Улыбаемся и машем, парни!

Вотт многие спрашивают: «Лора, а как в тундре с туалетом?» «А с туалетом в тундре, — говорю я, — всё замечательно. Нигде больше вы не найдёте такого шикарного туалета, как в тундре (тут я тяну из пачки розового "Собрания" удлинённую сигаретину и делаю паузу, чтобы нервно закурить). Этот туалет простирается буквально от горизонта до горизонта, и единственное неудобство, с которым вы можете столкнуться при акте каканья или писанья, это…» Впрочем, это не единственное неудобство.

Когда-то я имела дело с туалетом, у которого не было потолка, трёх стен и двери. Туалет находился на территории нашей с экс-мужем дачи, поэтому какое-то время он нас не раздражал, но мы все равно потом сделали себе новый, со стенами и даже неким подобием журнального столика.

Доставшееся же нам от прежних хозяев тубзо представляло собой 4 вкопанных в землю столба, между которыми болтались драные ковровые дорожки. Вместо крыши над тубзом нависала кедровая ветка, на которой вечно лежал сугроб снега. Выпрямляясь, посетитель уборной обязательно задевал башкой сугроб и стряхивал его себе за шиворот.

Так вот, когда я очутилась в оленьем стойбище, то воспоминание о тубзе с непрочным сугробом над головой оказалось одним из самых тёплых и, по меньшей мере трижды в день, я была готова отдать по ведру чая за каждую из трёх его ковровых дорожек. Я забыла сказать, что пакетированный чай в тундре ценится несколько выше, чем какое-нибудь говно типа Хеннеси. В приютившем меня стойбище уважали «Липтон».

Часа через три после приезда, надувшись с дороги «Липтона» с привезенной мною же сгущенкой, я выбралась из чума посмотреть, куда можно было бы этот «Липтон» выпустить из организма. Для красоты я захватила с собой фотокамеру, никого, впрочем, не обманувшую: «Лора, — сказали мне добрые хозяева, — ты если поссать хочешь, берегись оленей». Про оленей я не поняла, но переспрашивать не стала. «Нет, — сказала я, незаметно зардевшись в полумраке чума, — я хочу пофотографировать».

Снаружи было очень просторно. Низко над тундрой висело солнце, во всю ивановскую демонстрируя мне широкие возможности для фотографирования: сколько ни напрягай объектив, ни одного мало-мальски подходящего укрытия. Между чумов бродили олени, задумчиво ковыряясь копытами в снегу.

Выглядели они, несмотря на рога, миролюбиво. «Липтон», между тем, с каждой минутой делал мою жизнь всё более трудной. Я отошла метров на двадцать от крайнего чума, спустила портки и, выставив голую задницу на минус 47 при ветре 15 м/сек, тут же перестала её чувствовать. Но мне было не до задницы: процесс изгнания «Липтона» затмил мне в тот момент всё. Именно поэтому я не сразу обратила внимание на какой-то неясный движняк позади себя. А когда обернулась, то даже не испугалась: выражение лиц у оленей, несущихся ко мне, было сосредоточенным, но не враждебным.

Они смели меня, по-моему, даже не заметив, и принялись жрать снег там, где я только что сидела на корточках. В чум я вернулась сильно озадаченная. До этого я думала, что северные олени едят исключительно ягель.

Тот факт, что надо мной ржали, я здесь упоминать не буду, тем более что ржали надо мной беззлобно. Мне есть, чем гордиться: я оказалась легко обучаемая, о чём ныне и присно сообщаю в резюме при попытках куда-нибудь трудоустроиться.

В следующий поход до ветру я пошла уже со знанием дела, захватив с собой в чисто поле длинную палку по имени «хорей». Хорей этот, ничего общего не имеющий с ямбом и прочими поэтическими прибамбасами, обычно используется погонщиками оленей в качестве дрына, которым следует подпихивать любителей человеческой мочи, если они слишком тормозят в дороге.

В тот раз я выдернула хорей из сугроба рядом с чумом и пошла в снега, напевая какую-то мужественную херню вроде «Ты теперь в Армии». Олени, разом наплевав на ягель, собрались в кучу и пошли за мной, как дети за крысоловом. Я сменила песню на «Три кусочека колбаски» (посмотрела б на вас, что б вы вспомнили спеть при похожих обстоятельствах), но скоты не отставали. Я прибавила шагу, олени перешли на рысь. Я побежала, олени пустились в галоп, обогнали меня и остановились посмотреть, где я там. Я издали показала им хорей, и они подошли поближе. Двое из них дали почесать себя меж рогов, а один – потрогать за нос. Нос у северных оленей волосатый, если кто не знает.

Мы стояли напротив друг друга: я и штук двадцать оленей, выжидающих, когда я перестану страдать хернёй и наделаю им наконец жёлтого снега. Я замахнулась хореем, они слегка пригнули головы и не сдвинулись с места. «Пошли вон отсюда!» — крикнула я и затопала ногами, мгновенно провалившись в наст до середины ширинки.

Олени стояли и смотрели, как я выбираюсь из снега. Пара-тройка из них вытянула шеи, чтобы проверить, не оставила ли я в снегу немножко мочи, а один даже сунулся с этим вопросом непосредственно ко мне . «Пошел вон, козёл», — сказала я, ударила его по харе и в этот момент до тошноты напомнила себе институтку, попавшую в кубло нахалов и отбивающуюся от них веером.

В чум я вернулась ни с чем. То есть, наоборот.

— Ну как? – спросила Алла Айваседо. Мы с ней познакомились в Самбурге, хороший город, тыща человек населения, включая интернатских детей. Это Алла привезла меня в стойбище к своим родственникам, представив как «хорошую русскую, правда, немного того».

— Да никак, — сказала я.

— Олени? – спросила Алла.

— Как вы вообще тут в туалет ходите? – спросила я.

— Да как. Пошли покажу, — сказала Алла, — я как раз тоже уже хочу.

И мы пошли.

Олени уже разбрелись по стойбищу, но, увидев нас, стали группироваться и готовиться к охоте.

— На них надо крикнуть, они разбегутся, — объясняла Алла на ходу.

— Я орала, — сказал я.

— Да как ты там орала, — махнула она в мою сторону щепкой. Щепку она захватила в чуме у «буржуйки».

— Нормально орала, — сказала я, но, вспомнив институтку, заткнулась.

Олени шли за нами хорошо обученной «свиньёй».

Алла остановилась, выковыряла в насте ямку щепочкой и взялась за полы ягушки (это такая девичья малица из оленьих шкур). Олени подошли и встали как вкопанные метрах в двух, не спуская глаз с выколупанной Аллой лунки.

— Смотри, как надо, — сказала Алла и, набрав воздуху, крикнула на полтундры:

— А НУ НА *УЙ БЫСТРО!

Олени всё еще бежали, когда Алла встала и расправила ягушку. Когда встала я, олени уже возвращались, но были еще далеко.

С того момента я ходила в тундру без провожатых. «А ну на *уй быстро!» — это я ведь и сама умею сказать, когда приспичит. Причем, вскоре выяснилось, что данную фразу не обязательно кричать полностью, достаточно и усеченного варианта. «А ну на *уй!» — доносилось время от времени из тундры. Это означало, что кто-то из обитателей стойбища пошёл в туалет.

Через три дня я научилась различать их по голосам.

http://kiri2ll.livejournal.com/39115.html

Водка в космосе


17 июля 1975 года случилось знаковое событие – в космосе произошла стыковка кораблей “Союз-19” и “Аполлон”. Но помимо важного политического подтекста, эта встреча запомнилась и благодаря розыгрышу, организатором которого стал известный своим чувством юмора космонавт Алексей Леонов. После того, как были открыты люки, и обменявшись рукопожатиями американские астронавты попали на борт Союза, Леонов невозмутимо вручил им тюбики с наклейкой “Московская водка". Затем, он объяснил ошарашенным американцам, что согласно старой русской традиции, прежде чем сесть за праздничный стол (насколько это понятие вообще применимо к условиям невесомости), надо обязательно выпить.

Поломавшись для виду, астронавты пригубили из тюбиков... в которых на самом деле оказался борщ - Леонов наклеил водочные этикетки уже после старта. По словам Леонова, поняв что это не водка, американцы заметно приуныли, а на Земле до сих пор мало кто верит, что космонавты употребляли именно борщ, а не что-то покрепче.




День смеха (он же день дураков) практически всегда является поводом для каких-нибудь мелких шуток среди космонавтов и ЦУП`а. Вот например, 1 апреля 2010 года экипаж МКС отправил в ЦУП эту фотографию и сопроводил ее заверениями о том, что ЦУП`у совершенно не о чем беспокоиться, так как астронавты "взяли с собой солнцезащитные очки и крем для загара".

Еще одна история датирована 1991 годом. 1 апреля один из старейших журналистов, писавших о космонавтике, Владимир Безяев вел прямой эфир всесоюзной радиостанции "Маяк" с экипажем в составе Владимира Титова и Мусы Манарова. По случаю дня смеха космонавты решили разыграть радиослушателей. Но в итоге был разыгран ЦУП.

Муса Манаров сообщил, что к станции пристыковался "грузовик", и когда он с Владимиром Титовым открыл переходные люки, то выяснилось, что номер на транспортном корабле оказался каким-то странным, не заводским. "Наблюдаю неизвестный натуральный ряд чисел", - доложил Манаров. Руководитель ЦУПа, вероятно слушал передачу не с самого начала, из-за чего на Земле начался целый переполох ("К станции пристыковался неизвестный объект!"), и  ЦУП тут же потребовала осуществить телесъемку странного номера.





Отправившись в экспедицию на орбитальную станцию “Салют-6”, Владимир Ляхов и Валерий Рюмин тайно прихватили в карманах скафандров на орбиту контрабанду - огурец и апельсин. И в первом репортаже показали Земле этот огурец, якобы выросший в станционной оранжерее. Ботаники посходили с ума: до этого растение даже завязи не давало, а здесь целый огурец. Оно попросили его не съедать и начали думать, как же срочно доставить чудо-огурец на Землю. И лишь через неделю космонавты признались в шутке, показав и апельсин.




Автором, возможно самого лучшего в истории космического розыгрыша, стал астронавт Оуэн Гэрриот, член экипажа второй экспедиции на американскую орбитальную станцию “Скайлэб”.





Вообще, экипаж второй экспедиции “Скайлэба” определенно обладал весьма интересным чувством юмора. Астронавты вернулись на землю 25 сентября 1973 года. 16 ноября 1973 года к станции был запущен новый экипаж. Открыв входной люк, астронавты увидели перед собой… три безмолвные фигуры. Одна из них “упражнялась” на велоэргометре, вторая высовывалась из “вакуумных штанов”, а третья в элегантной позе сидела в туалете.


Оказалось, предыдущий экипаж взял три старых комбинезона, набил их всяким мусором, и приделал к ним “головы”, сделанные из бумажных пакетов.  Поскольку у команды было много работы, то некоторое время им было не до уборки фигур. Астронавт Эдвард Гибсон позже вспоминал: “Я чувствовал как они смотрят на меня, проверяя все что я делаю, но не оказывая никакой помощи. Жуть”.




Эту историю поведал широкой общественности космонавт Георгий Гречко:

“В космосе нужно каждый день заниматься физкультурой по два часа. Для этого у нас есть специальные костюмы. Эти костюмы быстро изнашиваются, поэтому в полет их берут несколько. И вот, как-то раз, в сменном костюме для физкультуры мы нашли полуторалитровую флягу с надписью "Элеутерококк Б" (энергетический состав). Мы, естественно, эту флягу открыли и обнаружили, что там коньяк! Мы коллективно сделали рассчёт, что если каждый день выпивать по 8,5 грамм этого коньяка, то нам его хватит на всё время полёта. Но мы просчитались… и смогли выпить только половину. Остальное просто не получалось из фляги вылить! Дело в том, что жидкость в невесомости имеет такой же нулевой вес, как и воздух, а потому если её не выдавливать, то она просто смешивается с воздухом и превращается в пену.

Оставшиеся полфляги мы решили оставить там, где мы её и нашли. Заодно посмотреть на реакцию экипажа, который нас сменит. Каково же было наше удивление, когда они вернулись на Землю и сказали нам, что допили коньяк! Мы все в удивлении - как? Оказалось, они придумали оригинальный способ. Вот он, может кому пригодится…

Один из космонавтов поднимался под потолок и брал флягу губами, а второй в это время бил его по голове. В результате первый опускался вниз, а жидкость по инерции выливалась к нему в рот.

Потом они менялись местами. Как они нам сказали: "Кроме высшего образования нужно иметь ещё и хотя бы среднее соображение." Трудно не согласиться с этим мнением.



[Тут разыгрывают слушающего]

А вот в прямом эфире на весь мир
[movie=400,300]https://youtu.be/bWyYwRflrEE[/movie]
Дэвид Скотт нажал кнопку разделения ступеней и запустил двигатель, после чего подтвердил бортовому компьютеру, что можно продолжать программу. Через 9 секунд взлётная ступень «Фалкона» оторвалась от посадочной и начала быстро подниматься. И сразу радиоэфир взорвала музыка песни ВВС США «Поехали! В голубую высь!» (англ. «Off We Go Into The Wild Blue Yonder»)

Скотт позднее рассказывал, что все члены экипажа планировали это заранее, только Уорден должен был запустить плёнку не сразу, а примерно через минуту, когда начальная и наиболее критичная фаза подъёма будет уже позади. Несколько секунд в Хьюстоне никто не мог понять, что происходит. По словам Скотта, после полёта ему все печёнки проели из-за этого инцидента, но в глазах у всех, кто его отчитывал, он видел улыбку. Как вспоминал Уорден в 1999 году, он думал, что заводит песню только для Хьюстона, и не знал, что кто-то на Земле переключил связь в режим, когда все слышали всех

https://ru.wikipedia.org/wiki/Аполлон-15