Тред №984263

Почти бытовые зарисовки с переговоров по Иранской ядерной программе: 


Салехи: мы сошлись посередине




Публикуем сокращённый перевод интервью президента организации по атомной энергии (AEOI) Ирана доктора Али Акбара Салехи журналу "Science" по итогам переговоров ИРИ и шестёрки международных посредников по ядерной программе Ирана.
Какие из моментов Ваших дискуссий с министром энергетики США Эрнестом Монизом во время переговоров запомнились больше всего?
С самого первого раза, когда мы встретились с ним лицом к лицу, у меня было ощущение, что мы давно знакомы.


В один из последних дней переговоров в Вене я спросил Мониза: "Вы слышали что-нибудь о профессоре Муджиде Казими, профессоре в MIT?". На следующий день Мониз пришёл ко мне и сказал: "У меня плохие новости". Я подумал, что-то связанное с переговорами. Но Мониз пояснил: "Муджид умер".
Я ответил: "Боже мой, казалось бы, только вчера мы говорили друг с другом. Он был здоров и активно работал".
"Да, он был в Китае на научных обсуждениях, но с ним внезапно случился сердечный приступ", - сказал Мониз.
Тогда я попросил у Мониза телефонный номер семьи профессора Казими. Он дал мне его, я позвонил семье и выразил свои соболезнования.
Я и Мониз были знакомы через наших взаимных друзей. Естественно, Мониз защищал интересы своей страны на переговорах, но это не мешало нам поступать рационально.
Мы старались быть логичными и честными. Мы понимали друг друга. Я знал, какие есть ограничения у него, он знал, какие есть у меня. Так мы смогли продвинуться вперёд.
Каким образом Вы и Мониз были привлечены к переговорам?
Переговоры шли полтора года, но прогресса не было. В феврале 2015 года меня вызвали к начальству и сказали: "Али, ты должен присоединиться к переговорам".
Я удивился: "Вы шутите! Что я могу сделать? Министр иностранных дел Зариф делает всё возможное. Чем я смогу ему помочь?".
Был очень долгий спор. Я считал, что в случае провала переговоров с моим участием вся ответственность за это ляжет на меня. Начальство настаивало и я согласился, но с условием - мой контрагент также должен быть привлечён к работе.
"Кого ты имеешь в виду?" - спросило начальство. Я ответил: "Министр энергетики США".
Прямо скажем, что моё начальство впервые тогда услышало об этом министерстве. Наша сторона связалась с Уэнди Шерман из госдепартамента США и объяснила ситуацию. Спустя всего несколько часов Шерман прислала согласие американцев на подключение к переговорам меня и Мониза.
Я думал, что наша миссия невыполнима. Очень рад, что итоговый результат удовлетворил нас всех.
Да, на нас были наложены определённые ограничения. Но что это за ограничения? С точки зрения американцев, они должны предотвратить немирную ядерную деятельность в Иране. Но у нас никогда и не было таких планов, так как они запрещены фетвой, выпущенной нашим верховным лидером. Так что для нас неважно, что американцы говорят своему народу о том, что они якобы достигли своих целей.
Про Вас говорят, что у Вас хорошие отношения с верховным лидером Ирана аятоллой Али Хаменеи. Он доверяет Вам. Придало ли это Вам дополнительное влияние в ходе переговоров?
Не могу сказать, что у нас какие-то особенные отношения, но верховный лидер знает меня, так как я занимал различные правительственные посты после победы нашей революции - например, дважды был заместителем министра высшего образования.
Я счастлив от того, что верховный лидер верит мне. И если я говорю что-либо, связанное с техническими аспектами атомной деятельности, то он воспринимает мои слова как заключительные и определяющие.
Один из наиболее сложных вопросов на переговорах касался НИОКР по усовершенствованным центрифугам. С чем, на Ваш взгляд, было согласиться труднее всего?
На переговорах каждая из сторон пытается ухватить лучший кусок пирога. Это естественно.
Американцы сказали: "Мы будем счастливы, если не будет никаких исследований по центрифугам".
Мы ответили: "А мы счастливы не будем. Мы понимаем вашу озабоченность. Давайте подумаем, как вас можно успокоить".
В результате ни одна из сторон не получила идеального для себя варианта. Мы сошлись где-то посередине.
Ваша ядерная программа будет замедлена.
Да. Спустя восемь лет (когда закончится действие наложенных на Иран ограничений) мы сможем сделать первый каскад из 164 центрифуг IR-8. Конечно, нам хотелось бы большего, но такое ограничение удовлетворило противоположную сторону, и мы сказали: "Хорошо".
В то же время мы не считаем это реальным ограничением.
То есть, в сфере НИОКР вы не пошли ни на какие серьёзные жертвы по итогам переговоров?
Нет, не пошли. Мы продолжим разработку усовершенствованных центрифуг - в частности, IR-8 и IR-6. Эти две центрифуги способны в будущем удовлетворить наши ежегодные потребности в ЕРР для Бушерской АЭС.
Конечно, через 10 лет в Бушере появятся два новых блока. С использованием новых центрифуг мы через 15 лет будем способны удовлетворять потребности этих блоков в разделительной работе.
Американские переговорщики были озабочены лазерным обогащением. Будет ли Иран заниматься им?
Нет. В прошлом мы проводили определённые исследования. Мы проинформировали о них МАГАТЭ и демонтировали оборудование.
Зигфрид Хекер, экс-директор национальной лаборатории Лос-Аламоса, был удивлён тем, что Иран согласился на запрет исследований по металлическим урану и плутонию…
По данному вопросу была жаркая дискуссия. Металлический обеднённый уран может использоваться, например, как элемент биологической защиты. Я настаивал на том, что для обеднённого урана должно быть сделано исключение.
Однако противоположная сторона аргументировала так: "Мы обязаны сказать нашим официальным лицам, что мы перекрыли все пути создания ядерного оружия. Один из таких путей проходит через производство металлического урана".
Они добавили - если Иран согласится не работать по металлу на протяжении 10 лет, то их это устроит.
В конечном итоге, я принял их предложение. Мы сказали, что если нам потребуется обеднённый уран, то мы обратимся за ним к странам шестёрки. Но мы не будем производить металл сами.
В соответствии с соглашением по иранской ядерной программе, разделительный комплекс в Фордо превратится в международный исследовательский центр. Некоторые эксперты считают его слишком стеснённым в возможностях для проведения научно-исследовательских работ.
На такие вопросы трудно отвечать экспромтом. Я буду обсуждать эту тему с моими коллегами в Иране и в группе "5+1". Мы займёмся этим, как только будем чуть-чуть посвободнее, сейчас же мы переговоров не ведём.
Но ваша сторона уже встречалась с российскими специалистами. Они помогут вам модифицировать центрифуги под нужды производства стабильных изотопов для промышленности.
Да, это так. У Фордо будет два назначения. Частью одного из них станет производство стабильных изотопов, это уже согласовано.
Вы определились, какие это будут изотопы?
И да, и нет. Мы можем производить большой ассортимент изотопов, как лёгких, так и тяжёлых. Нам нужно будет выполнить технико-экономический анализ.
Если мы решим производить очень лёгкие изотопы, то потребуются значительные модификации. Для тяжёлых изотопов изменения будут не слишком большими. Проект должен вскоре стартовать, один из кандидатов на производство - иридий.
Французы предложили установить у вас небольшой линейный ускоритель. Что с ним можно будет делать?
Да, они предложили ускоритель, но эта тема никогда детально не обсуждалась.
Фордо расположен на военном объекте. Будет ли военным легко от него отказаться?
Ядерный объект в Фордо не управляется военными. Десятилетия назад там был склад боеприпасов.
Соглашение по ядерной программе Ирана предусматривает участие вашей страны в программе ITER. У Ирана есть программа исследований в области синтеза?
Есть. Например, у нас есть три токамака. В западной Азии мы входим в число ведущих стран в области работ по синтезу.
Я возглавляю AEOI во второй раз. В свой первый приход в атомную организацию я назвал синтез среди наших принципиальных задач. Мы уделяем данному направлению большое внимание, так как синтез - будущий источник энергии.
Каким образом Иран может участвовать в ITER?
Мы готовы сделать наш взнос. Мы уже работаем по ITER на научном уровне. Но мы хотим участвовать и в практической стадии проекта.


AEOI переживала трудные дни несколько лет назад, когда пятеро ваших атомщиков были убиты.
Расскажу об одном из них, Масуде Али Мохаммади. Четверть века тому назад, когда я был президентом технологического университета "Шариф" в Тегеране, мы инициировали первую в Иране программу аспирантуры (Ph.D.) в области физики. Али Мохаммади был первым её аспирантом.
Не скажется ли их смерть на вашем международном сотрудничестве? Не будут ли ваши учёные и специалисты бояться работать с коллегами из-за рубежа?
Нет. Будучи мусульманами, мы готовы к любому повороту судьбы и верим, что мученикам уготована вечность.
Убийства наших атомщиков не сказались на нашей ядерной программе. Наоборот, после них в нашу область перешли многие студенты, изучавшие другие направления науки.
Последний вопрос. Кем бы Вы хотели остаться в памяти людей?
Человеком, сделавшим добро для человечества.