Тред №340483

В каком то смысле к сказкам про Гадюкино и Гезельбург можно относится как очень простым моделям. Причем, даже в рамках одной модели, гезельбургской, можно увидеть не один вариант поведения. К примеру такой.

Один русский солдат Пантелеймон Воблин, попал в австрийский плен в боях брусиловского прорыва. Несколько лет он прожил в Австрии и даже в Гезельбурге, насмотрелся на жизнь в европах, пока не вернулся в свою родную деревню Сивухино. Надо сказать, что деревня эта в одном уезде с селом Гадюкино, однако имеет расположение, как оказалось, очень удачное - прямо на границе двух губерний: Бебельской и Бабельской. Это расположение сыграло шутку: Бебельский губком, дабы положить конец пограничной неопределенности, телеграфировал в губком Бабельский, что не хочет обижать своих рабоче-крестьянских соседей и отказывается от деревни Сивухино в их пользу. Надо было такому случиться, что точно так же губком Бабельский отбил телеграмму с аналогичным решением в адрес Бебельского. Что-то случилось в телеграфных проводах, то ли сигналы телеграмм с противоположными текстами взаимно аннигилировали, то ли что еще, но факт остался фактом - адресаты телеграмм не получили и остались каждая в уверенности, что за Сивухино они не в ответе, в ответе сосед. Про Сивухино власть прочно забыла и деревня осталась предоставлена самой себе.

По тем временам порядка было мало, а бед много. И вот, вернувшись домой, отставной солдат Пантелеймон Воблин, как водится за стаканом самогона, рассказывал землякам о заграничной жизни. И запала мысль деревенским, что порядку у немцев по более будет, чем у них, и не грех позаимствовать гезельские штучки. На том сход и порешил. По началу все шло как бы хорошо. Жизнь в деревне приходила к порядку, хозяйства выправлялись, бабы приохорашивались, мужики приосанились. И даже главную улицу, что проходила через всю деревню, назвали Гезельской. Хотели даже памятник Геззелю. поставить на площади у церквы, но старики отговорили.

Однако, мужики со временем чуть не физически стали ощущать, как не потраченные деньги жгут руки и тают на глазах, аки снег. Дабы избежать такой оказии, сметливый мужик придумал по началу скупать а бы что, чтоб на руках денег не было. И придерживать свой товар, распродавая только по денежной нужде и тут же что-то прикупая. Быстро во всей деревне каждое подворье научилось хранить свой товар долго и без потерь качества. Запасы стали расти, помещеньев не хватало, строили новые. Самые сметливые вскоре сообразили, что не обязательно хранить свой товар, а можно его не продавать за деньги, а тут же менять на сивуху, которой деревня славилась испокон веку и с охотой и быстро всяким принималась в оплату. Да и продукт этот не скоропортящийся, место занимал немного и сил для хранения больших не требовал, есстественно, ежели не считать силы воли, которой, канешна, не увсех достовало. Увидев такое развитие, деревенские, особливо бабы, созвали сход и запретили хождение сивухи, не забыв учредить жесткий народный контроль над его производством и сбытом.

Но свято место пусто не бывает и место сивухи занял сухарь. Простой ржаной и пшеничный сухарь. Против него возразить было трудно, тем более, что память о недавнем голодном времени еще не поистерлась. И средство обмена, и резерв на черный день. Так, параллельно сивухинско-гезельским деньгам и вошел в экономический оборот, совершенно естественным образом, сухарь.

В этой сказке есть еще продолжение. И даже есть продолжение с участием жителя деревни, Изи Кальсонера, род которого не одно поколение проживал в деревне. Но трудности разбирать полуграмотные каракули в тетрадке, исписанной Пантелеймоном, да еще расплывшиеся местами из-за сырости под стрехой, где она лежала вместе с наганом не один год (наган был завернут в промасленную тряпицу, а тетрадка - так), сделали мне лениво. Осилю, нет ли - там видно будет.

В чем суть этого спитча? А в том, что в сказке про Гезельбург и славного Геззеля совешенно естественно могут быть всяко разны повороты, потому как эта сказка про гезельские деньги совсем не закон природы вроде "е равно м на с квадрат" и позволяет жизни течь в разных руслах, пусть и начав из одного истока и правила - гезельских денег. Ведь сами эти деньги и правила совсем таковых не запрещают; Пантелеймон Воблин не один попадал в плен к австриякам и имели, возвратясь, возможность применить почерпнутое знание, в своем селе. И, кто его знает, в каких забытых властью деревнях и селах потекла жизнь по гезелевским правилам и как потом жизнь мяла вроде пластилина эти правила под себя.

Спорить о деталях "что и как" происходило в австрийском Гезельбурге, наверно, правильно и полезно, однако сколько вариантов воплощения этих правил в российской забытой глубинке, а еще больше возможных, но так и не воплощенных - и это тоже обсуждать и спорить?
Где-то мера и золотая середина ))