. Подписала Лазуркина (л. 84).
Оправдательная записка Т. Сапожниковой в том, что отбор книг в Библиотеке Строгановского дома производил т. М. М. Саранчин при всех сотрудниках, в общей комнате, без соблюдения секретности (л. 85).
25 февраля 1929 г.
Протокол № 5 заседания Комиссии по экспорту о выделении золотых табакерок, золотых и платиновых предметов, серебряных изделий и мебели.
Подписали: С. Н. Тройницкий, А. А. Ильин, А. А. Автономов, П. П. Дервиз.
30 апреля 1929 г.
Акт, подписанный П. И. Кларком и Д. А. Шмидтом, о принятии “Антиквариатом” 67 картин, среди них Л. Джордано “Иисус среди книжников” (л. 7).
11 мая 1929 г.
Акт, подписанный П. И. Кларком и Д. А. Шмидтом. О принятии “Антиквариатом” картин: Деларош “Магдалина у гроба”; Грёз “Головка девочки”; Менгс; Ян Брейгель (?), подп. 1607, “Деревенская дорога”; Ван Лоо “Несси Деянира”; Тенирс “Крепость на берегу моря”; Остаде “Внутренность крестьянской избы”; Валлоттон (подп. 1908) “Портрет женщины с веером”; Тенирс “Школа обезьян” (л. 12).
21 мая 1929 г.
Акт, подписанный В. И. Забрежневым и Д. А. Шмидтом. Картины из Академии художеств (120); Л. Джордано, Гарофало, “Св. семейство”, Гверчино “Эндимион”; Снейдерс “Собака и кошка”; Пуссен “Возвращение блудного сына”; Брейгель “Мадонна в гирлянде” (л. 23).
24 мая 1929 г.
Акт подписан В. И. Забрежневым и Д. А. Шмидтом. 120 картин из Академии художеств; Делакруа “Бретонка”; Верне “Дама с цветком”, “У окна”, “Буря” (л. 29).
28 мая 1929 г.
Акт подписан В. И. Забрежневым и Д. А. Шмидтом. 151 картина (среди них Гвидо Рени “Мария Магдалина”, ГЭ 4099). По строгановскому акту, из портретов Английского дворца (л. 34).
3 июня 1929 г.
Акт подписан В. И. Забрежневым и Д. А. Шмидтом. 120 картин собрания Семенова-Тян-Шанского. Рейсдаль, Мирис, Блумарт, Рембрандт “Голова мужчины” (?) (л. 44).
11 августа 1930 г.
Гос. Эрмитаж Секретно.
Акт № 5
1930 года Августа 11 дня, Комиссия по выделению в Госфонд предметов из благородных металлов немузейного значения в составе представителей: НКФ — ст. Инспектора Особой Части по Госфондам Ленингр. Облфо — И. Б. Разика, Управления Уполнаркомпроса, Заместителя Директора Государственного Русского музея — К. Т. Ивасенко; Заместителя Заведывающего Иностранным отделом Ленинград. Областной Конторы Госбанка — Г. Е. Анисимова и Директора Государственного Эрмитажа — Л. Л. Оболенского, действующая на основании правительственного распоряжения от 18/VI-30 г. за № 90/ВЗ, 23 июня и
11 августа произвела обследование предметов из благородных металлов основного и запасного фондов Гос. Эрмитажа нижеследующих Отделов:
1. Отдел Византии
Из числа просмотренных Комиссией предметов из серебра и золота религиозного культа выделено в Госфонд 392 порядковых номера, согласно при сем прилагаемой описи № 1. Кроме того, по этому Отделу произведено дополнительное выделение предметов религиозного культа в количестве 8 порядковых номеров, поименованных в прилагаемом при сем списке № 2. Все выделенные в Госфонд предметы с Научной частью Отделения Византии согласованы полностью. Причем выделенное в Госфонд имущество, перечисленное в описи № 1, утверждено Управлением Уполнаркомпроса полностью.
“Классово неполноценные”
Противостояние коллектива Эрмитажа и новой власти обострилось, когда встал вопрос о юридическом статусе новых коллекций: Совет Эрмитажа считал, что ценнейшие экспонаты, поступившие сюда, он имеет право принять только на временное хранение — в значительной степени потому, что члены Совета сомневались в окончательности и долгосрочности правления большевиков. Власти же, убежденные в обратном, настаивали на принятии их в состав коллекции музея. В августе 1917 года комиссаром Эрмитажа был назначен Н. Н. Пунин (назначение вызвало шок в музейной среде — Пунин поддерживал футуризм). Большевики продолжали внедряться в Эрмитаж: по настоянию Луначарского, директор музея Д. И. Толстой поставил на обсуждение вопрос о его предстоящей реорганизации. Реорганизация по-коммуни-стически начинается с перевыборов научного состава с участием представителей других организаций и рабоче-крестьянских комиссий... А летом 1918 года граф Толстой под нажимом увольняется с должности директора и эмигрирует во Францию.
Тем не менее и после революции основной научный и хранительский персонал Эрмитажа в большинстве своем состоял из сотрудников высочайшей квалификации. Были, разумеется, и молодые ученые, ярчайшим представителем которых являлся В. Ф. Левинсон-Лессинг, пришедший в Эрмитаж в 1921-м и проработавший здесь более полувека. Но уже в конце 1920-х годов начались чистки по классовому признаку: советская власть занималась “орабочением” Эрмитажа. В начале 1930-х годов из Эрмитажа были уволены ценнейшие кадры — лишь только за то, что имели дворянское или купеческое происхождение. В 1930-е годы пресловутое “орабочение” привело к резкому изменению и концепции музейной работы: “Существенным тормозом более решительного внедрения подлинно марксистских методов в ряде отделов является отсутствие материалов, относящихся к эксплуатируемым классам, при наличии огромного количества материалов господствующего класса… С момента чистки в Эрмитаж принят ряд членов ВКП(б) и ряд научных работников из молодежи и научных работников марксистов… Предложение комиссии по чистке — пункт об изжитии индивидуалистических тенденций в научно-исследовательской работе — выполнено”. 1 Трудно представить что-либо более фантасмагорическое, нежели сводка о “засоренности аппарата”, иллюстрирующая ход борьбы с “классово неполноценными” сотрудниками.
Сводка о засоренности аппарата:
а) белогвардейцев нет. Офицеры старой армии — 7 (библиотека — 1, Запад — 3, доклассовое общество — 2, аспирант — 1);
б) жандармерия, полиция — сведений нет;
в) быв. фабриканты, помещики — 1 (нумизматика — 1);
г) дети служителей духовного культа — 5 (сектор Востока, отдел нумизматики — 3);
д) торговцы, купцы — 4 (охрана — 2, отдел нумизматики — 1, отдел Запада — 1);
е) дворяне — 55 (руководство — 3, технич. работники — 12, специалисты — 40);
ж) потомственные, почетные и личные граждане — 13.
Согласно классовым нововведениям, в администрации музея, инженерно-техническом составе и охране стали работать члены партии. Парторганизация в Эрмитаже окончательно, де-юре, оформилась только в 1930 году и начала немедленную инфильтрацию во все сферы деятельности музея. В 1927 году с должности директора был снят С. Н. Тройницкий. (В течение последующих лет смена руководства Эрмитажа была перманентной.) В декабре 1928 года музей возглавил П.И.Кларк — революционер-народоволец, когда-то бежавший с каторги. Он сразу занялся внедрением в экспозицию принципа историзма на “основе учения Маркса о социально-экономической формации” и содействием росту количества партийных кадров. Но и он проработал немногим более года.
Новый директор, Л. Л. Оболенский, при приеме на работу вынужден был доказывать, что фамилия его “ничего общего с княжеской не имеет”: “Отец, сын маленького уездного чиновника, старый революционер, народоволец, привлекался по каракозовскому делу… в ссылке женился на моей матери, по происхождению крестьянке. Княжеского в моем происхождении ничего не имеется”. 2 В 1929 году был организован “Кружок друзей Эрмитажа”, увы, просуществовавший недолго и возродившийся 60 лет спустя как Клуб друзей Эрмитажа.
Рабоче-крестьянская инспекция РСФСР, созданная, разумеется, по классовому принципу, занялась чисткой рядов музея. Комиссию возглавил представитель класса-гегемона — рабочий Воробьев. Деловые качества сотрудников “сверху донизу” представители новых вершителей судеб оценивали, исходя из собственных интеллектуальных возможностей и из собственного же классового чутья. Таким образом, зачастую люди, имевшие “неблагополучное” с большевистской точки зрения происхождение, объявлялись профессионально непригодными. Вот лишь один пример “вычищенной”, но восстановленной впо-следствии М. И. Максимовой, старшего помощника хранителя эллино-скиф-ских древностей. Ей инкриминировалось “участие в реакционных группировках, связь с контрреволюционерами-белоэмигрантами Европы”. В реальности “вина” Максимовой заключалась лишь в том, что родилась она в семье купца второй гильдии и с 1909-го по 1914 год жила в Германии, ездила как искусствовед в Грецию, Италию, Францию. Лет через пять этих поездок хватило бы на расстрел, но пока, в начале 1930-х, Максимова смогла даже восстановиться на работе. Без права работы среди прочих были “вычищены” заведующий Отделением прикладного искусства профессор А. Н. Кубе, работавший в музее с 1910 года (умер во время блокады в 1942 году), и А. А. Ильин, член-корреспондент Академии наук (также не пережил блокаду Ленинграда). “Особенно неприятное впечатление произвела на всех “чистка” Ильина. Старый и очень уважаемый человек стоял перед всеми, подперев рукой голову (он был частично парализован), а на него нападали бойкие молодые невежды. Эрмитаж бурлил, как муравейник, так как снятые сотрудники имели перед музеем определенные заслуги, а обвинения часто бывали абсурдными и неверными”. 3 К счастью, и Кубе, и Ильин вскоре были восстановлены. Эти относительно благополучно закончившиеся эксцессы — исключения из мрачного правила: большинство уволенных вернуться в Эрмитаж не смогли. Очевидно, в обстановке нарастающего тотального страха уволенный “классово чуждый” специалист вообще не мог рассчитывать на хоть какую-то квалифицированную работу по специальности и, следовательно, приемлемый социальный статус. Так ломались судьбы, а советское государство теряло уникальных специалистов. Так прерывалась связь времен. Жизнь Эрмитажа вплоть до середины 1980-х годов была борьбой вечного с безвременьем.
Цена бесценного
Классовые чистки в конце 1920-х—начале 1930-х годов явились своего рода трагической преамбулой к катастрофе Эрмитажа — распродаже сокровищ.
Главный музей страны стал заложником экономической ситуации в СССР. Блокада советской торговли, последствия гражданской войны и революции, воинствующий дилетантизм и волюнтаризм в сфере управления народным хозяйством привели к краху экономической системы. Требовалось немедленное пополнение валютных запасов. И было принято по-большевистски правильное решение: продавать бесценное. “Стали распространяться слухи о том, что большевики уже распродают сокровища своих дворцов, музеев и церквей, что отрицалось в письме С.Н.Тройницого (в то время директора Эрмитажа. — Ю. К.) от 11 октября 1924 года. Но в 1924 году в Москве главу торговой делегации Ф. И. Рабиновича спросили о продаже художественных ценностей в России, на что он ответил — дайте ваши предложения”. 4 В итоге переписки между Госторгом и Эрмитажем, носившей со стороны первого приказной характер, еще в начале 1928 года дан старт распродаже музейных ценностей. Вскоре продажи приобретают тотальный характер. Вот лишь некоторые “штрихи к портрету” катастрофы, ее первых шагов. “Продано Госторгу 127 названий книг Собственной Библиотеки в Зимнем дворце. За 1928 год выделено в экспорт 11 партий, 723 номера”. 5
Специально созданная для “экспортного” отбора структура — “Антиквариат” по решению Комиссариата внешней торговли стал направлять на зарубежные аукционы предметы искусства из советских музеев. Априори главный удар был нанесен по Эрмитажу. На Западе от сложившейся в СССР ситуации получали двойную пользу. С одной стороны, искусственно занижая цены на вещи из советских музеев, западные бизнесмены от искусства провоцировали все новые продажи. (Порой проводилась и недвусмысленная искусствоведче-ская разведка.) С другой стороны, жесткой критике подвергалась политика большевистской власти, торгующей национальным достоянием. Между тем в правительстве советской России к продажам отнеслись неоднозначно: против них категорически протестовал Луначарский, однако его мнение принято во внимание не было. Маховик раскручивался, система требовала все новых жертв. Изначально власти настаивали на том, чтобы в Эрмитаже были организованы специальные бригады для отбора экспортных экспонатов. В такие комиссии входили сотрудники музея, сопротивлявшиеся разграблению, что абсолютно не устраивало “Антиквариат”. “Успехи” в деле продажи национального достояния нарастали, и к началу 1930 годов в Эрмитаже уже не оставалось ничего неприкосновенного: “Антиквариату” удалось добиться вынесения решений непосредственно Комиссариатом просвещения, в лице его сектора “Главнаука”. Грустная ирония судьбы: распоряжения о выдаче сокровищ на продажу подписывал главным образом заместитель заведующего “Главнауки” некий Вольтер, однофамилец французского философа, друга Екатерины, во многом благодаря которому и был создан Эрмитаж… Итак, уже в 1930 году музею предлагалось допустить представителей “Антиквариата” для отбора 250 картин, оружия из Арсенала и скифского золота. За несколько лет Эрмитаж безвозвратно лишился тысяч собственных экспонатов.
Вот лишь некоторые документы из архива Государственного Эрмитажа, отражающие суть происходившего.
Записка С. Н. Тройницкого о сдаче музейных ценностей в 1928—1929 гг.
24 августа 1929 г.
Уполномоченному Наркомпоста т. Позерну Б.П.
Государственным Эрмитажем по 23 августа 1929 г. сданы Ленинградгосторгу и конторе “Антиквариат” для экспорта нижеследующие вещи:
Оценка
1. 10 марта 1928 г. 46 табакерок 84 550 р.
14 шпалер 316 500 р.
17 предметов мебели 113 000 р.
48 предметов серебра 9 055 р.
57 предметов фарфора 43 000 р.
4 эмали 800 р.
11 предметов майолики 800 р.
37 картин 61 500 р.
15 восточных ковров 3 470 р.
127 листов гравюр 85 425 р.
Итого на общую сумму 718 100 р.
2. 31 июля 1928 г. 37 картин 95 550 р.
3. 17 августа 1928 г. 24 предмета французского серебра 197 300 р.
4. 18 августа 1928 г. 139 предметов оружия 21 400 р.
5. 26 октября 1928 г. 90 предметов восточного фарфора;
1 стол с бронзой, французский 66 965 р.
6. 25 января 1929 г. 4 картины на сумму 315 000 р.
7. 11 марта 1929 г. 2 серебряные раковины 2 000 р.
8. 9 апреля 1929 г. 1 картина 500 000 р.
9. 21 июня 1929 г. 166 картин на сумму 73 000 р.
10. 5 июля 1929 г. 102 картины на сумму 154 075 р.
11. 11 июля 1929 г. 19 предметов мебели и бронзы на сумму 61 850р.
12. 24 июля 1929 г. 34 картины, оценка которых не закончена.
Итого выделено и сдано 1052 предмета на сумму 2 214 030 р., не считая последних 34 картин.
Кроме того, выделено, но еще не сдано:
1. 520 античных украшений из золота, оцененных 256 120 р.
2. 2014 предметов фарфора, бронзы и т.п. — оценки нет.
3. 93 предмета золотых и серебряных изделий — оценка не закончена.
Что касается до качества выделенных предметов, то первоклассное значение имели: а) табакерки, 10 шпалер, 5 предметов мебели, весь фарфор, некоторые картины и все гравюры из первой группы; б) около 30 картин из второй группы; в) все серебро третьей группы; г) стол и картины пятой группы; д) все картины шестой группы; е) картина восьмой группы; ж) ряд картин, мебели и бронзы из последних групп, а также ряд античных золотых украшений.
С.Тройницкий 6
24.VIII.29 г.
Предварительный расчет на аукционную продажу антикварно-художественных вещей в Германии (Берлин, фирма Лепке), принятых по договору с “Главнаукой” от 13 февраля 1928 г. 66 номеров картин — оценка от 200 (Каульбах. Дама) до 3000 руб. (Брандт. Конская ярмарка); гобелены — от 800 руб. до
75 000 руб.; табакерки — от 150 р. до 12 000 руб.; восточные ковры — от 80 р. до 700 руб.; серебро — от 5 руб. до 250 руб.; мебель и часы — 8000—25 000 руб. Общая сумма 343 015 руб.
Акт № 312 от 14 марта 1928 г.
Предварительная оценка художественных предметов комиссией в составе Э. Зиварт[?] (председатель), Тройницкий, М. Глазунов, Кверфельд, Яремич, Израилевич (секретарь). Табакерки, шпалеры, мебель, серебро, фарфор, эмали, восточное оружие, восточные ковры, гравюры.
4 октября 1928 г.
Уполномоченному НКП по Ленинграду Б. П. Позерну
Эрмитаж сообщает, что отобраны для экспорта музейные предметы на сумму ок. 1 400 000 р., более намеченной суммы на 100 000 р. Уполномоченным С. Н. Тройницким выделена также группа предметов, оцененная в 66 965 р. На нее предполагалось закупить за границей химической краски для фасадов Зимнего дворца и частично как эквивалент на те предметы музейного фонда, которые Эрмитаж считает желательным оставить за собой. Вопрос о закупке красок за границей в настоящее время отпадает, а стоимость тех предметов, которые Эрмитаж желает откупить, не превысит нескольких десятков тысяч. Поэтому Эрмитаж ставит перед Вами вопрос, надо ли сейчас сдавать Госторгу 3-ю группу (на сумму 66 965 р.) или же оставить предметы в Эрмитаже.
Подписали: зам. директора Лазарис,
помощник Ученого секретаря Дервиз (л. 1б)
III группа предметов, выделенных Эрмитажем на экспорт, 1157—1251. Китайский фарфор, письменный стол (Франция) — 3500 р., четыре панно Гюбер Робера — 50 000 р. Общая сумма 66 965 р. (л. 2).
Рапорт и.о. хранителя Строгановского дома Т. Сапожниковой директору Эрмитажа о том, что в “бесспорный” список для передачи в Госторг включены книги, на оставлении которых настаивает Центральная библиотека и гравюрный отдел (приведены названия 7-ми книг) (л. 12).
Список книг, выделенных экспертами Госторга, согласованный с Эрмитажем. Подписан Т. Сапожниковой (л. 13).
Рапорты Т.Сапожниковой от 11 и 15 октября 1928 г. на неправильные действия представителей Госторга. Просит снять с нее ответственность за эту работу и прервать работу по проверке книжного фонда библиотеки (л. 20, 21).
18 октября 1928 г.
Акт, подписанный М. Д. Философовым и О. И. Бич, о сдаче Госторгу книг из “Собственных библиотек в Зимнем дворце” (127 названий) (л. 42).
10 декабря 1928 г.
Письмо в Правление Эрмитажа из Гос. Педагогического института им. Герцена о недопустимости продажи за границу книг из Библиотеки Строгановского дома-музея. Подписала Лазуркина (л. 84).
Оправдательная записка Т. Сапожниковой в том, что отбор книг в Библиотеке Строгановского дома производил т. М. М. Саранчин при всех сотрудниках, в общей комнате, без соблюдения секретности (л. 85).
25 февраля 1929 г.
Протокол № 5 заседания Комиссии по экспорту о выделении золотых табакерок, золотых и платиновых предметов, серебряных изделий и мебели.
Подписали: С. Н. Тройницкий, А. А. Ильин, А. А. Автономов, П. П. Дервиз.
30 апреля 1929 г.
Акт, подписанный П. И. Кларком и Д. А. Шмидтом, о принятии “Антиквариатом” 67 картин, среди них Л. Джордано “Иисус среди книжников” (л. 7).
11 мая 1929 г.
Акт, подписанный П. И. Кларком и Д. А. Шмидтом. О принятии “Антиквариатом” картин: Деларош “Магдалина у гроба”; Грёз “Головка девочки”; Менгс; Ян Брейгель (?), подп. 1607, “Деревенская дорога”; Ван Лоо “Несси Деянира”; Тенирс “Крепость на берегу моря”; Остаде “Внутренность крестьянской избы”; Валлоттон (подп. 1908) “Портрет женщины с веером”; Тенирс “Школа обезьян” (л. 12).
21 мая 1929 г.
Акт, подписанный В. И. Забрежневым и Д. А. Шмидтом. Картины из Академии художеств (120); Л. Джордано, Гарофало, “Св. семейство”, Гверчино “Эндимион”; Снейдерс “Собака и кошка”; Пуссен “Возвращение блудного сына”; Брейгель “Мадонна в гирлянде” (л. 23).
24 мая 1929 г.
Акт подписан В. И. Забрежневым и Д. А. Шмидтом. 120 картин из Академии художеств; Делакруа “Бретонка”; Верне “Дама с цветком”, “У окна”, “Буря” (л. 29).
28 мая 1929 г.
Акт подписан В. И. Забрежневым и Д. А. Шмидтом. 151 картина (среди них Гвидо Рени “Мария Магдалина”, ГЭ 4099). По строгановскому акту, из портретов Английского дворца (л. 34).
3 июня 1929 г.
Акт подписан В. И. Забрежневым и Д. А. Шмидтом. 120 картин собрания Семенова-Тян-Шанского. Рейсдаль, Мирис, Блумарт, Рембрандт “Голова мужчины” (?) (л. 44).
11 августа 1930 г.
Гос. Эрмитаж Секретно.
Акт № 5
1930 года Августа 11 дня, Комиссия по выделению в Госфонд предметов из благородных металлов немузейного значения в составе представителей: НКФ — ст. Инспектора Особой Части по Госфондам Ленингр. Облфо — И. Б. Разика, Управления Уполнаркомпроса, Заместителя Директора Государственного Русского музея — К. Т. Ивасенко; Заместителя Заведывающего Иностранным отделом Ленинград. Областной Конторы Госбанка — Г. Е. Анисимова и Директора Государственного Эрмитажа — Л. Л. Оболенского, действующая на основании правительственного распоряжения от 18/VI-30 г. за № 90/ВЗ, 23 июня и
11 августа произвела обследование предметов из благородных металлов основного и запасного фондов Гос. Эрмитажа нижеследующих Отделов:
1. Отдел Византии
Из числа просмотренных Комиссией предметов из серебра и золота религиозного культа выделено в Госфонд 392 порядковых номера, согласно при сем прилагаемой описи № 1. Кроме того, по этому Отделу произведено дополнительное выделение предметов религиозного культа в количестве 8 порядковых номеров, поименованных в прилагаемом при сем списке № 2. Все выделенные в Госфонд предметы с Научной частью Отделения Византии согласованы полностью. Причем выделенное в Госфонд имущество, перечисленное в описи № 1, утверждено Управлением Уполнаркомпроса полностью.
Отредактировано: Коллекционер мыслей - 01 янв 1970
ОТВЕТЫ (3)
|
|
Удаленный пользователь |
| 29 авг 2018 21:27:48 |
Что касается так называемого Петровского зала, в котором в настоящее время имеются: большой портрет Петра I в деревянной золоченой раме, под портретом золоченое деревян. кресло, 1 серебрян. большая люстра, 6 больших серебр. торшеров, 8 больших серебрян. бра, 2 серебрян. консоли-стола и 4 сереб. канделябра, общим весом примерно 50 пудов. Комиссия находит, что все перечисленное выше, серебряные предметы работы XIX века, что этот зал ни в настоящем своем виде, ни в какой-либо иной подаче зрителю, при наличии тронных зал в более законченном виде в других дворцах, не дают ничего нового, тем более, что по новому распланированию эта часть Зимнего дворца, где ныне помещается “Петровская комната” с вышеперечисленной обстановкой, уже не является собственно дворцовым помещением, а отводится под выставочные залы Эрмитажа.
Ввиду чего комиссия постановила:
1) серебрян. люстру — 1 шт.
2) серебрян. торшеры — 6 шт.
3) серебрян. бра — 8 шт.
4) серебрян. консоли — 2 шт.
5) серебрян. канделябры — 4 выделить в Госфонд полностью.
Также Комиссией выделено 7 порядковых нижеперечисленных №№ предметов немузейного значения в кладовой б. церкви Зимнего дворца, а именно:
1. Ларчик серебр. от пистолетов — 1
2. Жетоны серебр. в футлярах ведом. учрежд. импер. Марии Федоровны — 8
3. Накладки разн. серебр. от адресов, альбомов и бюваров — 12
4. Мастерок и кирюшка серебр. от закладки здания — 2
5. Родословное дерево серебр. — 1
6. Рамка с иконы богоматери, золот. — 1
7. Ризы серебр., большие, с икон на стенах в б. церкви — 3
выделение в Госфонд коего согласовано с Научной частью, в лице А. А. Авто-номова полностью.
Кроме того, в Отделе Прикладного искусства сосредоточено множество разных серебр. и золотых предметов, находящихся на выставке и в кладовых запасного фонда. Комиссия пришла к выводу, что часть этого имущества могла быть выделена в Госфонд без ущерба Музея. Но, приступив к выделению, Комиссия встретила со стороны Заведующего Отделом в лице т. С. Н. Трой-ницкого категорический протест в недопустимой форме в виде угрозы отставки, называя действия Комиссии головотяпством. Учитывая такой протест, Комиссия временно, до получения директив, от выделения в Госфонд имущества в Отделе Прикладного искусства Гос. Эрмитажа воздержалась с тем, чтобы сделать об этом предварительный доклад Уполнаркомпроса.
О чем составлен настоящий акт в шести экземплярах.
Члены Комиссии:
Автономов
Разик
Оболенский
и одна подпись неразборчивая 7
21 января 1932 г.
Б. В. Леграну (в то время директор Эрмитажа. — Ю. К.)
24 ноября, согласно извещению н/сектора науки НКП Эрмитажу надлежало выделить для “Антиквариата” 40–50 голландцев (ценою от 100 марок и выше). В переговорах с тов. Левинсон-Лессингом по поводу этого выделения мы согласились на передачу в счет этих 40–50 картин мелких фламандцев и французов. И вот прошло два месяца, а отбор все еще не произведен. Тов. Левинсон-Лессинг считает для себя допустимым в течение вот уже 3-х недель обещать закончить отбор, уславливаться с нами о приемке и систематически не выполнять своих обещаний. Между тем в конце января должен приехать к нам покупатель как раз на этого рода картины.
Прошу Вас вмешаться в это дело и распорядиться о срочном отборе для нас картин.
Если же этот отбор затрудняет Ваших работников, прошу [разрешить] эту операцию произвести нашим работникам, согласно имеющемуся у Вас соответствующему распоряжению на этот счет Сектора Науки.
Список намеченных к передаче нам в этом случае картин мы, естественно, представляем на Ваше усмотрение. Подписал Г. Прусаков (л. 7).
23 февраля 1932 г.
Письмо Б. В. Леграна в “Антиквариат”, в котором Эрмитаж извещает о том, что он не может выдать 22 предмета по списку № 11, так как они находятся в экспозиции или входят в план ближайших экспозиций (это все мебель). Эрмитаж может выдать эквивалентные вещи на ту же сумму по списку № 13 (л.18).
3 марта 1932 г.
Из письма Б. В. Леграна в “Антиквариат”: “Лондонское серебро очень редко вообще, а многие из упомянутых в списке предметов являются к тому же вещами первоклассными и для экспозиции совершенно необходимыми, ввиду чего, конечно, выданы быть не могут” (л. 29).
В “Антиквариат” было выделено 2880 картин, из них 350 представляли собой произведения значительной художественной ценности, а 59 — шедевры мирового значения. Одиннадцать из них вернулись в Эрмитаж, к счастью, не найдя покупателя. Есть версия, что особо ценные картины, увезенные для продажи, покинув музей, на аукцион не выставлялись — таков был вынужденно скрытый патриотизм дальновидных чиновников, все-таки находивших возможности сохранить для страны ее славу. (По некоторым предположениям, которые, увы, невозможно документально подтвердить, в числе спасителей был В. Ф. Левинсон-Лессинг, с 1928 по 1933 год работавший членом экспертно-оценочной комиссии при “Антиквариате”.) Сорок восемь полотен покинули стены музея навсегда. Среди них “Венера перед зеркалом” Тициана, “Святой Георгий” и “Мадонна Альба” Рафаэля, “Пир Клеопатры” Тьеполо, произведения Перуджино, Боттичелли, братьев Ван Эйк, работы Рембрандта, Рубенса, Веласкеса, Ватто, Шардена…
Уникальные картины попали в музеи Западной Европы и США. Кроме картин, за границей оказались ценнейшие предметы декоративно-прикладного искусства, фарфор, мебель, нумизматические коллекции. Эрмитажники в меру сил пытались сопротивляться варварству “Главнауки”. Но силы были весьма ограничены. Б. В. Легран открыто противостоять распродажам не смел, однако решился предложить своему заместителю И. А. Орбели написать письмо Сталину с просьбой о защите музейных сокровищ. Письмо было отослано адресату через старого друга Леграна А. С. Енукидзе, бывшего тогда в фаворе у Сталина. Ответа на “челобитную” ждали со страхом и надеждой: последствия могли быть полярными — от увольнения (в лучшем случае) писавшего и его единомышленников до прекращения вереницы продаж. Итог оказался благополучным.
Письмо И. В. Сталина И. А. Орбели
Уважаемый т-щ Орбели!
Письмо Ваше от 25/Х получил. Проверка показала, что заявки Антиквариата не обоснованы. В связи с этим соответствующая инстанция обязала Наркомвнешторг и его экспортные органы не трогать Сектор Востока Эрмитажа.
Думаю, что можно считать вопрос исчерпанным.
С глубоким уважением
И. Сталин
5XI-32 8
Таким образом вопрос о продаже эрмитажных ценностей за границу был закрыт совсем. Более того, домой стали возвращаться из-за границы непроданные экспонаты. Письмо Сталина стало “охранной грамотой” для всего Эрмитажа. Поскольку Сталин в ответе Орбели касался только предметов Сектора Востока, все западноевропейские экспонаты, предназначенные для отправки в “Антиквариат”, были объявлены связанными с Востоком (например, по изображению на них восточных изделий, в частности ковров, или же по другим, очень отдаленным мотивам). Эта уловка помогла спасти их от экспорта. Вскоре требования о передаче эрмитажных вещей в экспортные структуры и вовсе прекратились.
Нельзя не упомянуть, что на защиту эрмитажных сокровищ, отлично осо-знавая опасность сопротивления власти в лице “Антиквариата”, встали и рядовые сотрудники музея. В эпоху, когда даже устное неповиновение могло стоить не только карьеры, но и жизни, такие поступки — свидетельство огромного мужества. В архиве Эрмитажа, в частности, хранится письмо научного сотрудника Т. Л. Лиловой Сталину. Процитируем его без купюр.
т. Сталину
Дорогой Иосиф Виссарионович,
обращаюсь к Вам, т.к. только Вы один можете помочь мне в моем деле.
Я ведаю Сектором западноевропейского искусства в Гос. Эрмитаже. Антиквариат в течение пяти лет продает предметы искусства из этого сектора. Пять лет я боролась за то, чтобы продавали второстепенные вещи, но последние три года продаются главным образом первоклассные вещи и шедевры. Самое же последнее время идут почти исключительно шедевры и уники. Продано за это время вещей из моего Сектора на сумму не меньше 20.000.000 зол. рублей. Сейчас продают страшно дешево, например, из 3-х имевшихся в Эрмитаже картин Рафаэля две уже проданы 2 года назад: одна — Георгий, за 1.250 т.р. и другая — Мадонна Альба — за 2.500 т.р. Сейчас берут последнего Рафаэля (остается одна сомнительная картина, которую Антиквариат возил за границу и не продал) — Мадонну Конестабиле, причем Антиквариат ее ценит только в 245 т.р.
По моим подсчетам, в Эрмитаже осталось вещей, которые можно сейчас продать, никак не больше чем на 10.000.000 руб. зол., но мои оценки Антиквариат понижает обыкновенно по крайней мере в 2 раза. Но тогда в Эрмитаже не останется ни одного шедевра и Эрмитаж превратится в громадное собрание произведений искусства среднего достоинства, в громадное тело без души и глаз. Между тем, если сейчас запретить им продавать шедевры, мы сумеем сохранить музей первоклассного достоинства. Необходимый нам как громадный политико-просветительный фактор в деле воспитания непрерывно растущих культурно широких масс и необходимейшее пособие для воспитания наших художников, работающих над усвоением достижений культуры отживших формаций. Нужно полагать, что пролетариат, строящий первое в мире соц. государство, имеет право на изучение культурного наследия на первоклассных образцах. Ведь никому не придет в голову изучать философию или историю классовой борьбы без Маркса и Энгельса. Все понимают, что если изъять эти имена из 19 века или Ваше и т. Ленина из 20-го, то никакой истории и философии, полезной для пролетариата, не получится, а в вопросе культурного наследства думают легко обойтись без таких гигантов, как Леонардо да Винчи, Рафаэль, Рембрандт, Рубенс и Тициан, и без зазрения совести продают их.
Очень прошу Вас вмешаться в это дело и остановить ретивых продавцов. Пусть лучше организуют как следует продажу рядовых вещей, которую они совершенно забросили.
Необходимо вмешаться сейчас же, т.к. теперь они продают уже последние шедевры. В последнем полученном мною приказе находятся картины, уход которых обезглавливает собрание голландского и итальянского искусства, и собрание драгоценностей, и целый ряд самых лучших и редчайших произведений прикладного искусства. Если немедленно не остановить их, то потом будет поздно. 9
Это письмо — документ, уникальный не только как свидетельство “негромкого сопротивления системе”: в нем ценнейшая и трагическая информация о масштабах бедствия, постигшего Эрмитаж, и унизительно низких ценах, за которые было продано бесценное. Одновременно оно — и образец типично советской риторики, которой умело “украшена” искренняя тревога по поводу происходящего. Надо сказать, что, умело используя посконно-пафосный язык власти, эрмитажники оборонялись от “антикварного” нашествия повседневно. “Последний отбор музейных ценностей, сделанный “Антиквариатом” на новых марксистских экспозициях, наносит непоправимый ущерб этим экспозициям. Одну разрушая почти совершенно, другую искривляя таким образом, что она теряет чрезвычайно много в своей убедительности. Наиболее сильный удар наносится самой показательной из реконструированных частей Сектора западноевропейского искусства — выставке французского искусства эпохи разложения феодализма и буржуазной революции. Выставке, дающей наиболее близкое решение новой марксистской экспозиции. Выставка эта вызывает живейший интерес как у нас в СССР, давая наглядное понятие об истории классовой борьбы в образной форме искусства буржуазии и дворянства в эпоху разложения феодализма, а также служит источником громадного мастерства для наших художников, работающих над использованием старого культурного наследства отживших классов”. 10
Так, опять же с помощью идеологии — “клин клином” — была спасена сокровищница европейского искусства. Тем не менее “Антиквариат” активно продолжал поддерживать коммерческие связи с иностранцами, и полутайно за рубеж продолжали утекать российские сокровища. Эрмитажными художественными изделиями через “Антиквариат” пополнили свои собрания многие коллекционеры Америки и Европы.
|
|
Удаленный пользователь |
| 30 авг 2018 11:13:27 |
Эндрю Уильям Меллон (Andrew William Mellon, 1855−1937) — американский бизнесмен-мультимиллионер ирландского происхождения, промышленник и банкир, 49-й министр финансов Соединенных Штатов и успешный реформатор налоговой системы, позднее британский посол, коллекционер предметов искусства, создатель Национальной галереи искусств в Вашингтоне.
Эндрю Меллон принадлежит к уникальной генерации первых американских миллиардеров. Параллельно с ним небывалые по масштабам личные состояния сколачивали Генри Форд и Джон Дэвидсон Рокфеллер, Эндрю Карнеги и Джон Пирпонт Морган. А с миллионером Генри Клэем Фриком, создателем музейной коллекции своего имени, Эндрю Меллон приятельствовал и регулярно играл в покер. Но и на этом грандиозном фоне Эндрю Меллон не теряется: его уникальность — во-первых, в его «многопрофильности», а во-вторых, в его перфекционизме, парадоксально сочетающемся с личной скромностью. Меллон преуспел одновременно во многих сферах: как банкир и промышленник, как политик и государственный деятель, как коллекционер и меценат.
О том, кто первый в истории человечества сумел оставить потомкам миллиард — Рокфеллер или Меллон — нередко спорят. Впрочем, даже если Меллону всё-таки пришлось бы отдать пальму первенства в этом вопросе Рокфеллеру, то исключительно потому, что слишком уж больших затрат в последние десятилетия его жизни требовала покупка картин, которые после передачи их Национальной галерее искусств перестали быть частной собственностью Меллона.
Несколько шедевров из коллекции Эндрю Меллона:
Мортлейк-террас, поместье Уильяма Моффатта, эсквайра. Летний вечер
Джозеф Мэллорд Уильям Тёрнер
1827, 92.1×122.2 см
Меллон из клана Меллонов
Шотланские протестанты Меллоны перебрались в северную Ирландию в середине XVII века, а оттуда в 1818-м году, уже считая себя ирландцами, уплыли в Соединённые Штаты. Отец Эндрю Томас Меллон был банкиром, а впоследствии судьёй. В период своего банкирства Томас Меллон придумал законный способ богатеть за счет отчуждаемого в его пользу имущества тех, кто не имел возможности вовремя возвращать кредиты. Будучи избран судьёй, старший Меллон на время отошёл от бизнеса, а его младший сын Эндрю нарочно сбегал из школы, чтобы тайком проникнуть на заседания, где председательствовал отец, и, спрятавшись под скамейкой, смотреть, слушать и впитывать казуистику юридических хитросплетений.
Пенсильванский университет, куда поступит в возрасте 13-ти лет, Эндрю бросит ради занятий бизнесом. Томас Меллон купил для него и его 15-летнего брата Ричарда участок земли в Мэнсфилде, дал оборотных денег для покупки склада лесоматериалов и уехал, предоставив подросткам свободу самим развивать бизнес — как иногда бросают в воду, чтобы научить плавать. Полтора года братья «барахтались», но всё же дело пришлось закрыть. Но уже в 1870-м году Томас Меллон основал банк «Меллон и сыновья», который спустя 12 лет возглавит 27-летний Эндрю.
Помимо умения не бояться рисковать, Меллон усвоил от отца еще один урок: доверять можно только своим. Бизнес Меллонов всегда будет оставаться в известной мере клановым: приобретая акции, Эндрю всегда ровно столько же покупал для Ричарда, а позднее — и для сына Ричарда Уильяма.
На чем делались капиталы Эндрю Меллона: алюминий, карборунд, нефть, сталь
Первыми промышленными предприятиями, в которые начали инвестировать братья Меллоны, стали заводы по производству алюминия. Они не основывали новых предприятий, а удачно вкладывали в уже созданные, но испытывающие дефицит средств, и быстро доводили свою долю до контрольной. Когда алюминий стал приносить стабильный доход, Меллоны решились на новые рискованные сделки.
Однажды в приёмную Эндрю Меллона явился очередной посетитель. Представился: «Эдвард Гудрич Ачесон, химик». На тот момент Ачесон возглавлял Carborundum Company и был знаменит тем, что изобрёл процесс синтеза карбида кремния (карборунда) — искусственного алмаза, лишь немногим уступающего в прочности настоящему. У предприятий Ачесона уже были пенсильванские инвестиции, но он был заинтересован в дополнительных финансовых вливаниях. Заходил Ачесон издалека и в процессе разговора, словно волнуясь, машинально вращал в руках стеклянное пресс-папье со стола Меллона. Неожиданно он извлёк из кармана увесистый по виду камень и сделал им надрез на поверхности пресс-папье. Эндрю Меллон был впечатлён: «Где вам удалось достать этот великолепный алмаз?» «Я его создал», — скромно потупился Ачесон.
Не гнушаясь проектами, которые более острожные бизнесмены сочли бы слишком авантюрными, Меллоны стали скупать акции компании Ачесона, довольно быстро увеличив свою долю до 46,6 процентов, а вскорости заполучив и контрольный пакет. В конце концов, клан Меллонов уволил Ачесона, поскольку, по их мнению, он неважно справлялся с управлением и стал тормозить потенциал компании, а на пост президента Меллоны поставили своего аудитора Фрэнка Хасвеля. И хотя с этической точки зрения эта рокировка не была безупречной, бизнес только выиграл: Carborundum Company начала стремительно набирать обороты.
И всё же самые серьёзные доходы Меллонам принесла нефть. Идея с нефтью первоначально принадлежала племяннику Меллона Уильяму, сыну Ричарда, который решил стать нефтяным агентом. Задача такого агента состояла в поиске еще неразведанных нефтяных месторождений и убеждении фермеров, на чьих участках обнаруживалась нефть, за определенный процент (примерно восьмую часть прибыли) разрешить добычу на принадлежащей им земле. Ричард и Эндрю Меллоны, видя увлечённость Уильяма, профинансировали его деятельность, и скоро буровые вышки Меллонов обильно усеяли Пенсильванию, Огайо и Западную Вирджинию.
Поначалу Меллоны продавали добытую нефть Рокфеллерам, но Эндрю понимал, что «снимает пенки» с сырой нефти тот, кому принадлежат все звенья технологической цепочки — от транспортировки до переработки и последующего сбыта. Для этого была скуплено несколько нефтеперерабатывающих компаний в Пенсильвании, которые под патронатом Меллонов превратилась в прямых конкурентов рокфеллеровской Standard Oil. К началу 1890-х годов их доля в нефтяном экспорте Соединённых Штатов доходила до десяти процентов!
С начала 1900-х нефтяная корпорация Gulf Oil стала одним из главных активов клана Меллонов.
Меллоны на этом не успокоились и, веря, что смысл нефтяного бизнеса — в экспансии, вложили крупную сумму в разведку нефтяных месторождений в Техасе. Деловая фортуна снова оказалась на их стороне — нефть в знаменитом месторождении Спиндлтон била фонтаном. К началу нового века Меллоны владели контрольными пакетами в нескольких крупных нефтяных корпорациях (Эндрю Меллону приписывают афоризм «Джентльмены предпочитают облигации»), а также вкладывали деньги в многообещающий и высокорентабельный сталелитейный бизнес.
Портрет Эндрю Меллона
Освальд Бирли
1933
«Меллон, действительно, был не только очень богат, но и необычайно скромен, — утверждает итальянский историк, журналист и популяризатор искусства Марко Карминати. — Это был хрупкий, миниатюрный человечек, с такими маленькими, точёными руками, что для него специально производили тонкие сигары, подходящие для его изящных пальцев. Его острое личико обрамляли аккуратно уложенные седые волосы, а взгляд был живым и озорным, как у породистого терьера. Усы и брови образовывали белоснежные заросли. Легко догадаться, что общался он с избранным кругом друзей».
Из предпринимателей в казначеи: реформы Эндрю Меллона на посту министра финансов
О том, насколько мало Меллон стремился к публичности, при всём своём агрессивно-экспансионистском стиле обогащения, свидетельствует тот факт, что когда в 1921-м году избранному президенту Уоррену Хардингу предложили назначить его министром финансов, тот, согласно легенде, спросил: «А кто это?» Пикантность ситуации в том, что, согласно некоторым источникам, деньги Меллона были одним из основных источников финансирования предвыборной компании нового президента. Инвестировать через цепочку посредников (в данном случае — через верхушку республиканской партии) представлялось Меллону куда более дальновидной тактикой, чем изо дня в день мелькать в прессе. Этого же принципа вложения средств не напрямую, а через посредников Меллон будет придерживаться и когда начнёт скупать сокровища Эрмитажа.
Меллон занимал должность министра финансов 11 лет, исполняя обязанности главного финансиста Соединённых Штатов при трёх президентах — Хардинге, Кулидже и Гувере. Он уйдёт уже при Франклине Делано Рузвельте, обвинённый в финансовых махинациях и уклонении от уплаты налогов, но проведённые Меллоном реформы позволят Америке надолго стать мировым лидером по уровню жизни.
Одним из главных достижений Меллона стало существенное снижение налогов. Только за первые 5 лет его деятельности налог на доходы свыше одного миллиона сократился с 66 до 20 процентов, для мелкого бизнеса Меллон разработал сбалансированную систему налогообложения, которая была бы одновременно посильна для честных налогоплательщиков, но не убыточна для государства, что подстегнуло американскую экономику. Внешний долг США при Меллоне сократился с 26 до 16миллиардов. Рост ВНП достигал 40%, уровень безработицы, инфляция и ставки по кредитам были низкими, как никогда. Меллона называли самым успешным министром финансов за последние сто лет.
Меллон даже написал книгу о налогах, где изложил свою философию: «Любой энергичный и инициативный человек может получить от жизни то, что он хочет. Однако когда инициатива парализована законодательством или налоговой системой, которая лишает его права на разумную часть его заработка, он больше не станет напрягаться и страна лишится той энергии, от которой зависит её будущее величие».
Только четвёртый в государственной карьере Меллона президент — Франклин Делано Рузвельт — уволит его с поста в 1933-м году, назначив на место министра финансов своего однопартийца-демократа, а Меллона отправит возглавлять посольство США в Англии.
Эндрю Меллон (справа) и 29-й президент США Уоррен Хардинг.
Эндрю Меллон (в центре) между 30-м президентом Соединенных Штатов Калвином Кулиджем и 31-м — Гербертом Гувером.
Эндрю Меллон на обложках журнала Time за 1923 и 1928 годы.
|
|
Удаленный пользователь |
| 30 авг 2018 11:17:03 |
Коллекция Эндрю Меллона
Меньше всего Меллон был похож на сентиметально помешанного на искусстве чудака. Он никогда сам не занимался отслеживанием, поиском и непосредственно покупкой шедевров, никогда не покупал картин у частных лиц. Да и всерьёз заинтересовался живописью довольно поздно — когда уже мог многое себе позволить. К коллекционированию Меллона приобщил его приятель Генри Клэй Фрик во время одной из совместных поездок по Европе, предпринятых с целью развлечения и попутного поиска новых рынков.
Первыми приобретениями Меллона стали не итальянцы, как у большинства собирателей-неофитов с неограниченными финансами, а англичане и голландцы. Возможно, памятуя о своём шотландско-ирландском происхождении, Меллон начал с покупки картин британцев Томаса Гейнсборо и Джошуа Рейнольдса и классика шотландской школы живописи Генри Ребёрна, которые украсили его новые апартаменты в Вашингтоне. «Поначалу Меллон проявлял излишнюю строгость в выборе произведений, — пишет Марко Карминати. — С первой покупки он продемонстрировал исключительную приверженность к серьёзным картинам, таким, как английские портреты и голландские пейзажи. При этом Меллона не прельщали яркие, красочные полотна. Он испытывал к картинам чувство уважения, можно даже сказать, благоговел перед ними до такой степени, что картины религиозного содержания никогда не помещали в тех комнатах, где он курил и выпивал с друзьями».
В конце 1920-х годов Меллон, подобно тому, как когда-то его племянник обнаружил нефтяные месторождения, нашёл очередную «золотую жилу» — петербургский Эрмитаж. Именно тайные распродажи эрмитажных сокровищ, предпринятые советским правительством, чтобы получить валюту для индустриализации страны, стали богатейшим источником для пополнения меллоновской коллекции шедевров.
Первая сделка, тайно заключённая в пользу Меллона британскими антикварами в марте 1930 года, сделала его владельцем полотна Ван Дейка «Портрет Филиппа герцога Уортона». Цена вопроса составила 250 тысяч фунтов стерлингов. Удачный старт вдохновил Меллона продолжать, и при помощи тех же посредников Эрмитаж лишился в пользу Меллона еще трёх картин: «Портрета молодого человека» Хальса, «Девушки с метлой» Рембрандта (575 тысяч фунтов за обе) и портрета жены Рубенса Изабеллы Брандт работы Ван Дейка (223 тысячи
фунтов).
МНОГО ФОТО ПРОДАННЫХ КАРТИН
Забавно, что, сотрудничая с Советами как частное лицо, Меллон в своей государственной деятельности был их последовательным противником: в разгар эрмитажных распродаж он, например, запрещает импорт в США советских спичек, поскольку это ущемляло американских производителей.
Это, однако, не остановило советский Внешторг, который продолжил «сливать» картины миллионеру. Эрмитажное «Благовещение» Яна ван Эйка обошлось Меллону в полмиллиона долларов в мае 1930-го года. «Асимметричный ответ» Меллона-госслужащего последовал незамедлительно: мотивируя тем, что советские власти используют на лесозаготовках труд заключенных, министр финансов США вводит эмбарго на ввоз из СССР всех видов лесоматериалов.
Но и после этого «игра в одни ворота» продолжилась. Меллон методично скупал сокровища Эрмитажа, собранные по всей Европе императрицей Екатериной, причём свой выбор в предлагаемом Внешторгом «ассортименте» он делал на основании фотографий. «С июля 1930 по февраль 1931 года, — рассказывает Юрий Жуков в книге „Сталин. Операция Эрмитаж“, — он смог приобрести еще восемь картин, более столетия украшавших залы Эрмитажа. В его собственность перешли „Турок“, „Женщина с гвоздикой“ и „Иосиф, обличающий жену Потифара“ Рембрандта, „Портрет фламандки“ и „Сусанна Фурман с дочерью“ Ван Дейка, „Святой Георгий“ Рафаэля, „Портрет папы Иннокентия Х“ Веласкеса и, наконец, одна из жемчужин итальянской школы эпохи Возрождения „Поклонение волхвов“ Сандро Боттичелли. За нее Меллон заплатил огромную по тем временам сумму — 838 тысяч долларов».
1931-й год стал для Меллона еще более урожайным. Он явно распространял свою излюбленную тактику экспансии, до блеска отполированную в бизнесе, и на коллекционирование. Только за март и апрель к нему в руки уплыло из Эрмитажа еще семь шедевров: «Нахождение Моисея» Веронезе, «Портрет офицера» Хальса", «Карточный домик» Шардена, «Распятие» Перуджино, и наконец, «Мадонна Альба» Рафаэля и «Венера с зеркалом» Тициана. За эти картины Меллон заплатил в совокупности почти два с половиной миллиона долларов, из которых 1 166 400 приходилось на долю Рафаэля. На тот момент это была сама высокая цена, уплаченная за одну картину. Елена Осокина, автор книги «Золото для индустриализации», утверждает: «Меллон снял сливки с коллекции Эрмитажа, которая на тот момент не имела себе равных».
Мадонна Альба
Рафаэль Санти
1511, 94.5×94.5 см
Картины Рафаэля «Мадонна Купер» и «Мадонна Альба» (с 1836-го по 1931-й годы находившаяся в Эрмитаже) в постоянной экспозиции Национальной галереи искусств (Вашингтон).
Распятие с Мадонной, Иоанном Крестителем, Святым Иеронимом, Марией Магдалиной
Пьетро Перуджино
1480-е , 134×165 см
Эндрю Меллон – создатель Национальной галереи искусств в Вашингтоне
Идея создания галереи созрела у Меллона к 1927-му году, еще до эпопеи с Эрмитажем, который отнюдь не был для него единственным источником. Все приобретения Меллона, включающие ценнейшие произведения европейского искусства от эпохи Византии до конца XVIII века, давно нуждались в отдельном помещении, которое могло бы наилучшим образом представить их публике. Но Меллон отнюдь не собирался создавать «музей имени себя» наподобие своего друга Генри Клэя Фрика.
Меллон рассудил, что уровень его коллекции уже сейчас таков, что она могла бы лечь в основу национального собрания, а Америка получила бы собственный музей, подобный Национальной галерее Лондона и способный с чисто американским молодым задором потягаться с парижским Лувром. Меллон обратился к американским властям с предложением: он готов пожертвовать свою коллекцию, при условии, что государство обязуется построить здание, соответствующее подобной амбициозной задаче, а впоследствии возьмёт на себя заботу о Национальной галерее Вашингтона.
Отдельным пунктом Меллон поставил условие: ни одно произведение не будет добавлено к его коллекции, «если не будет обладать подобным уровнем качества».
Вклад Меллона был бесценен: 120 картин и 21 скульптура из его личных приобретений составили ядро коллекции Национальной галереи. При этом Меллон даже не собирался требовать присвоить музею его имя. Дело было не только в похвальной скромности, которой отличался Меллон, но и в рациональном расчёте: если галерея будет принадлежать «всем сразу и никому в отдельности», то и другие миллионеры-жертвователи смогут последовать примеру Меллона. Собственно, так и произошло: свои коллекции вскорости передал Национальной галерее Сэмюэль Генри Кресс — он занял целых 34 зала в построенном Меллоном здании, а среди переданных им работ были такие редкие вещи, как «Поклонение пастухов» Джорджоне и босховская алтарная створка «Смерть скупца», а также Эль Греко, Рубенс, Ван Дейк, Лоренцо Лотто, Давид, Энгр, Ватто. Потом к пополнению собрания Национальной галереи подключились Петер Виденер, Честер Дэйл, Барбара Хаттон и другие. Этот процесс продолжается и поныне.
Курировать строительство Меллон, которому было уже за 80, взялся сам. 24 марта 1937-го года, в последний день рождения Меллона, Конгресс Соединённых Штатов принял закон об учреждении Национальной галереи и незамедлительно выделил место в парке Национальная аллея, между Капитолием и Белым Домом. Архитектором Меллон пригласил Джона Рассела Поупа — автора здания Национального архива, Дворца собраний в Вашингтоне и мемориала Линкольна в Ходженвилле — сооружений в классическом стиле, неизменно вызывающих у посетителей приподнято-торжественные чувства. Очевидно, Меллон полагал, что это будет более чем уместно и для Национальной галереи. Поуп спроектировал здание из известняка и мрамора. Оно выглядело не просто большим — громадным, а материалы предполагались дорогостоящие и надёжные. Для транспортировки мрамора из штата Теннеси потребовалось более 800 железнодорожных вагонов. Мрамор был представлен в двадцати трёх оттенках — от тёмно-розового, густого и насыщенного по тону, предназначенного для фасада, до перламутрово-розоватого для верхних этажей.
Эндрю Меллон перед макетом Национальной галереи искусств в Вашингтоне.
Эндрю Меллон и Джон Рассел Поуп с с проектом здания Национальной галереи.
Меллон на закладке фундамента Национальной галереи искусств в Вашингтоне.
Судьба распорядилась так, что ни Меллону, ни Поупу не суждено было увидеть плоды своих трудов: 27 августа 1937 года Меллон умер от давно подтачивавшего его силы рака, а буквально на следующий день не стало архитектора Поупа.
Строительство галереи, представлявшей собой самое большое для своего времени сооружение из мрамора, завершилось в 1941-м году, открывал её президент Рузвельт. Музею так и не было присвоено имя Меллона, не появилось и памятника, да и сам Меллон вряд ли захотел бы чего-то подобного. Правда, в его честь перед зданием галереи разбили мемориальный фонтан, а почта США выпустила памятную марку.
Личная жизнь Эндрю Меллона