Михаил Кильдяшов: Язык-победоносец. Текст где моё мировоззрение согласно с религиозным....

Текст где моё мировоззрение согласно с религиозным....
Михаил Кильдяшов: Язык-победоносец
«И сказал Бог: “Да будет свет”. И стал свет», — это первые слова в мироздании. Первая прямая речь. Первое явление языка. В них — одоление смерти, хаоса, стремление к гармонии. В них Победа света над тьмой.
И это главная задача, возложенная Богом на человека, то, ради чего ему был дарован язык. Адам, давший в Райском саду всему имена, сохранил в этих именованиях первозданный свет. Постиг через имена суть именуемого, открыл пути обретения божественных смыслов.
Русский язык, как никакой иной, во всей полноте воспринял эту задачу. Его создатели — победоносцы, одолевшие хаос.
Святые равноапостольные Кирилл и Мефодий — творцы нашей письменности. Животворящий крест, вечный круг, троичный треугольник, различаемые в буквах глаголицы и кириллицы — благословение всем нам, изначально определившее писание как молитву. Каждая буква — слово, имена букв складываются в заветы: «глаголь добро», «како люди мыслете», «наш Он покой», «рцы слово твердо». Трудами солунских братьев славянский язык стал зрим. Письмена на века сохранили то, что не удержала бы человеческая память.
Через письменность Кирилл и Мефодий сделали нашу культуру сопричастной великому наследию эллинов. Если славянское око внимательно всмотрится в греческий алфавит, то в витиеватом «почерке» распознает родную азбуку. Если прислушается к греческой речи, то сможет уловить внятные православному слуху слова: евхаристия, икона, лампада, митра, монах, елей, просфора, апостол, ангел, Псалтирь… Ими владел Спаситель, через них Он освятил наш язык. И древний, и нынешний Рим отринул греческое сладкозвучие и глубокомыслие, выковал суровую, рациональную латынь, но мы не отреклись от этой связи: в богослужении, философии, науке нам дорог каждый грецизм. Нам близко греческое словотворение в его сращивании корней и смыслов: «благо-вещение», «путе-водительница», «млеко-питательница», «бого-словие», «доброто-либие»... Главное же греческое слово начертано на кресте Спасителя: «Ника» — «Победа».
Всё восточнославянское, фольклорное, передаваемое столетиями из уст в уста, ждало этой фиксации. Народ-языкотворец, наконец, смог сжать обильную ниву своей памяти и собрать накопленное в амбары книг: сказки, песни, пословицы, поговорки, заклички, потешки, загадки, — весь свой языковой космос, обретённый через солнце, небо, землю, воду, огонь, семейный очаг, кровные узы, труд. «Мал язык, да всем телом владеет», «ласково слово — что весенний день», «кроткое слово сокрушает кости», «родительское слово на ветер не молвится», «бритва скребёт, а слово режет», «слово слово родит, третье само бежит», «слово сказал, так на нём хоть терем клади», «на великое дело — великое слово» — этот кладезь житейской мудрости через письменность сопрягся с неземным небом, с тайной. Человеческая душа соприкоснулась с Духом. Жизнь соприкоснулась с житием — и возникли летописи, сказания, хожения, поучения, повести о молитвенных и ратных подвигах. Язык стал верным попутчиком народа, свидетелем всех его деяний.
Крестясь в Херсонесе, князь Владимир окунулся и в купель языка, того, на котором человек способен говорить с Богом. Церковнославянский язык, не ставший, подобно латыни или арабскому, языком науки, художественной литературы, сохранился незамутнённым, родниково чистым, остался языком только богослужения. Мы спешим к этому источнику, окропляем святой водой из него и поэзию, и повседневную речь, чтобы отогнать чужеродное, одолеть вредоносное, но всё же храним его как язык откровения. Он — лествица в небо, глагол русских святых и подвижников от Бориса и Глеба до отца Иоанна (Крестьянкина). В этом языке мы наследники великих предков, их собеседники, сопричастники. Он — наша временная ось, где есть и незавершённое прошедшее, и предпрошедшее, и сложное будущее. Это язык, слова которого наносили на иконы и тем освящали образа. Это язык братания славянского мира, где в едином иконостасе Сергий Радонежский, Савва Сербский, Иоанн Рыльский.
Помня об этом единстве, Ломоносов видел взаимное притяжение светского и церковного — «славенского» и «российского простонародного» речений нашего языка. Как две ветви, отросшие от общего ствола, они переплелись в пышной кроне.
«Открылась бездна звёзд полна; Звездам числа нет, бездне дна» — эти строки не только о небе, но и о языке, о его неисчислимом множестве словес, форм и «штилей». Ломоносов — астроном русского языка, составитель его звёздной карты. Там, где у остальных разбегались глаза, он вычерчивал созвездия, находил связи, объяснял промыслительный порядок. Язык для Ломоносова и микрокосм, и макрокосм одновременно: и корпускула, и Солнечная система. И во всём прозреваем Бог, изначально заложенная Им гармония.
Создавший «Российскую грамматику» Ломоносов выстроил систему частей речи — прочный каркас, остов, на который будущие поколения стали наращивать мускулы словесности. В петровском темпе «архангельский мужик» сделал то, на что другими языкам понадобились века. С «ухватистой силою» и зорким оком он расставил всё по своим местам, навёл в языковой сокровищнице стилистический порядок, обозначил крайние точки «штилей», между которыми открылась неисчерпаемая возможность творчества. «Высокий штиль» — это мирское слово, поднятое на церковную высоту, поэзия, подобная проповеди:
Крепит отечества любовь
Сынов российских дух и руку;
Желает всяк пролить всю кровь,
От грозного бодрится звуку.
Ломоносовская ода — литературный ампир, триумфальная арка державы, столп, увенчанный ангелом с крестом.
Владимир Иванович Даль — ещё один творец и охранитель языка. Его «Толковый словарь» — это не «Вселенная в алфавитном порядке», а алфавитный порядок, одухотворённый Вселенной, словесная стихия, обретшая берега. Его «Словарь» несравним с академическими трудами, где собраны терминологические трупы и бледные абстрактные наименования. Далевский «Словарь» действительно живой. Слова в нём благоухают, сияют, поют. К большинству из них высоколобые лингвисты относились как к пустякам, просторечию, народной малограмотности. А Даль собрал их, будто самоцветы, взлелеял, как дерева в саду, вскормил, словно птиц с ладони.
«Словарь» — языковое гнездовье, куда слетелись птахи из всех губерний и поведали в своём многоголосье о промыслах, природе, временах года, людских радостях и печалях. Ни одно слово у Даля не осталось сиротой, не оказалось брошенным: каждое нашло родню, отыскало общий с другими корень. С монашеским самоотречением относился он к труду всей своей жизни, последнее, о чём просил на смертном одре, — записать новые, недавно услышанные слова. Ощущая ещё не высказанные смыслы, ещё не проявившееся слово, завещал продолжать работу, не отрекаться от русских корней.
«Словарь» хочется читать, как книгу, страницу за страницей, от корки до корки. Кажется, что у «Словаря» есть сюжет и каждое слово — литературный герой. «Словарь» — неупиваемая чаша, откуда проистекала и будет проистекать русская поэзия. Это в нём поэты разглядели, расслышали: «Девушка пела в церковном хоре», «Гой, ты Русь, моя родная», «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны».
Русский язык несколько веков восходил на вершину и, наконец, обрёл её в Пушкине. Каждый звук речи, каждая буква, каждое слово выкладывало образ Пушкина, словно золотую мозаику. В чём гений и миссия Пушкина? В найденном равновесии между разнородными силами языка, в сочетании фольклора, заимствований и церковнославянского. Всё ради того, чтобы возможны были и улыбка, и любовь, и имперская мощь, и доблесть, и вера. Вселенский, всеотзывчивый, всеответчивый пушкинский гений указал на спасительность самосознания и самостояния в родном языке. Указал в ту пору, когда возникло небывалое прельщение иноязычием. Пушкин в свою эпоху вознёс язык на древнерусскую высоту. На этой высоте литература — не просто вид искусства, занимательное чтение, а исповедание, служение.
Жизнерадостный, остроумный, вечно озорной в нашем расхожем представлении, Пушкин во многих своих строках предстаёт суровым молчальником, отрешившимся от «забот суетного света», от праздного шума. Такой Пушкин копит в себе поэзию, мысль. Слова вызревают в нём, как плоды, наливаются соком. Такой Пушкин с молитвой смотрит в небо, ждёт оттуда заветного слова, которым должно свидетельствовать об Истине. Лишь в подобном сосредоточении рождаются «Мадонна», «Медный всадник», «Полтава», «Клеветникам России», «Каменноостровский цикл».
Пушкин — внятная только нам и не доступная больше никому тайна. Пушкин — наш самый надёжный языковой и бытийный код. Пушкин и есть русский язык: он был, пребывает и пребудет всегда. Уничтожить русского человека можно, только взломав в нём пушкинский код. Но даже самых нестойких, податливых, никогда не читавших Пушкина, поэт спасёт, вложит в их «замершие уста» «жало мудрыя змеи». Пушкин прочитает каждого из нас, проникнет в душу каждого, прольёт там свет. Пушкин сотворит новых поэтов для новой эпохи.
Не раскрыть, а сохранить тайну — задача каждого поэта. Наполнить невыразимым всякое слово и при этом сберечь эту самую невыразимость. То, что живёт в интонации, в ритме, рифме, в сочетании слов: «Скажи-ка, дядя, ведь не даром…», «Поэмы замерли, к жерлу прижав жерло», «Мильоны — вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы», «Молчат гробницы, мумии и кости».
Русский поэт — имяславец. Для него имя есть уже само именуемое. Главная антиномия в мире, которую приходится преодолевать человеку, это форма и содержание. Все мы обречены на двойную работу: нужно не только порождать смыслы, но и находить для них ёмкие, прочные оболочки. Поэт ищет язык, и когда поиск особенно удачен, смещаются границы содержания и выражения: форма становится смыслом, а смысл оказывается осязаем, слышим, зрим.
Форма и содержание прежде были едины. Водораздел между ними возник после великого катаклизма. Адам в Райском саду давал всему имена, рождая не обозначения, а сущности. Адам не был обременён ни морфологией, ни семантикой. И только после грехопадения форма и содержание разъялись: первые люди увидели свою наготу, устыдились собственной оболочки. С той поры человеческий род вынужден одолевать этот разрыв. Боговоплощение есть свидетельство о том, что в Царствии Небесном нет формы и содержания, там — всё едино.
Потому подлинная поэзия — это всегда весть о Царствии Небесном. Потому именование может идти вперёд именуемого. Найди язык для ещё не существующего, назови его — и оно возникнет. Изреки слово Победы — и победишь: «И слово Царь-освободитель За русский выступит предел», «И так сладко рядить Победу, Словно девушку, в жемчуга», «Предводи нас, Архистратиг!»
Русский язык — Победоносец. Он благословляет на праведный бой. Красное знамя Победы, водружённое в мае 1945-го над логовищем врага — это знамя русского языка. В боевом кличе «Сталинград!» родился язык новой эры, язык преображённого народа-победителя. Слово било мощнее «Катюши», останавливало вражеское солнце, пущенное противосолонь.
Как никогда прежде возлюбил народ «дар бессмертный — речь». Неизъяснимой радостью было петь, говорить, читать на русском языке. Хотелось наполнить им всё мироздание. «О Господи, чиста твоя весна!», «Наше право — бессмертье!», «Всё помнится— ничто не позабыто, Всё помнится — никто не позабыт» — неустанно возвещал язык.
В ещё не восстановленных городах переиздавались сказки, словари, учебники, собрания сочинений классиков. Научные институты с утроенной силой стали работать над сбережением языка: диалектологические и фольклорные экспедиции, создание грамматик и письменности для малых народов на основе кириллицы, расшифровка рукописей.
Возникла ярчайшая плеяда поэтов — от Твардовского до Юрия Кузнецова — победители и дети победителей. Сколько самобытных, ясных, пронзительных голосов. Они «родились в гениальный час», «одолели косноязычье мира», встали «у памяти великой на посту».
Их язык собирал стадионы, наводнял концертные залы и библиотеки. Поэзия «рванулась к благодати». Казалось, весь народ готов стать поэтом, весь народ способен заговорить стихами, стать сказителем с былинной интонацией и насквозь прорифмованной речью:
Но если ты кликнешь на все голоса:
«Победа! Победа!» —
замрут небеса
От вещего слова.
«Хорошо, когда страна большая, — и поэт её тогда большой». Но враг ожил, встрепенулся. Рассёк страну, оставил нам выжженную землю. Оглушённые, наблюдали мы, как латиница крестовым походом пошла на кириллицу, как растерзали наши школьные учебники, как развели костры беспамятства и побросали туда «Записки охотника», «Семейную хронику», «Лад», «Молодую гвардию», «Как закалялась сталь». Вырывали из языка родные корни и заставляли отречься от всех наших языкотворцев.
Но пушкинская трость вовремя поразила новых клеветников России. Всем народом строчка за строчкой прочли мы тогда «Евгения Онегина». Опомнились, прозрели, пошли к роднику языка. Путь не близкий, сил нужно много, но с нами наши поэты и святые. Оттого и речь к нам постепенно вернулась. И кажется порой новым поколениям, что язык им достался даром, что воевать за него уже не придётся.
А бой продолжается, и ещё кровавее прежнего. Бьются, умирают русские люди за свой язык. Как никто знают цену родному слову, лелеют его первородство, певучесть, раздольность. Новороссия — авангард русского языка. Вслед за Далем она говорит сегодня: «Я полезу на нож за правду, за отечество, за русское слово, язык». Будущее языка там, поэзия там, Победа там. Язык до Киева доведёт. Будущее языка среди увидевших в буквах и расслышавших в звуках небесные смыслы. Так в образах иконостаса прозревают первообразы молящихся святых.
Нам вместе, всем русским миром, писать иконостас языка. Иоанн Богослов выпускает в небо орла. Иоанн Златоуст благословляет сложенными перстами, солунские братья поднимают крест, летописец Нестор передаёт нам негасимую свечу, Ломоносов возводит очи горе, Даль начинает новый том словаря, Пушкин делает воздушный росчерк белым пером, Твардовский дописывает карандашом в походном блокноте стихотворение. Каждое их слово о нынешнем дне, о нас, о том, что с нами будет.
Сколько всего ненаречённого в этом грядущем мире русской Победы. Из далёкой мглы осиянный солнцем выходит Адам. Он поможет нам найти слова.