Большой передел мира

....................
Дерюченко вдруг заговорил по-русски. Это противоестественное событие было связано с целым рядом неприятных происшествий в дерюченковском гнезде. Началось с того, что жена Дерюченко, -- к слову сказать, существо, абсолютно безразличное к украинской идее, -- собралась родить. Как ни сильно взволновали Дерюченко перспективы развития славного казацкого рода, они еще не способны были выбить его из седла. На чистом украинском языке он потребовал у Братченко лошадей для поездки к акушерке.


Братченко не отказал себе в удовольствии высказать несколько сентенций, осуждающих как рождение молодого Дерюченко, не предусмотренное транспортным планом колонии, так и приглашение акушерки из города, ибо, по мнению Антона, "один черт -- что с акушеркой, что без акушерки". Все-таки лошадей он Дерюченко дал. На другой же день обнаружилось, что роженицу нужно везти в город. Антон так расстроился, что потерял представление о действительности и даже сказал:

   -- Не дам!

Но и я, и Шере, и вся общественность колонии столь сурово и энергично осудили поведение Братченко, что лошадей пришлось дать. Дерюченко выслушал разглагольствования Антона терпеливо и уговаривал его, сохраняя прежнюю сочность и великодушие выражений:

-- Позаяк ця справа вымагаэ дужэ швыдкого выришення, нэ можна гаяти часу, шановный товарыщу Братченко.

Антон орудовал математическими данными и был уверен в их особой убедительности:

-- За акушеркой пару лошадей гоняли? Гоняли. Акушерку отвозили в город, тоже пару лошадей? По-вашему, лошадям очень интересно, кто там родит?

Но до настоящего белого каления Антон дошел тогда, когда Дерюченко потребовал лошадей ехать за роженицей. Он, впрочем, не был счастливым отцом: его первенец, названный поспешно Тарасом, прожил в родильном доме только одну неделю и скончался, ничего существенного не прибавив к истории казацкого рода. Дерюченко носил на физиономии вполне уместный траур и говорил несколько расслаблено, но его горе все же не пахло ничем особенно трагическим, и Дерюченко упорно продолжал выражаться на украинском языке. Зато Братченко от возмущения и бессильного гнева не находил слов ни на каком языке, и из его уст вылетали только малопонятные отрывки:

   -- Даром все равно гоняли! Извозчика... спешить некуда... можно гаяты час. Все родить будут... И все без толку...

Дерюченко возвратил в свое гнездо незадачливую родильницу, и страдания Братченко надолго прекратились. В этой печальной истории Братченко больше принимал участия, но история на этом не окончилась. Тараса Дерюченко еще не было на свете, когда в историю случайно зацепилась посторонняя тема, которая, однако, в дальнейшем оказалась отнюдь не посторонней. Тема эта для Дерюченко была тоже страдательной. Заключалась она в следующем.

Воспитатели и весь персонал колонии получали пищевое довольствие из общего котла колонистов в горячем виде. Но с некоторого времени, идя навстречу особенностям семейного быта и желая немного разгрузить кухню, я разрешил Калине Ивановичу выдавать кое-кому продукты в сухом виде. Так получал пищевое довольствие и Дерюченко. Как-то я достал в городе самое минимальное количество коровьего масла. Его было так мало, что хватило только на несколько дней для котла.

Конечно, никому и в голову не приходило, что это масло можно включить в сухой паек. но Дерюченко очень забеспокоился, узнав, что в котле колонистов уже в течение трех дней плавает драгоценный продукт. Он поспешил перестроиться и подал заявление, что будет пользоваться общим котлом, а сухого пайка получать не желает. К несчастью, к моменту такой перестройки весь запас коровьего масла в кладовой Калины Ивановича был исчерпан, и это дало основание Дерюченко прибежать ко мне с горячим протестом:

   -- Не можно знущатися над людьми! Да ж те масло?
   -- Масло? Масла уже нет, съели.

Дерюченко написал заявление, что он и его семья будут получать продукты в сухом виде. Пожалуйста! Но через два дня снова привез Калина Иванович масло, и снова в таком же малом количестве. Дерюченко с зубовным скрежетом перенес и это горе и даже на котел не перешел. Но что-то случилось в нашем наробразе, намечался какой-то затяжной процесс периодического вкрапления масла в организмы деятелей народного образования и воспитанников. Калина Иванович то и дело, приезжай из города, доставал из-под сиденья небольшой "глечик", прикрытый сверху чистеньким куском марли. Дошло до того, что Калина Иванович без этого "глечика" уже в город и не ездил. Чаще всего, разумеется, бывало, что "глечик" обратно приезжал ничем не прикрытый, и Калина Иванович небрежно перебрасывал его в соломе на дне шарабана и говорил:

   -- Такой бессознательный народ! Ну и дай же человеку, чтобы было на что глянуть. Что ж вы даете, паразиты: чи его нюхать, чи его исты?

Но все же Дерюченко не выдержал: снова перешел на котел. Однако этот человек не способен был наблюдать жизнь в ее динамике, он не обратил внимания на то, что кривая жиров в колонии неуклонно повышается, обладая же слабым политическим развитием, не знал, что количество на известной степени должно перейти в качество. Этот переход неожиданно обрушился на голову его фамилии. Масло мы вдруг стали получать в таком обилии, что я нашел возможным за истекшие полмесяца выдать его в составе сухого пайка. Жены, бабушки, старшие дочки, тещи и другие персонажи второстепенного значения потащили из кладовой Калины Ивановича в свои квартиры золотистые кубики, вознаграждая себя за долговременное терпение, а Дерюченко не потащил: он неосмотрительно съел причитающиеся ему жиры в неуловимом и непритязательном оформлении колонистского котла. Дерюченко даже побледнел от тоски и упорной неудачи. В полной растерянности он написал заявление о желании получать пищевое довольствие в сухом виде. Его горе было глубоко, и он вызывал всеобщее сочувствие, но и в этом горе он держался как казак и как мужчина и не бросил родного украинского языка.



В этот момент тема жиров хронологически совпала с неудавшейся попыткой продолжить род Дерюченко.

Дерюченко с женой терпеливо дожевывали горестные воспоминания о Тарасе, когда судьба решила восстановить равновесие и принесла Дерюченко давно заслуженную радость: в приказе по колонии было отдано распоряжение выдать сухой паек "за истекшие полмесяца", и в составе сухого пайка было показано снова коровье масло. Счастливый Дерюченко пришел к Калине Ивановичу с кошелкой. Светило солнце, и все живое радовалось. Но это продолжалось недолго.

Уже через полчаса Дерюченко прибежал ко мне, расстроенный и оскорбленный до глубины души. Удары судьбы по его крепкой голове сделались уже нестерпимыми, человек сошел с рельсов и колотил колесами по шпалам на чистом русском языке:

   -- Почему не выданы жиры на моего сына?
   -- На какого сына? -- спросил я удивленно.
   -- На Тараса. Как "на какого"? Это самоуправство, товарищ заведующий! Полагается выдавать паек на всех членов семьи, и выдавайте.
   -- Но у вас же нет никакого сына Тараса.
   -- Это не ваше дело, есть или нет. Я вам представил удостоверение, что мой сын Тарас родился второго июня, а умер десятого июня, значит, и выдавайте ему жиры за восемь дней...

Калина Иванович, специально пришедший наблюдать за тяжбой, взял осторожно Дерюченко за локоть:

   -- Товарищ Дерюченко, какой же адиот такого маленького ребенка кормит маслом? Вы сообразите, разве ребенок может выдержать такую пищу?

   Я дико посмотрел на обоих.

   -- Калина Иванович, что это вы сегодня!.. Этот маленький ребенок умер три недели назад...
   -- Ах, да, так он же помер? так чего ж вам нужно? Ему теперь масло, все равно как покойнику кадило, поможет. Да он же и есть покойник, если можно так выразиться.

Дерюченко злой вертелся по комнате и рубил ладонью воздух:

   -- В моем семействе в течение восьми дней был равноправный член, а вы должны выдать.

Калина Иванович, с трудом подавляя улыбку, доказывал:

   -- Какой же он равноправный? Это ж только по теории равноправный, а прахтически в нем же ничего нет: чи он был на свете, чи его не было, одна видимость.

Но Дерюченко сошел с рельсов, и дальнейшее его движение было беспорядочным и безобразным. Он потерял всякие выражения стиля, и даже все специальные признаки его существа как-то раскрутились и повисли: и усы, и шевелюра, и галстук. В таком виде он докатился до завгубнаробразом и произвел на него нежелательное впечатление. Завгубнаробразом вызвал меня и сказал:

   -- Приходил ко мне ваш воспитатель с жалобой. Знаете что? Надо таких гнать. Как вы можете держать в колонии такого невыносимого шкурника? он мне такую чушь молол: какой-то Тарас, масло, черт знает что!
   -- А ведь назначили его вы.
   -- Не может быть... Гоните немедленно!

К таким приятным результатам привело взаимно усиленное действие двух тем: Тараса и масла. Дерюченко с женой выехали по той же дороге, что и Родимчик. Я радовался, колонисты радовались, и радовался небольшой клочок украинской природы, расположенный в непосредственной близости к описываемым событиям.
NaCl

Новые порции разоблачений Twitter Files, представленные журналисткой Бэри Файс, в отличие от материалов, которые до этого обработал расследователь Мэтт Тайбби, сообщают, что Twitter, симпатизировавший демократам, был для них не только средством самообороны (с помощью которого спасались от публикации токсичного содержимого жёсткого диска ноутбука Байдена-младшего перед выборами, на которые шёл Байден-старший), но и боевым оружием для атаки на политических врагов.

Опубликованные скриншоты внутренней переписки подтверждают, что демократам во всех дискуссиях, направленных, к примеру, против Трампа, всегда горел зелёный свет. А в чёрные списки то и дело заносили влиятельных прореспубликанских публицистов. Например, ведущего Fox News Дэна Бонджино. На аккаунте же консервативного активиста Чарли Кирка во внутренней системе контроля поместили пометку «не усиливать распространение». Надо, правда, сказать, что все эти механизмы не есть технология, доступная лишь Twitter. Понижением цитирования и выдачи по сей день активно пользуется YouTube, где также не гнушаются блокировками. Как и Facebook (запрещён на территории РФ). Впрочем, там пока нет новых владельцев, которые бы выгнали тех, кто этим грешит.

Среди же изгнанных Маском был и глава службы безопасности Twitter Йоэль Рот, который, как на работу, бегал на еженедельные встречи с ФБР. Федералы в преддверии выборов 2020 года взяли на себя роль чуть ли не главных цензоров контента, к выборам относящегося. Неугодные твиты агенты помечали, Рот брал под козырёк, а потом, посовещавшись с коллегами, сообщения удаляли. Для этого существовали целые группы специалистов, которым было поручено обрабатывать 200 дел в день. Эдакие расстрельные тройки.

Встречи Рота с фэбээровцами стали ещё более частыми после того, как социальная сеть начала готовиться к блокировке аккаунта Трампа, случившейся почти сразу после штурма Капитолия 6 января 2021 года.

Пытаясь понравиться этой идеологической дирекции единого заказчика, в которой в один клубок сплелись интересы и американского deep state, и тех, кто пытался усидеть на гребне переменчивой политической волны, тогдашнее руководство Twitter взвалило на себя непосильную ношу тотальной цензуры. Буквально строила плотину на пути неостановимого информационного потока. В итоге даже проверить фактуру получалось через раз, да и то на коленке. Доходило до банальных поисковых запросов в Google, где ведь тоже своя цензура имеется. Уроборос. Змей, кусающий себя же за хвост.