Тред №924534

Торг вокруг идентичности  / Часть 1

Недавно опубликованные на нашем сайте статьи вызвали оживлённую дискуссию между восканапатцами со стажем и нашим новым другом Эльнуром. Армяне плохо воспринимают тезис о своём родстве с теми, кого, с лёгкой руки Сталина, только в 1937 году нарекли “азербайджанцами”. Эльнур апеллирует к нашему антинацизму, делая это с искренней доброжелательностью.


После пережитых армянами погромов, бомбёжек мирных городов, операции “Кольцо” и прочих актов геноцида, сопровождавших Арцахскую войну, попытки доказать наше родство встречаются в штыки, какими бы мотивами они ни диктовалась.
Мотивы Эльнура не вызывают нареканий. Он не считает азербайджанцев тюркским народом и отвергает пантюркизм, что заслуживает благодарности. Тезис о том, что этноним “азербайджанцы” охватывает ассимилированных потомков автохтонных народов края, можно принять, исключив из него тюркские племена, происхождение которых не вызывает сомнений. Прекрасно знающий Азербайджан иранист Гарник Асатрян часто отмечал наличие иранского и кавказского субстрата в его населении. Но всё это, как мы увидим, совершенно несущественно.
Спор с Эльнуром ведется с ошибочных позиций, как показывает уже беглый взгляд на мировую историю. Если бы отношения между народами определяло их родство, не было бы, например, франко-германского антагонизма. Север Франции подвергся германизации, что подтверждает этноним нации, восходящий к названию древнего германского племени франков (современные немцы называют Францию Frankreich, то есть государством франков). В римские времена Франция называлась Галлией, и так же её называют современные греки. Франки покорили галлов, навязав им свой этноним. Нечто схожее произошло бы, если бы мы называли себя, например, сомехами, что трудно вообразить даже в кошмарном сне.
В эпоху французской революции весь Север Франции говорил на верхненемецком наречии, близком к голландскому языку (эта территория простиралась от Дюнкерка до Страсбурга, где немецкий язык сохраняет позиции по сей день), а в эпоху трёх мушкетёров родным для половины парижан языком был фламандский. Германские корни бургундцев просматриваются в названии провинции, имя которой восходит к бургундам, переселившимся на юго-восток Франции в V столетии. Сегодня ничто не напоминает о прошлом этого племени, чьи варварские обычаи красочно описал Бернард Клервосской, но германские корни бургундцев никто не отрицает.
Ещё один показательный пример германских корней заметной части сегодняшних французов даёт происхождение Шарля де Голля, предки которого звались Ваалями (слово, означающее по-фламандски стену). Немцами были и лотарингские герцоги братья де Гизы, возглавлявшие Католическую Лигу. Очевидное родство французов и немцев делает антагонизм между ними полным абсурдом, но такова историческая реальность, преодоление которой заняло столетия.
Если взглянуть на это противостояние с другого берега Рейна, придётся признать, что Каролингская империя не была германской в строгом смысле слова, поскольку её правители претендовали на римское наследие, а государственным языком была латынь, а не франкское наречие. Немецкая идентичность возникла после заключения Верденского мира в западной части империи, королём которой стал Людвиг Немец. Гражданская война в империи между внуками Карла Великого заложила основу идентичности немцев и французов как отдельных наций. До неё они воспринимали себя как одно целое, во что сегодня трудно поверить.
С другой стороны, латынь способствовала формированию идентичности французов как наследников Рима. После поражения Франции в войне с Германией в 1871 году лозунгом буланжистов стало требование восстановить римскую границу по Рейну, напоминающее наше стремление восстановить границу с Албанией по Куре, - с той важной разницей, что в нашем случае речь идёт о возвращении армянских земель, а французы опирались на наследие римской Галлии. Если бы они выбрали франкское наследие, Париж стал бы таким же немецким городом, как Франкфурт.
Необходимо иметь в виду, что в основе идентичности французов и немцев лежала лояльность их предков королям, возглавившим возникшие после Верденского мира государства, возникшие на месте Каролингской империи. Представления о родстве сменила готовность стрелять во вчерашнего сородича. Возникновение австрийской идентичности, отличной от немецкой и даже противопоставлявшейся ей, Шпенглер объяснял разногласиями между династиями Габсбургов и Гогенцоллернов. Правда, австро-прусская война 1866 года официально называется Deutscher Krieg, немецкой войной, поскольку трудно отрицать общую идентичность двух народов, говорящих на одном языке (“бир миллет, ики дёвлет” в немецкой версии).
Опыт мировой истории и здравый смысл подсказывает один вывод: ферментом для формирования идентичности наций становятся не академические представления об их родстве, а образ врага, которого надо убивать, дабы сохранить свой очаг. Выбор идентичности всегда был выбором мишени. Это подтверждает франко-германское, франко-английское, англо-германское, палестино-израильское, индо-пакистанское и другие противостояния, характеризовавшиеся формированием образа врага, о мире с которым нет и речи. Во всех этих случаях друг другу противостояли и противостоят близкородственные друг другу народы.
Иногда братоубийственный характер конфликта становится очевиден победителям. После разгрома Ассирии Вавилоном, как писал в замечательной книге о Вавилоне советский ассиролог Беленький, вавилоняне уничтожили свидетельства победы, не вызывавшей у них ничего, кроме стыда, ибо они одержали её над народом, говорившем на общем с ними аккадском языке. Вавилоняне избрали Ассирию мишенью только потому, что она ослабла. О родстве постарались поскорее забыть.
Возникновению идентичности новых наций, как правило, способствует ослабление навязывавшей идентичность метрополии. Распад империи ставит её вассалов перед необходимостью самоопределения. Примером служит Баку, татскую (парсийскую) идентичность которого под влиянием турецкой пропаганды сменила турецкая с пантюркистской ориентацией. Если бы Баку оставался иранским, в нём звучала бы персидская речь, и никто не болтал бы о пантюркизме. Идентичность молодых наций (закавказские турки не относятся к этой категории) диктуют внешние обстоятельства, а не логика отсутствующей у них истории.
Американская Декларация независимости – типичный документ вынужденного самоопределения, начинающийся с перечисления злоупотреблений английской короны, вынудивших законопослушных колонистов, ещё считавших себя англичанами (!) провозгласить свою независимость. Нечто подобное произошло и в Латинской Америке. Поэтому противопоставлять мексиканскую идентичность испанской так же некорректно, как американскую английской. Общность испанцев и мексиканцев цементирует общее наследие кастильской культуры и языка, а также повторение истории габсбургской Испании испаноязычными странами Латинской Америки. Место Англии, сделавшей всё для ослабления и низведения габсбургской империи до уровня второразрядной страны, заняли США, отнявшие половину территории у Мексики, зону Панамского Канала у Колумбии и Кубу у Испании. Англо-испанский антагонизм с новой силой вспыхнул на американском континенте вследствие наглой грабительской политики Вашингтона, вызвавшей ответное желание отстаивать кастильское наследие.
Латиноамериканцы солидаризировались не только с Аргентиной, воевавшей в 1981 году с Великобританией за Мальвинские острова, но и с Испанией, потребовавшей, к самому концу правления Франко, возвращения Гибралтара и отмены Утрехтского мира. Испания также проявила солидарность с Аргентиной, поддержав её позицию в войне с Англией. Большинство моих латиноамериканских знакомых в один голос возмущались позицией Чили, единственной испаноязычной страны на континенте, не поддержавшей позицию Аргентины из-за споров о разделе Антарктики. Победа сборной Испании на чемпионате мира 2010 по футболу года вызвала общий взрыв гордости и патриотизма во всех латиноамериканских общинах США, поэтому едва ли корректно противопоставлять мексиканскую идентичность испанской.
Интересный пример сохранения идентичности народом, утратившим родной язык, дают цалкинские (в Грузии) греки. Малограмотные старики, говорившие в обиходе по-тюркски, рассказывали внукам мифы о Геракле, которые узнали от дедов. Этот пример проливает свет на важную роль религии в сохранении идентичности нации, оторванной от своих корней.
Если бы коренные народы Азербайджана исповедовали не ислам, а любую другую религию (хотя бы то же православное христианство, как цалкинские греки), туркам было бы труднее заставить их принять тюркскую идентичность. Этот вопрос имеет и другой аспект. Если бы Сталину удалось присоединить Иранский Азербайджан к СССР, его населению навязали бы, скорее всего, тюркскую идентичность, объявив иранский патриотизм вне закона, как поступили с таджиками Бухары, Самарканда и Хивы. К счастью для нас, Трумен смешал карты Сталина.
Эльнур акцентирует наше внимание на борьбе с алиевским режимом, с чем трудно согласиться, ибо ни один из лидеров мусаватистского и Советского Азербайджана не был тюрком. Мамед-Эмин Расул-Заде, Мир-Джафар Багиров и Аяз Муталибов были татами, Алиевы происходят из курдов-джалали, курдами укомплектован весь аппарат президента, а у Паша-заде талышские корни. Из этого следует только один вывод – они выбрали тюркскую идентичность, причём этот выбор был обусловлен задачами, поставленными перед ними турками.
Идентичность самих турок определялась их оторванностью от тюркских народов и нахождением среди чужеродных греков и армян, которых нужно было уничтожить, чтобы прибрать к рукам их земли. Поэтому ошибочно приписывать всем тюркским народам общий людоедский инстинкт. Мои бакинские друзья, пережившие кошмар погромов, не забыли радушия туркменов, принимавших их в Красноводском порту, куда их доставил паром. “Азербайджанская идентичность”, навязанная племенам и народностям этого края османами, не имела ничего общего с их реальной историей, но решала задачи Турции, стремившейся добить армян в Закавказье, над которым у турок не было контроля. Выбор идентичности определялся логикой младотурок, а не несомненным родством армян с коренными народами этого края. Идентичность закавказских турок, в отличие от нашей, определялась наводчиками из Османской империи, а не мифическими внутренними побуждениями “народа”, не имевшего ни истории, ни земли, которую он мог бы назвать родиной.

Соответственно этому, наша задача заключается в упразднении Азербайджана, а не в отстранении от власти “плохого” лидера и замене его “хорошим”. Единственным итогом такой игры станет воцарение в Баку более лицемерного и ловкого демагога, знающего, в отличие от великовозрастного недоросля Ильхама Алиева, что и когда можно или нельзя говорить. Достаточно вспомнить Наримана Нариманова, умело продолжившего людоедскую политику мусаватистов в изменившейся после 1917 г. политической обстановке.

Хороших лидеров в стране, заявляющей о себе как региональном мяснике, нет и не может быть, а у нас не может быть другой задачи – половинчатые меры приведут к новой войне, в которую терпящий поражение урод попытается втянуть всех, кого сможет.

Упразднение Азербайджана означает решительную денацификацию этого уродства с восстановлением попранных прав его коренного населения, в первую очередь его нетюркской идентичности. Говорить о родстве можно будет только после того, как эти народы вернутся к своей истории, отказавшись от яда турецкой пропаганды. 

О способах достижения этой цели мы поговорим в заключительной части статьи.
Александр МИКАЭЛЯН
Продолжение следует