Большой передел мира

В целом, эта стратегия сработала. Позже советский лидер Михаил Горбачев назвал Афганистан «кровоточащей раной», а в 1989 году, спустя 10 лет после вторжения Красной армии на его территорию, она вернулась к разваливающейся империи, оказавшейся на грани полного краха. Для Вашингтона это стало классическим триумфом времен холодной войны, последним ударом перед окончательным развалом Советского Союза — если не считать одного малозаметного обстоятельства: после краха СССР эти хорошо вооруженные экстремисты никуда не исчезли. Миссия не была завершена. Даже наполовину. Вкус Вьетнама для россиян обернулся лишь легкой закуской перед подачей главного блюда, которое было впереди. И оставшаяся часть той трагической истории, которую Чалмерс Джонсон (Chalmers Johnson) назовет «ответным ударом» еще до того, как ответный удар был нанесен не только по разрушенному Афганистану, но и по Нью-Йорку и Вашингтону, хорошо всем известна — и это далеко не конец. И даже не половина. 

В этих целях правительства двух стран сознательно акцентируют внимание на внешней политике, отрицающей легитимность Запада, и в то же время, всячески воздерживаются от комментариев о внешнеполитических устремлениях друг друга. Руководитель КНР Си Цзиньпин рассказывает о так называемой «китайской мечте», которая предусматривает построение нового геополитического порядка в Азии, создаваемого странами этого региона, и указывает на то, что Китай будет играть в этом ведущую роль. Российский президент Владимир Путин, со своей стороны, разъясняет, что его цель это создание Евразийского союза, в рамках которого отношения между бывшими советскими республиками будет определять Москва. Оба государства обвиняют Соединенные Штаты в том, что те, сохраняя агрессивный менталитет холодной войны, пытаются сдержать вполне правомерные устремления России и Китая в своих регионах. 

Есть как минимум шесть причин считать, что такое негласное партнерство между Китаем и Россией имеет прочный характер. Во-первых, Путин и Си Цзиньпин, оправдывая методы своего правления, пользуются весьма похожими идеологиями. Они подчеркивают гордость за социалистическую эпоху, придают особое значение китаецентризму и русоцентризму с их стремлением распространить внутренний политический порядок этих стран вовне, а также выступают против гегемонизма. Хотя в русском национализме присутствует элемент ксенофобии, которая в 1990-е годы подпитывала демагогические выступления против Китая, Путин резко ограничил данный аспект и избегает прямых заявлений об усилении КНР. Идеология китаецентризма аналогичным образом провоцировала напряженность в отношениях с Россией, оспаривая российские притязания в Центральной Азии, которая раньше входила в состав Советского Союза. Однако сегодняшние китайские лидеры показывают на международных форумах и встречах, в том числе, в Шанхайской организации сотрудничества, что они готовы проявлять уважение к политическому и культурному влиянию России.

Во-вторых, Китай и Россия подчеркивают свои исторические отличия от Запада и особо выделяют конфронтацию с США в период холодной войны. В официально разрешенных работах в двух странах нет почти никаких упоминаний о китайско-советском споре времен холодной войны. Если раньше некоторые китайские историки признавали, что война в Корее началась из-за северокорейской агрессии против юга, то в последних учебниках вина за развязывание войны целиком и полностью возлагается на США. Аналогичным образом, политические руководители и аналитики в обеих странах все чаще заявляют, что Запад никогда не менял свое империалистическое мировоззрение времен холодной войны (о чем свидетельствует та поддержка, которую он якобы оказывал так называемым цветным революциям на Украине и в Гонконге). Такого рода риторика подразумевает, что Китай и Россия по сей день обязаны противостоять влиянию Запада и строить новый мировой порядок.

В-третьих, как утверждают Россия и Китай, мировой финансовый кризис 2008 года показывает, что западная политическая и экономическая модель находится на грани краха и уступает их собственным моделям. (Вторая часть этого довода находит больший отклик в Китае, чем в России.) Китайские и российские лидеры не желают, чтобы гражданское общество представляло угрозу их правлению, а поэтому в 2014 году они осуществляют свои репрессии более сурово и безжалостно, чем раньше, если считать с начала 1990-х годов. 

В-четвертых, Путин и Си Цзиньпин подчеркивают важность российско-китайских отношений перед лицом внешних угроз. Это следствие того, что две страны дают высокую оценку коммунизму — как правящей на сегодня идеологии в Китае и как позитивному историческому наследию в России. Из-за этого у них осталось мало естественных идеологических союзников, и они вынуждены опираться друг на друга. Сегодня нет особых оснований полагать, что в обозримом будущем что-то изменится. 

В-пятых, Россия и Китай предпринимают весьма успешные усилия для того, чтобы оставаться на одной стороне в международных спорах. Вместо того, чтобы вступать в открытое столкновение по региональным вопросам, таким как территориальная и энергетическая политика Вьетнама, они уходят от публичного обсуждения своих разногласий, из-за чего в их странах сведены к минимуму общественные настроения в пользу противостояния между Китаем и Россией. В то же время, обе страны в любом имеющем к ним отношение споре во всеуслышание говорят об угрозе со стороны США и их союзников. Эта кампания оказалась настолько эффективной, что в нынешнем году порой было трудно провести различие между российскими и китайскими авторами, пишущими об украинском кризисе и о демонстрациях в Гонконге. 

В-шестых, в обеих странах проводятся официальные кампании по продвижению национального самосознания. Путин и Си Цзиньпин используют все доступные ресурсы, в том числе, жесткую цензуру и напористую и хорошо организованную аргументацию, чтобы сплачивать свои страны вокруг резких политических лозунгов и громких идей, оправдывающих внутренние и внешние репрессии. Такие действия весьма результативны, потому что в них используются исторические обиды и недовольства, а также хорошо всем знакомая шовинистская риторика. Итогом этого в обеих странах стало самое значительное со времен холодной войны усиление национализма.