Начало "Белого террора - ноябрь 1917 года"
39,277
130
|
AndreyK-AV ( Практикант ) |
| 29 сен 2018 11:07:04 |
Иоканьга и Мудьюг — предвестники Освенцима и Бухенвальда (продолжение)
новая дискуссия Дискуссия 223
П.А.Голуб. Интервенция и белый террор на Севере России
Иоканьга и Мудьюг — предвестники Освенцима и Бухенвальда
Бессильная ярость режима всё неудержимей выливалась в необузданные террористические акции. В октябре-декабре 1919 года правительственный «Вестник» был переполнен свирепыми приказами генерала Миллера. Вот один из них: «Я, главнокомандующий всеми русскими военными силами на Северном фронте, рассмотрел дело о гражданах: Изотове А.А., Романдине К.Н., Боровикове В.Г., Панове И.Г., Коробицыне А.Н., Зимине Н.П., Корельском П.В., Оверине С.М., Костыгове Ф.М., Коптеве А.Ф., Скрябине Ф.Ф., Кочебурове И., Поспелове М. и Горышеве А.И., усматривая из оного, что все вышеназванные лица, как активные сторонники Советской власти, являются угрожающими государственному порядку и общественной безопасности, на основании ст. 97-й пункта 4 ст. 415 Положения о полевом управлении войск, постановил: выслать всех вышеназванных лиц в становище Иоканьгу на всё время военных действий» (там же). Для многих, попадавших в подобные приказы, «командировка» в Иоканьгу означала отправку на тот свет.
Но диктатор, оказавшийся обложенным, как волк на псарне, решил поторговаться с оппозицией, тем более что хорошо знал её трусость и уступчивость. 10 февраля прежнее правительство пришлось отправить в отставку. В ходе сумбурных закулисных торгов 14 февраля было сформировано новое последнее правительство, якобы подотчётное земскому собранию. Его снова возглавили уже отсутствовавший Чайковский и ещё не сбежавший генерал Миллер. Эсеровские вожди земства, изрядно поупражнявшись в речах по части прав и свобод граждан, решили войти в правительство в качестве пристяжных генерала Миллера, гонителя этих прав и свобод, поклявшись до конца бороться против большевиков. Но выполнить свою клятву они не успели: через четыре дня миллеровская клика бежала из Архангельска. 19 февраля город перешел в руки восставших рабочих, а через день они с ликованием встречали части Красной Армии. Миллер, уже в эмиграции, вспоминал, как он на ледоколе «Козьма Минин», до отказа набитом его свитой из верноподданного офицерства, отплывал из Архангельска, «сопровождаемый ружейным и пулемётным огнем портовых рабочих и матросов» (Белое дело... Т. 4. С. 10). С борта ледокола он не забыл отдать приказ палачу узников Иоканьги Судакову облить керосином тюремные бараки и сжечь их вместе с заключенными. Но каторжане, предупрежденные моряками-радистами, подняли восстание, разоружили стражу во главе с Судаковым и отправили их в Мурманск, где революционный суд воздал всем палачам по заслугам. Вслед за Архангельском, 21 февраля 1920 года восстали рабочие, матросы и солдаты Мурманска. Помощник генерал-губернатора на Мурмане Ермолов и его окружение были арестованы. 13 марта в город вступили части Красной Армии. С антисоветской авантюрой на Севере было покончено.
Иоканьга и Мудьюг — предвестники Освенцима и Бухенвальда
Бессильная ярость режима всё неудержимей выливалась в необузданные террористические акции. В октябре-декабре 1919 года правительственный «Вестник» был переполнен свирепыми приказами генерала Миллера. Вот один из них: «Я, главнокомандующий всеми русскими военными силами на Северном фронте, рассмотрел дело о гражданах: Изотове А.А., Романдине К.Н., Боровикове В.Г., Панове И.Г., Коробицыне А.Н., Зимине Н.П., Корельском П.В., Оверине С.М., Костыгове Ф.М., Коптеве А.Ф., Скрябине Ф.Ф., Кочебурове И., Поспелове М. и Горышеве А.И., усматривая из оного, что все вышеназванные лица, как активные сторонники Советской власти, являются угрожающими государственному порядку и общественной безопасности, на основании ст. 97-й пункта 4 ст. 415 Положения о полевом управлении войск, постановил: выслать всех вышеназванных лиц в становище Иоканьгу на всё время военных действий» (там же). Для многих, попадавших в подобные приказы, «командировка» в Иоканьгу означала отправку на тот свет.
Поскольку подобные приказы имели свою отдельную нумерацию, есть основания полагать, что генерал Миллер до середины ноября издал их 118. И каждый из них — это мстительный удар по гражданам, не покорившимся марионеточному режиму. Так, только в одном номере «Вестника» за 2 ноября появилось 5 таких приказов: по первому в Иоканьгу ссылались 34 человека, по остальным четырем — 18 человек приговаривались к различным наказаниям, в том числе часть — к высылке в ту же Иоканьгу, остальные — к заключению в тюрьму на различные сроки. Мотивировкой для осуждения были обычные юридические штампы: «как активные сторонники Советской власти» или «как угрожающие государственному порядку и общественной безопасности». В номере газеты за 20 ноября — 7 приказов на 11 человек, приговаривавшихся к ссылке и различным тюремным срокам. В номере за 25 ноября — несколько таких же приказов, причём, по одному из них, 14 человек высылались в Иоканьгу. В номере за 6 декабря — новый пакет приказов, по которым 10 человек «получали» Иоканьгу, другие — различные сроки заключения. И так продолжалось вплоть до падения режима и вершилось лишь по доносам контрразведки, без лишних судебных формальностей.
Диктатор Миллер докладывал в Лондон и Париж: «Не считая возможным без сопротивления сдать Северную область большевикам, что вызвало бы сильный подъём духа большевиков и совершенное разложение наших солдат, способных в лучшем случае защищать свои очаги, делаю попытку удержаться независимо от ухода англичан» (ГАРФ. Ф. 17. Оп. 1. Д. 44. Л. 201). Удержаться диктатор мог только всемерным усилением террора. Самым бесчеловечным его олицетворением стала ссыльно-каторжная тюрьма в становище Иоканьга. «Режим Иоканьгской каторги, — вспоминал один из её узников В.П.Чуев, — представляет собой наиболее зверский, изощрённый метод истребления людей медленной, мучительной смертью» (Чуев В.П. Архангельское подполье. — Архангельск. 1965. С. 117).
Первая партия арестантов — в 360 человек — прибыла в Иоканьгу в конце сентября 1919 года. Но генерал Миллер очень спешил её заселить, и население каторги за короткий срок превысило 1 200 человек, доставленных сюда с Мудьюга, с фронта, из тюрем Архангельска и губернии. Надвигалась полярная зима и долгая полярная ночь. Сначала наспех соорудили несколько землянок, а из-за отсутствия леса — барак из фанеры. Пол земляной, стены сырые, со щелями, окна крохотные, зачастую выбитые. Под напором полярного ветра гуляют пронизывающие душу сквозняки. В землянке — до 200 заключенных. На нарах мест не хватает, узники сидят в проходах на грязном полу, залитом стоками из огромной «параши». Зловоние дурманит голову. Переселение из землянок в бараки отнюдь не облегчило положения каторжан.
Режим Иоканьги воспроизводил порядки самых суровых царских каторг Сибири. И неудивительно: его главным устроителем был царский генерал Миллер, а начальником — всё тот же садист Судаков, прибывший со своей караульной командой с Мудьюга. На работу выводили только тех, кто получил дисциплинарные наказания — перетаскивать с места на место тяжёлые камни и выполнять другую бесполезную работу. Остальным 18-часовую полярную ночь полагалось находиться взаперти, лежать в зловонных бараках без движения и разговоров. Нарушителей ждало безжалостное наказание. Судаков с подручными часто по доносам устраивал обыски, избивал подозреваемых. Людей били прикладами, дубинками, револьверами, кулаками, пинали пудовыми сапогами. По воспоминаниям тех, кто всё это смог пережить, нередко эти оргии устраивались среди ночи. Стоны избиваемых, брань конвойных, тупые удары палок и прикладов создавали обстановку кошмара. Секретарь Савинского волисполкома В.Фомин был затоптан Судаковым насмерть, а Хамеляйнену этот изувер раздробил прикладом ногу, и тот вскоре скончался.
Был в Иоканьге, конечно же, и карцер. Под него приспособили заброшенный ледник. Здесь Судаков устраивал своим жертвам пытку холодом. Им не давали ни горячей пищи, ни одежды. Узники спали на голом полу и выходили отсюда полуживые. Особенно бдил Судаков в отношении заговоров и восстаний среди заключенных. Когда однажды осведомители донесли ему о подготовке побега, он приказал открыть огонь по бараку. Ворвавшаяся охрана учинила дикое избиение узников. «В результате этой кровавой расправы, — вспоминает каторжанин Чуев, — было убито четыре и ранено 30 узников, восемь из них вскоре умерли от ран». Уцелевших участников неудавшегося побега переправили в Мурманск и заточили в военную тюрьму на острове Торос.
Истязание голодом в Иоканьге было ещё более изуверским, чем на Мудьюге. Выдавали по 200 грамм непропечённого хлеба и консервную банку (вместо мисок) подобия супа. Суп заключенные процеживали, а крупу делили поровну, затем разливали жидкость. Истощённые и истерзанные побоями узники повально болели цингой и дизентерией. У многих опухали ноги, кровоточили дёсны. На всех заключенных — один фельдшер и несколько коек. Лекарства — только пережжённый и истолчённый в порошок хлеб. Больные дизентерией находились рядом с ходячими, заражая их. Наибольшая смерт-ность была в цинготной камере, где люди гнили заживо и умирали.
Каторжанин Юрченков (Васильев), участвовавший в уборке трупов, вспоминал: «Когда мы открыли дверь камеры цинготных, на нас пахнуло таким ужасным запахом, что мы едва не упали в обморок. Большинство арестованных, находящихся в этой камере, уже не могли вставать и испражнялись под себя. Умершие лежали на нарах вместе с живыми, причём живые были не лучше мёртвых: грязные, покрытые струпьями, в рваном тряпье, заживо разлагающиеся, они представляли кошмарную картину. Начали отделять мёртвых от живых и выносить их на сани...
Мертвецкой служил полуразрушенный сарай. Там за короткое время скопилось до 70 трупов. Трупы валялись, словно беспорядочная куча дров, занесённых снегом, с той разницей, что из неё торчали окоченевшие синие и почерневшие руки и ноги» (Потылицин А.И. Указ. соч. С. 68). К моменту освобождения Иоканьги от «белых» в тюрьме из полутора тысяч заключенных в живых, по свидетельству Чуева, осталось 576 человек, 205 из них уже не могли передвигаться. В ожидании перевозки в Мурманск скончалось ещё около 90 человек и 24 умерли в пути на пароходах. Сойти на берег в Мурманске смогли только 127 мучеников Иоканьги (см.: Чуев В.П. Указ. соч. С. 123—124).
Может быть, узники Иоканьги, прошедшие все круги Дантова ада и выживание, «перехлестнули» в своих свидетельствах? Нет, не перехлестнули. Они поведали миру ужасную правду, и это подтвердил не кто иной, как эсер Б.Соколов, член правительства Северной области последнего состава, своими глазами увидевший то, что натворил режим диктатора Миллера в Иоканьге. Уже находясь в эмиграции, он по свежим следам событий писал: «Если бы мне кто-нибудь рассказал о нравах Иоканьги, то я бы ему не поверил. Но виденному собственными глазами нельзя не верить.
Арестанты жили в наскоро сколоченных бараках, которые не было никакой возможности протопить. Температура в них стояла всегда значительно ниже нуля. Бараки были окружены несколькими рядами проволоки. Прогул-ки были исключены, да им и не благоприятствовала погода (напомним, каторга существовала в период полярной зимы, с сентября 1919-го по февраль 1920 г. — П.Г.).Арестантов заставляли делать бесполезную, никому не нужную работу. Начальником тюрьмы был некий Судаков, личность, безусловно, ненормальная. Бывший начальник Нерчинской каторги, он, очевидно, оттуда принёс все свои привычки и навыки. Он находил какое-то особое удовольствие в собственных избиениях арестантов, для каковой цели всегда носил с собою толстую палку. Помимо всего прочего, он был нечист на руку. Пользуясь отдаленностью Иоканьги от Архангельска и тем, что никакого контроля над ним не было, он самым беспощадным образом обкрадывал арестантов на их и без того скудном пайке.
Результаты его деятельности были налицо. Об этом говорят голые факты. Из 1 200 арестантов 23 были расстреляны за предполагавшийся побег и непослушание, 310 умерли от цинги и тифа, и только около 100 через три месяца заключения остались более или менее здоровыми. Остальных, я их видел, иоканьгская каторга превратила в полуживых людей. Все они были в сильнейшей степени больны цингой, с почерневшими, раздутыми руками и ногами, множество туберкулезных и, как массовое явление, — потеря зубов. Это были не люди, а жалкие подобия их. Они не могли передвигаться без посторонней помощи, их с трудом довезли до мурманских лазаретов.
Кто же были по своему социальному и политическому составу эти несчастные? Анкета, произведённая Иоканьгским Совдепом уже после падения области, показывает, что только 20 из них принадлежали или, во всяком случае, считали себя коммунистами. Остальные были беспартийные, причём вначале, когда они попали в тюрьму, сочувствующих большевизму среди них было только 180, число коих постепенно возрастало, и ко времени, к которому относится наш приезд на Иоканьгу, все, за исключением десяти, считали себя большевиками» (Архив русской революции... Т. 9—10. С. 82). Генерал Миллер и его окружение оказались хорошими воспитателями «населения» Иоканьги в большевистском духе. И не только Иоканьги, но и всей Северной области.
Наконец, о бесславном финале северной авантюры Чайковского-Миллера и их окружения. О нём поведал сам Миллер. Сидя в Париже в качестве эмигранта, диктатор вспоминал: «Уже в январе 1920 года почувствовалась перемена в настроении солдат: в ночь с 7 на 8 февраля часть солдат 3-го стрелкового полка перешла к большевикам; с этой минуты моральное разложение пошло неудержимо быстрыми шагами» (Белое дело. — Берлин. 1928. Т. 4. С. 10). В 3-м полку восставшие солдаты вступили в настоящее сражение со сторонниками режима, в основном офицерами. И дело закончилось, по признанию диктатора, сделанному ещё в Архангельске перед его бегством, сотнями жертв и открытием фронта. «В бою, — признавал он, — большевики не принимали участия, они подошли к шапочному разбору и... взяли Дениславье» (Возрождение Севера, 14 февраля 1920 г.).
События в 3-м полку тут же отозвались на железнодорожном фронте. Была оставлена ст. Плесецкая. Командующий фронтом доносил 17 февраля: «Большая часть пехотных солдат разошлась, остались офицеры». То же повторилось на двинском и тарасовском участках фронта. Даже тарасовские партизаны, некогда считавшиеся «героями» переворота, по горестному признанию Миллера, перешли к большевикам. В состоянии, близком к нервному срыву, генерал 9 февраля разразился истерическим приказом: «Не толь-ко мятеж, но и малейшая попытка к предательству мною будут прекращены немедленно самыми решительными мерами» (Вестник ВПСО, 10 февраля 1920 г.). Он рвал и метал, будучи не в состоянии осознать, что фронт рухнул окончательно и бесповоротно.
События на фронте отозвались тут же острейшим политическим кризисом в тылу. 3 февраля 1920 года собралось губернское земское собрание, объявившее себя единственным в Северной области органом, созданным «свободным народным избранием» и потому правомочным говорить от имени народа. Принятая им резолюция «от имени народа» прозвучала для режима как разорвавшаяся бомба. Без обиняков было заявлено: «Настоящий состав правительства ... немедленно передает власть вновь образуемому губернским земским собранием правительству». Если уж умеренные земцы заговорили с правительством таким языком, то можно себе представить меру возмущения населения, задавленного репрессиями и реквизициями. Обосновывая своё требование, собрание признало: «Безостановочное падение экономического благосостояния области, близкое к полному экономическому банкротству, разлившийся по области произвол — результат бесконтрольного управления лиц, не умевших выполнить свои обязательства перед населением». Оно выразило «уверенность, что существующая система управления неизбежно ведёт к голоду и долгому обнищанию края, с одной стороны, и чревата последствиями анархии, с другой...» (Возрождение Севера, 13 февраля 1920 г.). Взбешённый Миллер назвал эту резолюцию «насильственным переворотом».
Но диктатор, оказавшийся обложенным, как волк на псарне, решил поторговаться с оппозицией, тем более что хорошо знал её трусость и уступчивость. 10 февраля прежнее правительство пришлось отправить в отставку. В ходе сумбурных закулисных торгов 14 февраля было сформировано новое последнее правительство, якобы подотчётное земскому собранию. Его снова возглавили уже отсутствовавший Чайковский и ещё не сбежавший генерал Миллер. Эсеровские вожди земства, изрядно поупражнявшись в речах по части прав и свобод граждан, решили войти в правительство в качестве пристяжных генерала Миллера, гонителя этих прав и свобод, поклявшись до конца бороться против большевиков. Но выполнить свою клятву они не успели: через четыре дня миллеровская клика бежала из Архангельска. 19 февраля город перешел в руки восставших рабочих, а через день они с ликованием встречали части Красной Армии. Миллер, уже в эмиграции, вспоминал, как он на ледоколе «Козьма Минин», до отказа набитом его свитой из верноподданного офицерства, отплывал из Архангельска, «сопровождаемый ружейным и пулемётным огнем портовых рабочих и матросов» (Белое дело... Т. 4. С. 10). С борта ледокола он не забыл отдать приказ палачу узников Иоканьги Судакову облить керосином тюремные бараки и сжечь их вместе с заключенными. Но каторжане, предупрежденные моряками-радистами, подняли восстание, разоружили стражу во главе с Судаковым и отправили их в Мурманск, где революционный суд воздал всем палачам по заслугам. Вслед за Архангельском, 21 февраля 1920 года восстали рабочие, матросы и солдаты Мурманска. Помощник генерал-губернатора на Мурмане Ермолов и его окружение были арестованы. 13 марта в город вступили части Красной Армии. С антисоветской авантюрой на Севере было покончено.
Отредактировано: AndreyK-AV - 23 янв 2019 12:56:30
ОТВЕТЫ (0)
Комментарии не найдены!