Иду на вы. Российская империя-возрождение & Евразийский союз.
266,038
783
|
AndreyK-AV ( Специалист ) |
| 09 фев 2013 23:10:01 |
Тред №527095
новая дискуссия Дискуссия 113
продолжим, читать исследование Эксперта
Геном русской
100 книг, по которым россияне отличают своих от чужих
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
1917–1935: код всеобщего образования
— Если вы посмотрите гимназический учебник 1883 года, то никакого Пушкина и Гоголя вы там не обнаружите, — говорит филолог Евгений Добренко, автор исследования о «формовке советского читателя». — Там будут Тредьяковский, Ломоносов, Сумароков и — как пример прогрессивного современного автора — Карамзин. Это был классический канон времен Александра III. Это сейчас мы привыкли, что Пушкин наше все, а по тем временам Пушкин был кем-то вроде Пелевина.
— Но параллельно был канон левой интеллигенции, «шестидесятников» XIX века, — продолжает он. — Их пантеон складывался вокруг литературных журналов 1840–1860-х и формировался критиками Белинским, Добролюбовым, Чернышевским, которые потом вместе с Пушкиным и Лермонтовым войдут в официальный канон. Они формировали список «настоящей литературы», который долгое время оставался хоть и неофициальным, но необходимым для образованного человека, как Солженицын и Пастернак для советской интеллигенции ХХ века.
После революции идея преподавать литературу в школе казалась сомнительной. Даже альтернативные по отношению к старым гимназическим нормам классики воспринимались как социально чуждые:
«Зачем нам показывают вещи, которые отжили, да и ничему не учат? — возмущался рабочий после оперы Чайковского. — Все эти господа (Онегин, Ленский, Татьяна) жили на шее крепостных, ничего не делали и от безделья не знали куда деваться!..»
В школьных программах 20-х вообще не было литературы и истории в нашем понимании. Были обществоведческие «комплексы», в которых литературные произведения только иллюстрировали те или иные положения о классовой борьбе. Например, была тема «Крестьянские восстания» — по ней надо было читать тексты о Жакерии, о Пугачеве и «Капитанскую дочку». А в 7-м классе дети проходили тему «Город» и в связи с ней «Медного всадника» Пушкина, «Город желтого дьявола» Горького, «Города-спруты» Верхарна, «Вечерний прилив» Брюсова и «Сломанные заборы» Полетаева.
Учителям-словесникам это страшно не нравилось.
— «Всплывают с литературного дна второстепенные и даже третьестепенные писатели, а звезды первой величины остаются вне поля наблюдения и изучения (например, Лермонтов, Толстой, которых никак не пристегнешь ни к кустарю, ни к фабрике)», — цитирует Добренко высказывание одного из учителей того времени.
В конце 20-х была попытка как-то систематизировать литературное наследие. В роли законодателя выступил литературовед-марксист Валерьян Переверзев. Он выделял в русской литературе: «1. Литературный стиль русской аристократии эпохи нарастания торгово-промышленного капитала (Грибоедов, Пушкин, Лермонтов). 2. Литературный стиль русского мелкопоместного дворянства эпохи нарастания торгово-промышленного капитала (Гоголь). 3. Стиль русского среднепоместного дворянства середины XIX века (Тургенев). 4. Литературный стиль русского крупнопоместного дворянства второй половины XIX века (Толстой). 5. Литературный стиль середины XIX века (Достоевский). 6. Литература поднимающейся крупной торгово-промышленной буржуазии (Гончаров). 7. Литература русской мелкой буржуазии конца XIX века (Чехов)».
Хотя эта концепция не похожа на ту, которую знаем мы, набор классиков уже практически тот же — сформированный интеллигенцией в 1860-е. Но, с точки зрения Переверзева, писатель в принципе не может придумать что-либо, выходящее за рамки мышления его класса.
Этот подход не устраивал идеологов РАППа (Российская ассоциация пролетарских писателей), которые были «за идеи». Начинается кампания против «переверзевщины» — Луначарский и Лебедев-Полянский на конференции словесников в 1929 году выступают против «вульгарного социологизма». По итогам этих дискуссий в 30-е и начинает формироваться школьная программа, которую мы знаем сейчас.
Программа эта пишется на основе того же шестидесятнического канона, который становится уже официальным. С некоторыми поправками — например, из этого набора были выброшены недостаточно прогрессивные Лесков и Тютчев, а также Достоевский, который очень не нравился Ленину: «На эту дрянь у меня нет свободного времени», «Морализирующая блевотина», «Перечитал книгу и швырнул в сторону». Достоевский будет запрещен вплоть до 50-х годов, потом вернется в программу с повестью «Бедные люди» и уже при Хрущеве — с «Преступлением и наказанием».
В остальном на протяжении всего XX века и до сих пор школьная программа по литературе XIX века останется практически без изменений. Зато радикально изменится пантеон XX века. Если интеллигенция царских времен ввела в канон Пушкина и Лермонтова вместо Тредьяковского и Карамзина, то новые шестидесятники, получив свободу, сбросили с парохода современности «Поднятую целину» и включили в список произведений для 11-го класса «Реквием» Ахматовой, «Один день Ивана Денисовича» Солженицына и стихи Пастернака.
— Сейчас снова идут споры о том, какая литература должна определяться как каноническая, — говорит Евгений Добренко. — Например, Сергей Миронов жалуется, что в списке есть Пелевин и нет Довлатова. Но для того чтобы сформировался настоящий государственный канон, нужно, чтобы произошло идеологическое устаканивание. Для этого нужен какой-нибудь Сталин или Николай I. У нас же сейчас идеологический разброд, и о государственном каноне речь идти не может. И слава богу.
...
------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Геном русской
100 книг, по которым россияне отличают своих от чужих
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
1917–1935: код всеобщего образования
— Если вы посмотрите гимназический учебник 1883 года, то никакого Пушкина и Гоголя вы там не обнаружите, — говорит филолог Евгений Добренко, автор исследования о «формовке советского читателя». — Там будут Тредьяковский, Ломоносов, Сумароков и — как пример прогрессивного современного автора — Карамзин. Это был классический канон времен Александра III. Это сейчас мы привыкли, что Пушкин наше все, а по тем временам Пушкин был кем-то вроде Пелевина.
— Но параллельно был канон левой интеллигенции, «шестидесятников» XIX века, — продолжает он. — Их пантеон складывался вокруг литературных журналов 1840–1860-х и формировался критиками Белинским, Добролюбовым, Чернышевским, которые потом вместе с Пушкиным и Лермонтовым войдут в официальный канон. Они формировали список «настоящей литературы», который долгое время оставался хоть и неофициальным, но необходимым для образованного человека, как Солженицын и Пастернак для советской интеллигенции ХХ века.
После революции идея преподавать литературу в школе казалась сомнительной. Даже альтернативные по отношению к старым гимназическим нормам классики воспринимались как социально чуждые:
«Зачем нам показывают вещи, которые отжили, да и ничему не учат? — возмущался рабочий после оперы Чайковского. — Все эти господа (Онегин, Ленский, Татьяна) жили на шее крепостных, ничего не делали и от безделья не знали куда деваться!..»
В школьных программах 20-х вообще не было литературы и истории в нашем понимании. Были обществоведческие «комплексы», в которых литературные произведения только иллюстрировали те или иные положения о классовой борьбе. Например, была тема «Крестьянские восстания» — по ней надо было читать тексты о Жакерии, о Пугачеве и «Капитанскую дочку». А в 7-м классе дети проходили тему «Город» и в связи с ней «Медного всадника» Пушкина, «Город желтого дьявола» Горького, «Города-спруты» Верхарна, «Вечерний прилив» Брюсова и «Сломанные заборы» Полетаева.
Учителям-словесникам это страшно не нравилось.
— «Всплывают с литературного дна второстепенные и даже третьестепенные писатели, а звезды первой величины остаются вне поля наблюдения и изучения (например, Лермонтов, Толстой, которых никак не пристегнешь ни к кустарю, ни к фабрике)», — цитирует Добренко высказывание одного из учителей того времени.
В конце 20-х была попытка как-то систематизировать литературное наследие. В роли законодателя выступил литературовед-марксист Валерьян Переверзев. Он выделял в русской литературе: «1. Литературный стиль русской аристократии эпохи нарастания торгово-промышленного капитала (Грибоедов, Пушкин, Лермонтов). 2. Литературный стиль русского мелкопоместного дворянства эпохи нарастания торгово-промышленного капитала (Гоголь). 3. Стиль русского среднепоместного дворянства середины XIX века (Тургенев). 4. Литературный стиль русского крупнопоместного дворянства второй половины XIX века (Толстой). 5. Литературный стиль середины XIX века (Достоевский). 6. Литература поднимающейся крупной торгово-промышленной буржуазии (Гончаров). 7. Литература русской мелкой буржуазии конца XIX века (Чехов)».
Хотя эта концепция не похожа на ту, которую знаем мы, набор классиков уже практически тот же — сформированный интеллигенцией в 1860-е. Но, с точки зрения Переверзева, писатель в принципе не может придумать что-либо, выходящее за рамки мышления его класса.
Этот подход не устраивал идеологов РАППа (Российская ассоциация пролетарских писателей), которые были «за идеи». Начинается кампания против «переверзевщины» — Луначарский и Лебедев-Полянский на конференции словесников в 1929 году выступают против «вульгарного социологизма». По итогам этих дискуссий в 30-е и начинает формироваться школьная программа, которую мы знаем сейчас.
Программа эта пишется на основе того же шестидесятнического канона, который становится уже официальным. С некоторыми поправками — например, из этого набора были выброшены недостаточно прогрессивные Лесков и Тютчев, а также Достоевский, который очень не нравился Ленину: «На эту дрянь у меня нет свободного времени», «Морализирующая блевотина», «Перечитал книгу и швырнул в сторону». Достоевский будет запрещен вплоть до 50-х годов, потом вернется в программу с повестью «Бедные люди» и уже при Хрущеве — с «Преступлением и наказанием».
В остальном на протяжении всего XX века и до сих пор школьная программа по литературе XIX века останется практически без изменений. Зато радикально изменится пантеон XX века. Если интеллигенция царских времен ввела в канон Пушкина и Лермонтова вместо Тредьяковского и Карамзина, то новые шестидесятники, получив свободу, сбросили с парохода современности «Поднятую целину» и включили в список произведений для 11-го класса «Реквием» Ахматовой, «Один день Ивана Денисовича» Солженицына и стихи Пастернака.
— Сейчас снова идут споры о том, какая литература должна определяться как каноническая, — говорит Евгений Добренко. — Например, Сергей Миронов жалуется, что в списке есть Пелевин и нет Довлатова. Но для того чтобы сформировался настоящий государственный канон, нужно, чтобы произошло идеологическое устаканивание. Для этого нужен какой-нибудь Сталин или Николай I. У нас же сейчас идеологический разброд, и о государственном каноне речь идти не может. И слава богу.
...
------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
ОТВЕТЫ (0)
Комментарии не найдены!