Затем на пару лет меня оставили в покое, но надо полагать, что личное дело жило своей собственной жизнью, и мое бумажное второе «я» чьей-то невидимой рукой было перемещено на другую полку. Вызвали в поликлинику, обстучали, обмерили, покрутили на кресле, написали на карточке «годен ВДВ», чему я не придал особого значения — мало ли что они там пишут. Так или иначе, но теперь запрос пришел уже в отдел кадров института, где я был вполне доволен жизнью, сочиняя теорию дизайна заодно с диссертацией. Итак, я получил предписание прибыть на Белорусский вокзал. Лишь в поезде выяснилось, что мы, человек полтораста, набранные со всей страны, отправляемся в Витебскую дивизию ВДВ.
Прыгать так прыгать. По первому разу было достаточно любопытно, хотя не страх, а чисто физиологический «мандраж» выбрасывал на щеки то мертвенную бледность, то неестественный румянец. Принуждения не было: двое не смогли себя пересилить и без последствий отправились домой.
Нельзя было не заметить, что уровень IQ в нашем временном сообществе был явно выше среднего. Занятия по тактике были составлены отнюдь не для идиотов. Лекторы не пользовались идеологическими штампами и пробуждали интерес аудитории вполне рассчитанными риторическими ходами — один из приезжих специалистов начал монолог словами: «Первым делом после приземления надлежит пристрелить комсомольца» — имея в виду синдром Зои Космодемьянской, т. е. наивного энтузиаста, способного сорвать выполнение задания. Другой, надо полагать особист, с нестандартной фуражкой и с сигарой в углу рта, брал нас по одному под локоток, уводил погулять и произносил: «Что вы там себе думаете — ваше дело, но вы — русский офицер…» и т. п.
....
Черты общего безумия проступали уже тогда, в конце 60-х, все заметнее. На занятиях по тактике я, к примеру, получил хорошую карту западной части Гренады и задание — создать базу и возглавить партизанское движение (!) испанцев против сил НАТО. Работавшие с нами инструкторы с трудом удерживали серьезные мины, отвечая на ехидные наши вопросы по этому поводу. Составители инструкций по подрыву мостов все еще переписывали тексты довоенной эпохи и не удосужились ознакомиться с азами статики сооружений. Когда я показывал, что тех же эффектов можно достичь в три раза меньшим объемом тротила, инструктор соглашался, но инструкцию чтил выше логики. В то же время он, уже лишившийся одной звездочки на погонах за какие-то художества, с огромным энтузиазмом присоединился к моему интересу попробовать изготовить «розу» из старого бронетранспортера. Дело в том, что я только что углядел в журнале «Америка» работы американского скульптора, созданные взрывом под водой, но в нашем распоряжении был только пруд с мутноватой водой, и идея явно нуждалась в череде экспериментов. Это по понятным причинам исключалось. Распределить заряды пластита, соединив их детонирующим шнуром так, чтобы взрывные волны программно наложились друг на друга, было непросто. «Роза» получилась кривоватая, шума было много, в курсе были многие, но, разумеется, никто нас не выдал.
В общем-то нас недурно обучили взрывному делу, тем более что на вооружении оказалось уже немало новых штучек вроде миниатюрных мин с замедлением, которые выбрасывали прицельно струю раскаленной меди, насквозь прожигавшую сантиметровую сталь.
....
Было заметно, как ширилось подражание НАТО в том, что касалось устрашающих имен собственных для всяческих военных изделий, среди которых обнаружилась мина для отрыва индивидуального окопа. Два инструктора возились с этой миной часа полтора, но потом ее так и пришлось подорвать тротиловой шашкой во избежание неприятностей. Еще мы изучали странные, ужасно засекреченные опусы, в которых приводились описания всевозможных стреляющих затей и мин-ловушек, сочиняемых какими-то Мерлинами из «конторы». Сами ничего подобного, впрочем, не использовали.
Через год я чуть было не загремел в Африку — исполнять, как тогда говорилось, свой интернациональный долг, т. е. обучать головорезов в очень демократическом Конго. Это было отнюдь не смешно, предписание было выписано. Меня спасло лишь то, что к тому времени я стал счастливым обладателем кандидатской степени, что почему-то освобождало от мобилизации. Похоже, что сохранялись инструкции еще довоенных времен, когда кандидатов наук было мало и степень давала «бронь». В военкомате об этом, разумеется, не сообщали (мой одноклассник, уже было собравший вещи, узнал о такой возможности только от меня), но копию диссертационного диплома приняли безропотно.
В Африку не забрали, но я явно попал в некий именной список, так что были еще сборы — все более дорогостоящие забавы по мере сокращения состава группы и, если так можно выразиться, повышения ее потенциала. Карпатский заповедник, удивительной красоты буковые леса на водоразделах и проверка на скрытное наблюдение за военной базой, что было сопряжено с некоторым риском. Полярный Урал, где трое суток надо было выходить к тайнику с едой, в пути питаясь чем бог пошлет. Мне послал мало — неумелые попытки глушить рыбу результата не дали, дичи не обнаружилось, так что пришлось кормиться корнями иван-чая, грибами икислицей. Был Херсонес, где тобой выстреливали из торпедного аппарата, впрочем, не с подлодки, а со стационара (все время не оставляло впечатление, что жизнь попросту воспроизводит Голливуд). Большей гадости я, пожалуй, не испытывал. Была высадка с вертолета в пустыне, где следовало научиться добывать воду из свежеющего вечернего воздуха с помощью куска полиэтиленовой пленки. Были горы, которых я побаиваюсь, приходилось ночевать в гамаке, подвешенном к скале, — это удовольствие, надо сказать, для больших любителей.