Сергей Черняховский: Реиндустриализация как завершённая постиндустриализация

Сергей Черняховский: Реиндустриализация как завершённая постиндустриализация
Вопрос индустриализации сегодня — это не вопрос возвращения к индустрии 1930-х–1950-х годов, не вопрос возвращения индустрии XVIII века. Это вопрос реиндустриализации, то есть восстановления индустриально-созидательного потенциала страны, обеспечивающего её самодостаточное возрастающее развитие.
Классическая индустриальная цивилизация предполагала, что основная часть рабочей силы страны сосредотачивается в индустрии, меньшая — в сельхозпроизводстве. И остаточная — в сфере производства знания.
Приходящая ей на смену постиндустриальная цивилизация предполагает, что в индустрии остаётся порядка 10% работающих, в сельском хозяйстве — 1–2% работающих, а остальные — в «сферах постиндустриального производства». И здесь возникают как минимум две проблемы. Первая — проблема существования островов постиндустриальной цивилизации в среде отстающих от неё стран. Вторая — проблема, собственно, внутреннего развития постиндустриального социума.


В первом случае суть, говоря кратко, в том, что полная постиндустриализация предполагает «выведение человека из непосредственного процесса производства и постановку над последним в качестве организатора и контролёра», то есть такое положение вещей, когда, с одной стороны, каждому человеку будет предоставлен сложный труд, требующий самостоятельного принятия решений, а с другой — весь примитивный, инструктивный труд будет передан технике и электронике. Частичная постиндустриализация, осуществлённая сегодня в ряде экономически ведущих стран, подошла к порогу такой возможности, но через него ещё не переступила. Современное мировое производство построено так, что для граждан западных стран уже находится место в сфере сложных видов деятельности, но простые, неквалифицированные виды труда передаются как технике, так и жителям стран третьего мира, а также — выходцам из него, приезжающим в развитые страны. Смысл этого разделения в том, что виды труда, оправдывающие высокую оплату, предоставляются «своим», не оправдывающие — «чужим». Это так называемая модель новой зависимости, деление мира на «страны-фабрики» и «страны-лаборатории», обеспечивающее подпитку ведущих стран дешёвой рабочей силой периферии.
Во многом за счёт этого США развивались в последнюю треть XX века, но уже во второй половине 1980-х оказались на грани кризиса. При Клинтоне, после стремительного поглощения ресурсов и экономики стран Восточного блока, США расцвели, но уже в 2000-е годы стало ясно, что модель себя исчерпывает, — нужны новые регионы. Теоретически их было два: исламский мир и Китай. Но попытка взять под контроль первый обернулась хаосом и серией войн, а второй к этому времени именно на внешних капиталовложениях так развился, что стал опережать в производстве саму метрополию. То есть повторилось то же самое, что когда-то произошло в отношениях со «своими» рабочими: объект эксплуатации в процессе эксплуатации стал сопоставим по силе со своим эксплуататором.
Американские вложения капиталов и технологий в другие страны стали основой кризиса так до конца не сформировавшейся однополюсной модели. Потому что именно эти капиталовложения создали новые центры силы, претендующие на раздел с метрополией мира, власти и влияния.
Оформился вопрос, на который Трамп пытался дать ответ: почему американские деньги должны работать на усиление конкурентов США, и почему при этом должно развиваться производство в странах-конкурентах, но деградировать в США? Он и дал ответ: деньги США не должны работать на конкурентов.
Одна из основ его электората — рабочий класс Америки. И он хотел дать этим людям работу и былое рабоче-аристократическое существование. Отсюда, как естественно мыслящий капиталист, он приходил к выводам:
— американские деньги должны развивать американское производство, то есть, капиталы нужно вернуть в Америку;
— Америка должна возродить свою промышленную мощь;
— не Америка должна покупать продукты промышленного производства других стран, а другие страны должны покупать продукцию американского производства;
— если сразу этого сделать нельзя, то за право получать прибыль от продажи своих товаров в Америку другие страны должны платить, а именно — платить своей лояльностью за право получать прибыль от торговли в Америке. И то, что можно, покупать не у других стран, а у Америки.
У США есть капиталы, есть основа для промышленного доминирования; есть армия, чтобы принуждать особо нелояльных, и есть возможность перестроить отношения в мире по тому критерию, по которому всё и делится: по силе и по капиталу.


Суть второй проблемы и возникающего выбора — в том, что именно рассматривается как «постиндустриальная сфера», то есть сфера, находящаяся за пределами аграрной и индустриальной: сфера «производства услуг» или сфера «производства знания».
Октябрьская революция, в производственно-цивилизационном плане, — это революция производственной модернизации. К 1917 году Россия застряла на этапе перехода из аграрной фазы в фазу индустриальную. К 1913 году промышленный потенциал России составлял примерно 10% от потенциала США, в промышленности было занято менее 10% трудоспособного населения.
Именно поэтому одно из первых стратегических начинаний большевиков — чисто технократическое решение: хрестоматийный План ГОЭЛРО. В каком-то смысле партия большевиков оказалась единственной в России партией промышленной модернизации, самой технократической партией России. Практически все остальные партии выступали либо за сохранение статус-кво, либо за те или иные перераспределительные проекты — проекты перераспределения власти, ресурсов или полномочий. По сути, кроме собственно большевиков никто ничего созидательного вообще не предложил.
В этом отношении октябрь 1917-го — это рубеж форсированного перехода к индустриальному развитию, и, что ещё более важно и что проявилось в проекте электрификации, это была претензия на постиндустриальный прорыв, каковым в известной степени является переход от «века пара» к «веку электричества». В научно-техническом плане это была попытка создания в России производства, в котором «наука превращалась в непосредственную производительную силу». Что из этого удалось сделать на практике, а что не удалось — отдельный вопрос. Важно то, что была сделана попытка глобального технического прорыва — практически первая в истории. Кстати, если в 1913 году объём промышленного производства России составлял 10% от промпроизводства США, в 1960 году в СССР он составлял уже 55%, а в 1985 году превысил 80% промышленного производства Соединённых Штатов. Отставание не было ликвидировало полностью, но это означало, что в среднем за годы Октябрьского проекта индустриальное развитие СССР шло в восемь раз быстрее, чем в Америке.
К 1917 году в России стояла проблема завершения перехода к индустриальному обществу. Однако, с одной стороны, она в самой России уже в значительной степени находилась в процессе решения, а с другой — в ведущих странах уже была решена. Наряду с вопросом завершения этого перехода эпоха содержала новую цивилизационную проблему последующего прорыва к «постиндустриальному обществу», в политической форме ставшую борьбой за социальную демократию, социальное государство и политическую организацию постиндустриального информационного общества.
Сталин достраивает индустриальное общество в социалистическом варианте и создаёт плацдармы постиндустриального в виде высокотехнологичных, наукоёмких производств и технократической организации управления.
Победа 1945 года становится победой порядка, основанного в 1917 году. Откатная фаза теперь может осуществляться только в его рамках. Хрущёвский период становится отказом не от него, а от некоторых позиций второй наступательной волны.

В 1960-е годы в СССР класс работающих по найму, взявший после 1917-го в свои руки собственность и власть, начинает делиться на распоряжающихся ими и на абстрактно обладающих. К концу 18-летнего правления Брежнева общество устаёт от господства высшей оргократии. Оргократия хочет целиком получить доступ к власти, а интелториат готовится к конкуренции с ней.
Это борьба между новыми составляющими старого социального субъекта — пролетариата, победителя первого этапа революционной эпохи. Завоевав господство, он начал разделяться на производные: интелториат и оргократию. Борьба шла за тот же предмет: кто станет историческим преемником прежней победы.
Интелториат — в первую очередь, интеллигенция и квалифицированные рабочие, — лишь смутно ощущая свои нарождающиеся интересы ведущего класса постиндустриального общества, ещё не могут их сформулировать и ведут борьбу, первоначально апеллируя к логике и идеалам революции 1917 года, первой наступательной фазы.
В 1990-е годы конвертация бюрократией власти в собственность не решала проблем производства. С одной стороны, этот слой не был заинтересован в переходе в постиндустриальную эпоху, поскольку сам является функцией управления индустриальным производством. Переход к информационному производству шаг за шагом упраздняет эту функцию, реализуя её другими цивилизационными способами.
Поэтому, во-первых, само производство консервировалось в индустриальной фазе; во-вторых, развитие получали, прежде всего, добывающие отрасли, центром производства вновь стал ТЭК; в-третьих, экономика оказалась построенной на проедании и перераспределении советского наследства.
Нарождавшиеся постиндустриальные сферы оказались на вторых и третьих ролях и попали под удар экономических реформ. Интелториат, связанный с этим производством, оказался деклассирован, либо вынужден заниматься менее квалифицированными видами производственной деятельности, либо выброшен из производственной сферы.
В цивилизационном плане экономика страны оказалась отброшена в прошлое, был запущен механизм деиндустриализации, социального, экономического и исторического регресса. В первую очередь пострадали именно сферы производства, которые на предыдущем этапе обеспечивали лидерство в мировом производстве.
Истинным вопросом борьбы в нашей стране был вопрос о переходе к постиндустриальному обществу. Для интелториата оно — единственный вариант его полноценного существования. Для оргократии это общество означало хотя и приемлемый, но не приоритетный вариант. Поскольку её устраивал и старый вариант индустриального социализма, где она оказывалась реально господствующим субъектом, и вариант конвертации своей реальной власти в собственность.
Поскольку этот момент так и не был осознан, борьба развернулась вокруг вопросов прошлого: капитализм — социализм, частная собственность — общественная собственность, рынок — план. Политически она была направлена против господства высшей оргократии, реально правившей в условиях предыдущей фазы. Поскольку этот слой отождествлялся со старым, индустриальным социализмом, борьба против него стала в значительной степени борьбой не против устаревшей индустриальной составляющей социализма, а против социализма как такового.
Слом старой системы был обеспечен силой и энергией интелториата, не осознававшего своих истинных интересов. Но победа досталась конвертировавшей власть в собственность оргократии и активно содействовавшим ей криминально-буржуазным группам. Интелториату же досталась вся тяжесть издержек перехода, утрата социального статуса и роль неопролетариата в необуржуазно-криминальном обществе.

Путин электорально опирается на вызревшее требование восхождения. Он — носитель ожиданий функции завершения эпохи. То есть ожиданий собственного отрицания.
Это восхождение невозможно без выполнения запроса на реализацию в рациональной форме базовой идеи, лежащей в основе базовой революции. В нашем случае — идеи социальной демократии и политического устройства постиндустриального общества, то есть в первую очередь — реиндустриализации на новой технологической базе.
Старый путь развития в зависимости от того или иного сырьевого экспорта исчерпан. Отсюда выход на простой вывод: чтобы успешно развиваться, страна должна развивать своё производство.
Миллионы людей заняты на производствах, построенных на архаичных технологиях. Таким образом, выстраивается задача: создать экономику, которая обеспечит более высокие доходы, возможности для профессионального и карьерного роста.
Задача, которая давно должна быть в повестке дня, — это технологическая и промышленная революция. И тут есть два уровня, по которым возможна дискуссия.
Первый — принимаются ли эти установки как стратегические? Потому что в современной России большая часть политически активных групп вообще на уровне стратегических целей не мыслит. Политические группы и партии России ведут разговор не о стратегии развития, а о распределении власти.
Второй уровень обсуждения — это те пути и инструменты, с помощью которых можно решать данные задачи. Но для того, чтобы о них говорить, нужно определиться: признаются ли эти цели и задачи как главные.
России, конечно, нужна революция. Нужны перемены. У России сегодня слабая индустрия. Слабая, в сравнении с необходимым уровнем, армия. Так и не восстановленное даже до уровня РСФСР 1990 года производство. Деградирует сфера образования и науки. У власти находится во многом дефектная элита, не способная определять долгосрочные цели развития. В России малоэффективная система государственного управления. Дефектная политическая система. Разрушена одна и не создана другая мотивационные системы. Всё это очевидно. Как очевидно и то, что двадцать лет назад положение было ещё хуже. И пороки системы были созданы не в 2000-е годы, а раньше.
Всё это нужно менять. Причём ситуация такова, что, с одной стороны, все понимают, что изменения нужны, с другой — те, кто обладает объективной возможностью изменить существующее положение, либо на это не решаются, либо не знают, как это сделать. С третьей, представления о том, изменения какой направленности нужны, — противоположны.
Нынешнее состояние — состояние зависания. Процесс распада был приостановлен в начале 2000-х — в значительной степени благодаря Путину и путинистам разных фракций. Вопрос в том, чтобы не только не падать вниз и не только постепенно карабкаться вверх, но осуществить прорыв. Технологический, производственный, социальный, ментальный. Не имея современных технологий и современного производства, можно сколько угодно рассуждать и о правах человека, и о величии — всё это будет либо коллаборационистским оправданием прислуживания внешним центрам влияния, либо мечтаниями в послеобеденный час.
«Духовность» — это замечательно. Но всякая духовность только тогда чего-либо стоит, когда на её страже стоит современная армия.
Для производственно-технологического прорыва нужна другая организация экономики. Ориентированная не на быстрейшую и наибольшую окупаемость, а на программы развития, создание наукоёмкой продукции. То есть не на производство того, что можно быстро и выгодно продать, а того, что обеспечит создание нового производства.
И, если стоит цель создания нового производства, для него нужна не двухуровневая система образования, производящая магистров — для научных исследований, и бакалавров — для выполнения инструктивных задач, а производящая инженеров-специалистов, способных создавать новое производство и инициативно решать встающие в ходе его создания задачи.
Экономическое устройство современной России для обеспечения её восстановления и развития требует умения и возможности ставить долговременные цели, осуществлять стратегическое планирование, реализации технологического прорыва и технологической реконструкции производства. То есть оно требует перехода от краткосрочной мотивации и краткосрочных стимулов, какими являются рыночные стимулы и мотивы, — к средне- и долгосрочным стимулам и мотивации. Это означает, что Россия экономически не может развиваться, не отказавшись от рыночной организации и не создав систему проектной экономики и стратегического планирования.
Нормализация деятельности производства и самого его создания и развития требует иной транспортной системы, чем та, которая есть в России. И дело не только в низком качестве шоссейных дорог. Задача полного освоения водных путей ставилась ещё в 1961 году. Из одного региона в другой самолёты летают подчас только через Москву, европейская часть страны связана с Дальним Востоком одной нитью железной дороги. Почти не используется Северный морской путь, хотя транспортировка из Тихоокеанского региона в Европу через него в несколько раз выгоднее транспортировки через Суэц и только сама по себе может принести огромные суммы в бюджет страны. Не разработана и почти полностью забыта идея создания Среднесибирского железнодорожного пути по линии Свердловск — Тюмень — Якутск с дальнейшим раздвоением на Чукотку и на Владивосток, хотя это означало бы и освоение сегодня полуобжитых регионов, и заселение их, и создание приемлемой для комфортной жизни среды в новой зоне страны.

И здесь мы имеем ещё одну развилку — развилку в понимании и реализации общества полной постиндустриализации. Первый путь предполагает вариант «общества услуг», второй — «общества познания и созидания».
В первом случае действительно порядка 10% рабочих рук сосредотачиваются в сфере производства, в индустрии, 1–2% — в сельском хозяйстве, орудия труда для которого создаёт эта индустрия, а остальные — в сфере услуг.
Во втором случае также десятая часть работает в промышленности, ещё меньшая — в сельском хозяйстве, но добрые 85–90% создают для двух первых отраслей технологии, осуществляют научный и художественный поиск, создают новое знание и мотивирующие духовные и эстетические образцы, работающие на развитие человеческого стремления к возвышению.
Первый вариант социума в чём-то более прост и комфортен, но одна из его главных особенностей в том, что производство технологий и знания вынесено за его пределы. Страна, осуществляющая подобный проект, их не производит, а получает извне.
То есть, с одной стороны, она обречена быть несуверенной, поскольку в технологиях зависит от других стран, с другой стороны — она должна за эти технологии платить, то есть расходовать для их приобретения некий экономический ресурс, в результате снижая уровень жизни своего населения, поскольку вместо того, чтобы платить своим учёным и педагогам, она должна платить и чужим, а кроме того, и своим же перечисленным постиндустриальным паразитариям и торговцам.
В подобном варианте страна, избравшая этот путь, отказывается как от независимости, так и от развития, замещая развитие знания и производства развитием комфорта, причём уровень жизни паразитариев заведомо оказывается выше уровня жизни учёных, инженеров, врачей и педагогов, да и всех занятых в производстве.
Сегодня Россия не достигла и такого уровня, поскольку она подобные свои расходы минимум на треть покрывает даже не продуктами своего производства, а продажей своих ресурсов, направляя их не на полноценное развитие науки, образования, медицины и культуры, а на оплату жизни своих паразитариев.
... продолжение или по вышеприведённой ссылке или далее