Большой передел мира

Что заставляет человека уехать из родного дома, не обращая внимания на разговоры о том, что «лодка переполнена», и искать «Землю Обетованную»? Причины — в векторах вытеснения и притяжения (push — pull). Из родной среды людей вытесняют религиозные или политические гонения, войны, болезни, бедность и безработица, а также - все чаще - природные катаклизмы. (По наиболее пессимистичным прогнозам, к 2050 году климатические изменения заставят переехать до 1 миллиард человек). Фактором вытеснения являются также личные и семейные причины, скажем патриархальные порядки в мусульманском сообществе. (Тираническая семейная обстановка заставила иммигрировать героиню романа «Американский дервиш» Айяда Ахтара. Критики прохладно встретили книгу, но ее содержание поучительно). На «тот берег» мигрантов манят перспективы «рая», карьеры или просто лучшей жизни. Мотивы беженцев, как правило, сильнее, чем притяжение новой страны, особенно если речь идет о жизни и смерти. В случае других иммигрантов обычно ситуация противоположная.

Иностранцы в «Земле Обетованной»

В новой стране переселенцы ведут себя по сценарию ассимиляции, интеграции, сепарации или маргинализации. Одни сливаются с местной культурой, другие сохраняют отличия. Эти крайности отражают толерантный мультикультурализм и ксенофобский национализм.

Идеология мультикультурализма украсила обыкновенное смешение красноречивыми тезисами о преимуществах культурного разнообразия. Однако она не смогла скрыть, что в гетто европейских столиц управляемое переселение столкнулось с собственными границами. Рука закона туда не дотягивается, а профилактика и даже репрессии не приносят никаких результатов. Там растут «униженные и оскорбленные» нашего времени, склонные ко всякого рода «приключениям».

Мусульманские семьи, попадая в светское западное общество, оказываются в шизофренической ситуации. Культурное раздвоение хуже всего переносят сыновья и внуки первого поколения переселенцев. Социальная изоляция и тюремные сроки (все парижские террористы прошли криминальную «школу») создают взрывоопасную смесь из зависти и ненависти. Беспризорные молодые люди — легкая добыча для псевдорелигиозных агитаторов-исламистов. (Вербовка террористов-самоубийц, готовых променять выживание в пригороде европейской столицы на смерть во имя Аллаха, задокументирована в оригинальном датском фильме «Боевики с севера», который можно посмотреть на фестивале «Один мир»). Двойственная культурная идентичность расщепляет психику не только деклассированных, но и интегрированных членов мусульманского меньшинства. (Пакистанская иммигрантка в романе «Американский дервиш» при всем своем свободомыслии и независимости все равно является богобоязненной мусульманкой. Она погружена в веру и принципиально влияет на своих средних иностранных друзей. Их сын — противоположный полюс асоциалов, поверхностно кокетничающих с религией. Но его глубоко переживаемая тяга к исламу в светской среде заканчивается столь же глубоким разочарованием).

Современное западное общество с подозрением относится к носителям тех традиций, которые оно не понимает. Стихийная иммиграция, параллельная атакам исламистов, вызвала как антииммиграционные, так и антиевропейские настроения. В отличие от Соединенных Штатов, на нашем континенте не сформировалось объединяющего гражданского этноса («все мы — европейцы»). Переселенцев, скорее, призывают к национальному самоопределению («станьте французами, немцами, чехами...»). Национальными настроениями играют как на левом, так и на правом краю европейской политики (например Национальный фронт и UKIP, или же Сириза и Подемос). Страхом иммигрантов пользуются и радикалы, расплодившиеся в атмосфере толерантности (так называемый нордический популизм и пока подавленное «патриотическое» движение «Пегида»).

Корабли-призраки

«Новый исход» из восточных и южных очагов нестабильности, прежде всего из разрушенных арабских стран, является более драматичным, нежели обычное переселение гастарбайтеров. Большая часть из 56 миллионов бездомных, бродящих сегодня по миру, бежала от вооруженных конфликтов и/или гуманитарных катастроф. Почти каждый второй направляется в Европу.

Свобода передвижения относится к правам человека. После холокоста к ней добавилось право на убежище. Предупреждением были тысячи евреев, кружащих на кораблях по Северному морю, которые в итоге вернулись в Германию, откуда сразу попали в лагеря смерти. Но и сегодняшних беженцев, плывущих из Африки и с Ближнего Востока, на «том берегу» не приветствуют. Но если уж они добираются до него, рука помощи им все же протягивается. Их путь напоминает страдания рабов, которых когда-то везли в Америку, хотя теперь на многотысячные судна они ступают по собственной воле. В отличие от работорговцев капитаны пассажирских судов получают деньги заранее, а самых бедных «пассажиров» бросают на произвол судьбы.

За последние 15 лет в море (как правило Средиземном) и в пустыне погибло 40 тысяч беженцев. (К этим жертвам надо прибавить тех несчастных, кто умер от удушья в грузовых контейнерах или сорвался с тележек вагонов, следующих в желанную страну). Большая часть «пловцов», благодаря береговому патрулю, спасает свои жизни, и только. Как правило, их личность не устанавливается, так что все они заранее подозреваются в нечестных намерениях. Их шансы на легальное пребывание ничтожны.

Деление нагрузки

Передвижение людей — это естественное явление, обусловливающее экономическое процветание, напоминает директор Международной организации по иммиграции Вильям Свинг. Если мы хотим расти и «молодеть», то нуждаемся в переселенцах. Но как перевести солидарность с человеком в беде в экономическую рентабельность, он уже не говорит. Неолиберальный оптимизм, мол, в итоге будет хорошо всем — и принимающим, и «гостям», без своей сочувствующей человечной составляющей подозрителен. Не будем забывать о том, что мигрируют люди, находящиеся в крайней нужде, а не свободные и обеспеченные путешественники. Так что просто открыть сердце - недостаточно.

Спасатели на юге континента помогают беженцам на пределе своих сил. Центры для переселенцев (включая скандинавские) буквально трещат по швам, а интеграционные программы перестают работать. Полагаться на жертвенность пяти государств ЕС, куда направляется половина всех мигрантов, уже невозможно. (Местные политические веяния не предвещают ничего хорошего). Если не будет принято системное решение, совместная союзная стратегия, то мы просто утонем в неуправляемой иммиграции. Страны-члены должны научиться «делить нагрузку», призывает председатель Европейского парламента Мартин Шульц. Нам нужны квалифицированные прогнозы, сколько переселенцев каждая из стран будет способна принять. Абсолютные числа высоки. Относительные, справедливо рассчитанные квоты будут посильными. Но пока для европейских политиков, как правых, так и левых, они «трудно перевариваемы». А уж нашим — так и просто поперек горла.

Демографическая ловушка

С начала 20-х годов до Второй мировой войны из Чехословакии уехало более 600 тыс. человек, в основном за работой в США. За этим последовали волны политических эмигрантов: до и после Мюнхена, после февраля, после августа (в период 1969-89, вероятно, до 230 тысяч). Добавим к этому еще 3 миллиона переселенных чешских немцев и добровольный исход словаков. Путь в мир без этнических «нечистот» (кроме тех, без которых не работали бы строительные фирмы и вечерние магазины) протоптан: стареющая страна порядком обезлюдела. Демографическая ловушка распахнута.

В Чехии легально живет около 4% иностранцев. Нелегальных беженцев, которые через нас хотят попасть на Запад, преследует полиция по делам иностранцев. Для честных — у нас 700 мест в лагерях для беженцев. Из подавших на убежище у нас его получает один из ста (в Европе из сотен тысяч претендентов в год принимается пятая часть). Десяткам украинцев мы выдаем визы, чтобы они могли переехать к родственникам. Но все это мелочи. Позовем ли мы тогда еще «дешевых» рабочих переселенцев? Ошибка. Мы не хотим даже иммигрантов из ЕС, не говоря уже о неевропейских. Первая категория не устраивает 58%, вторая — 74% опрошенных, как показало исследование Eurobarometr. (К переселенцам из стран вне ЕС более нетерпимы только латыши (скорее всего из-за своего соседства с этническими русскими), греки, итальянцы и киприоты (что объясняется иммиграционными волнами, штурмующими их побережья). Но по неприятию переселенцев из ЕС мы — вторые.

Регуляция pull...

Факторы вытеснения и притяжения действуют, как правило, синергически. Можно ли эти потоки перенаправить? Сделать принимающие страны менее (?!), а родные страны более привлекательными? Магнетизм Запада ослабился бы, если бы местные ксенофобы настроили общество столь враждебно, что для потенциальных переселенцев более безопасно было бы остаться дома. Демагоги к этому постепенно стремятся. Но цивилизованный путь туда не ведет.

Спорным является также стремление «укрепить» внешние европейские границы: если не колючей проволокой, то хотя бы с использованием природных барьеров, прежде всего Средиземного моря. Американская попытка 90-х перенаправить переходные тропы на границе с Мексикой через пустыню и горы для того, чтобы «отпугнуть» потенциальных мигрантов (prevention by deterrence), в европейской практике невозможна. Кстати, она имела те же результаты, что и современные «корабли-призраки»: стало больше беженцев и мертвых. Кроме того, не стоит забывать, что по морю добраться до Европы рискует лишь 10% мигрантов.

Остаются инструменты закона. Право покинуть Родину не дает автоматического права остаться в другой стране. Можно сделать более гибкой визовую политику и политику в отношении беженцев, чтобы нечестные не проскользнули, а другие проходили бюрократические процедуры скорее. Суверенные государства будут и впредь решать, кого пускать на свою территорию, кого высылать, а кому позволить переехать к семье.

...и рush-факторов

Нашу «притягивающую» сторону уравнения мы можем скорректировать сами. Но число новых желающих переехать тем самым мы не снизим. Изменения должны произойти на второй, «вытесняющей», стороне. Внешние силовые решения принесли больше вреда, чем пользы: арабская весна перешла в морозную реальность. Локальная помощь в очагах конфликтов, эпидемий и природных катастроф сохраняет жизни (чешские врачи и военные тоже заслуживают благодарности), но антииммиграционный профилактический эффект от этого ограничен.

Как стороны пришли к подобной конфронтации? По поводу причин произошедшего нет никаких сомнений: речь идет о возрождении имперской идеи в России, а поводом к этому послужило свержение украинского президента. Когда Виктор Янукович объявил о том, что он не будет подписывать соглашение об ассоциации с Евросоюзом, он тем самым настроил против себя ориентированную на Запад интеллигенцию, представители которой хотели любой ценой помешать возвращению Украины в имперское лоно. Соглашение об ассоциации предусматривало включение Украины в европейское экономическое пространство, а также в европейскую архитектуру безопасности. В Москве подобные обещания были восприняты как попытка распространять сферу интересов Запада на территорию бывшей советской империи. НАТО в Черном море и на востоке Украины? Немыслимо!

По этому вопросу можно было бы достичь взаимопонимания, если бы правительства в Европе не поддержали эту позицию, подтвердив тем самым опасения Путина. Они не смогли оценить серьезность ситуации и считали интеллектуалов, руководивших событиями на Майдане, представителями власти. Однако уже тогда можно было бы понять, что революция на Майдане не представляет всю страну. В Крыму и на востоке Украины больше уже никто не поддерживал свергнутого президента. Однако лишь немногие идентифицировали себя с событиями в Киеве и западной ориентацией новых правителей. Если президент с помощью требований улицы мог быть лишен своей должности, то почему то же самое нельзя сделать на востоке Украины и в Крыму? И таким образом родилось движение, которое поначалу требовало лишь самостоятельности и автономии внутри Украины. В течение нескольких следующих недель оно объединилось с имперскими амбициями Путина, который прорвался в тот вакуум, который оставили после себя западные политики с их подходами, игнорировавшими историю. Таким образом Путин смог стать адвокатом тех людей, которые идентифицировали себя с бывшей империей, а не с новым украинским национальным государством, и эти люди не хотели оказаться проигравшими той революции, прихода которой они не желали. 

После развала Советского Союза миллионы советских граждан превратились в представителей национальных меньшинств или в жителей автономных регионов, а руководить ими стали новые правители, которых они не выбирали. Теперь они оказались за границей и не понимали, что произошло помимо их воли. Именно такой была ситуация в Крыму, на востоке Украины, в Грузии, в Азербайджане, в Молдавии и Казахстане. Не только русские восприняли конец империи как национальное унижение. Абхазы и осетины, армяне и азербайджанцы, евреи и немцы должны были найти свое место в новой реальности, в которой они стали чужими в своей собственной стране. Независимость одних обернулась страданием для других. 

Пока в Москве правили те люди, которые несли ответственность за развал Советского Союза, недовольные в независимых республиках были предоставлены сами себе вместе со своей болью по поводу утраченной родины. Весной 2014 года все изменилось. Активисты в Крыму и на востоке Украины могли рассчитывать не только на поддержку Москвы, но и были в значительной степени едины в своих целях и намерениях. А когда борьба на востоке Украины вышла из-под контроля, российское правительство вступило в игру с помощью своих солдат, которые спасли сепаратистов от уничтожения. 

В Вашингтоне и в Брюсселе сомнений почти не было: Украину нужно защитить от агрессора, который угрожает ее национальному суверенитету. Санкции вместо переговоров – такой была стратегия Запада в отношении России. Однако подобная позиция лишь подтвердила навязчивые представления Путина и его правительства относительно того, что НАТО и Евросоюз собираются вывести Украину из сферы влияния бывшей советской империи, а их военное присутствие будет расширено до Днепра и Дона, то есть до исторического центра российской многонациональной империи. Это нужно было понять еще раньше. Во время вступления в должность 7 мая 2012 года Путин заявил, что «жизнь будущих поколений» зависит от «нашей способности стать лидерами и центром притяжения всей Евразии». За много лет до этого он открыто объявил о том, что для него распад Советского Союза явился крупнейшей геостратегической катастрофой 20 века. Путин стал говорить о связях между народами бывшего Советского Союза. Эти республики должны были установить еще более тесные связи друг с другом в рамках общего экономического пространства и с помощью таможенного союза. Революция на Майдане положила конец этим планам. 

Дальнейшее можно было предсказать. Однако прагматиков на Западе почти не оказалось. Лишь близорукие политики, которые призывали к санкциям и сопротивлению, но при этом они не были готовы к тому, чтобы участвовать в войне на Украине. Но в такой игре нельзя одержать победу. Никогда раньше Путин не был так популярен в России, как сейчас. Даже многие оппозиционеры сплотились вокруг президента — они не являются его сторонниками, но они поддерживают его стратегию в отношении Украины. Россия оседлала волну патриотизма, которая скрывает под собой когда-то существовавшие различия во мнениях. Зерно Путина взошло. Уже в течение многих лет этот режим распространяет сообщения в том, что западные секретные службы пытаются дестабилизировать Россию. Только с учетом испытанного унижения становится понятным, почему неуклюжая пропагандистская машина российского президента способна производить успешные кампании. Лишь немногие люди в России считают ложным утверждение о том, что революция на Майдане управлялась и финансировалась западными спецслужбами. Империя перестала существовать, но в головах людей она еще не умерла. 

Тем временем между Россией и Украиной разгорелся спор относительно прошлого. История — это тот ресурс, из которого черпаются основания для претензий в настоящем. Российская пропаганда говорит о фашистах, которые якобы захватили власть в Киеве, тогда как украинские националисты называют сепаратистов террористами и слугами московской империи. Украинские националисты рассказывают об истории страданий, конец которым положило освобождение. Российский миф представляет собой героическую историю, опирающуюся на победу во Второй мировой войне и восхваляющую империю. На Украине рассказываются обе эти истории. Их правдивость зависит только от того, какие люди говорят и какой у них исторический опыт. На Западе жертвенный культ украинских националистов считается единственной историей, которая может обладать претензией на правду. А кто мог посчитать возможным 20 лет назад, что характерный для левых дух времени когда-нибудь в Германии будет объявлен защитником национального мифа? Если сегодня кто-то скажет, что национальная идентичность немцев должна основываться на Фридрихе Яне (Turnvater Jahn) или на парламенте Франкфуртской Церкви Святого Павла, то его просто поднимут на смех. Но кто смеется над той нелепостью, которую придумывают националисты в Восточной Европе для того, чтобы обосновать превосходство своей нации?

В Советском Союзе жили не только украинцы и русские, там жили советские граждане, а также люди, для которых национальная идентичность ровным счетом ничего не значила. Именно такая ситуация сейчас в Германии, и никто по этому поводу не удивляется. В позднем Советском Союзе не было межэтнических конфликтов между украинцами и русскими, и нигде люди не подвергались дискриминации только потому, что они были украинцами. Советский миф должен был объединять то, что пытались разъединить националисты. Парадоксальным образом он объединял также жертв сталинского массового террора, поскольку его жертвами были все — русские, украинцы, евреи, немцы. Поздний Советский Союз  не был тюрьмой народов, в котором несчастные люди ждали лишь освобождения от ига национального подавления. Сотни тысяч украинцев жили в России, сотни тысяч русских жили на Украине, миллионы людей состояли в межэтнических браках, вместе ходили в школу, играли в футбольном клубе или вместе работали. Можно было быть украинцем, русским и советским гражданином, и лишь немногие видели в этом какое-то противоречие, которое надо было преодолевать. Распад Советского Союза оказался трагической потерей для многих людей, с которой они так и не смогли смириться. Поскольку их родиной была империя. 

Хочу привести мнение моего московского друга, у которого отец русский, а мать украинка: он отвергает Путина и его режим, как все русские всегда отвергали государство, но от империи, которая является его родиной, по его мнению, нельзя отказываться. И еще надо добавить: можно отдать предпочтение диктатуре, а не демократии, если первая гарантирует больший порядок, чем вторая. Европа всегда была идеалом и масштабом для российской элиты, однако никогда не происходило того, что эти элиты обещали сделать в будущем. Настоящая жизнь — это хаос и анархия. Именно с такой жизнью сталкиваются большинство русских, и тогда они начинают полагаться на те структуры, которые способны обеспечить безопасность жизни. Человек, который видит недостатки и отсутствие безопасности, отдаст предпочтение консервативному порядку, а не открытым и либеральным моделям правления. Так происходит и во многих регионах на Украине. Не от конституции, национальных мифов и демократических процедур зависит то, какому порядку отдают предпочтение граждане, а от экономического процветания, от предсказуемости и стабильности ситуации, а также от гарантии порядка.  

На Западе все это остается непонятым. Здесь говорят об общих ценностях, связывающих европейские демократии с правительством в Киеве. Наивное представление, которое исходит из следующего тезиса: кто говорит о демократии, тот и является демократом. Кто-нибудь из политиков задал вопрос о том, откуда взялось богатство шоколадного короля и обладающего миллиардами олигарха Порошенко, который в свое время был министром у Януковича, а теперь является президентом Украины? Кому-нибудь вообще известно, как и кем управляется Украина и на чем основана лояльность населения по отношению к правительству в Киеве?

Путинская Россия не является демократией, как не является демократией и Китайская Народная Республика. Но мы не можем изменить Россию, и она останется такой, какая она есть. Пока нет никакой альтернативы авторитарному порядку Путина, было бы ошибочным изолировать Россию от Европы. Конфронтация не ослабит, а усилит этот режим. Вероятно, большинство русских, как говорит Виктор Ерофеев, значительно в меньшей степени настроены либерально, чем их президент. Следует смириться с этой действительностью тем, кто хочет чего-то добиться в политике.