Большой передел мира

Сам де Голль вернулся во власть на волне Алжирского кризиса в 1958 году, когда восстание французских военных в Алжире, требующих наведения порядка и сохранения Алжира в составе Франции, сделало вероятным приход к власти в Париже ультраправых.
Тогда де Голль показался либеральной «четвертой республике» меньшим из зол компромиссом. Парадокс в том, что при всем мачизме и силе де Голля, он во многом навсегда остался такой компромиссной фигурой в политике. Так же, впрочем, как и в истории.
Кризис, который привел его к власти, де Голль разрешил следующим образом: Франция ушла из Алжира, окончательно перестав быть империей. Миллиону алжирских французов пришлось бросить свои дома и вернуться во Францию.
Французским же военным, которые фактически и привели его к власти, президент заявил следующее: алжирцев рождается слишком много, гораздо больше, чем французов. Если мы не можем пресечь это, то хотя бы отсечем Алжир от Франции, чтобы не стать в скором времени арабской республикой.
Прогноз де Голля, как видим, не сбылся, и ослабленная Франция к 2000-м гг. «арабской республикой» все-таки стала.
Знаменателен в этом смысле и конец де Голля. Пришедший к власти на волне бунта правых военных, требующих «наведения порядка в стране», он оказался через десять лет свергнут фактически бунтом малолеток 1968-го, требующих отдать «всю власть воображению» и «оргазма – здесь и сейчас».
Де Голль, таким образом, оказался переходной фигурой от старой Европы – Европы сильных, пусть и неоднозначных политиков, которых во Франции олицетворял маршал Петен, – к Европе новой, мультикультурной, пестрой и травоядной, которую сегодня олицетворяет Франсуа Олланд.
В этом смысле нам особенно интересно было бы сравнить фигуры де Голля и Марин Ле Пен, при всем своем ультраправом имидже также являющейся, на наш взгляд, фигурой компромиссной и, возможно, переходной от Европы сегодняшней – Европы разваливающегося Евросоюза и исчезающего евро – к Европе новой и еще нам незнакомой.
Компромисс как принцип власти
Сделать Францию великой снова – под таким девизом и прошла, можно сказать, политическая карьера де Голля.

Впрочем, основой этого величия, как правило, служил компромисс. Приязненные отношения со Сталиным ввели Францию в клуб «великих держав, одержавших победу над нацизмом». Заверив Сталина в будущих союзнических отношениях, Де Голль обеспечил свою страну собственной оккупационной зоной и местом в Совете безопасности.
Впрочем, место Франции в «клубе победителей», даже с учетом выдуманной позднее «истории сопротивления», всегда оставалось двусмысленным (начиная с известного вопроса Вильгельма Кейтеля, подписывавшего капитуляцию Германии, брошенного в сторону французов, важно ее принимавших, наряду с союзниками – а эти тоже нас победили?).
Сам де Голль желал обеспечить величие Франции ее центральным, посредническим положением в Европе, умело лавируя между ее полюсами.
Он ощущал себя посредником между Востоком и Западом, провозглашая идею Европы «от Атлантики до Урала» и новые идеологические «скрепы» между советским социализмом и англосаксонским либерализмом.
В 1954 году голлистам удалось провалить планы создания единого европейского оборонительного сообщества (European Defense Community), фактически единой европейской армии. И в дальнейшем он пытался подписывать двусторонние договоры с Аденауэром, желая предотвратить создание единой безнациональной Европы, подчиненной транснациональным структурам.
В 1960-м он создал французскую атомную бомбу; в 1965-м вывел французскую армию из состава сил НАТО; дважды (в 1963-м и 1967-м гг.) налагал вето на принятие Великобритании в ЕЭС, мотивируя это тем, что это «приведет к образованию колоссального трансатлантического блока под американским контролем и влиянием, который поглотит европейское сообщество», вместо того чтобы «создать чисто европейскую конструкцию».

Будучи крайним французским националистом, он пытался защищать институт сильной президентской власти. Потребовал от США строго придерживаться Бреттон-Вудских соглашений и обменять полтора миллиарда долларов на чистое золото по курсу 35 долларов за унцию.
Увы, почти ни одно из его начинаний не было доведено до конца.
Европа оказалась «собрана» по мондиалистским рецептам, на основе свободного движения капитала, и подчинена транснациональным структурам.
«Золотой» демарш генерала послужил США поводом в 1971 г. отказаться от золотого стандарта и перейти к свободной печати ничем не обеспеченных долларов. Великобритания стала членом ЕЭС в 1973 году. Также спустя годы Франция вернулась в НАТО…
Наконец, все демарши де Голля так разозлили мондиалистов, что вынудили их на проведение первой успешной «цветной революции», каковой, несомненно, и стал знаменитый бунт бэби-бумеров 1968-го, стоивший де Голлю власти.
Первая оранжевая
Парижский молодежный бунт 1968-го до сих пор оставляет немало загадок.
Как удалось кучке юнцов, вооруженных лозунгами типа «запрещается запрещать», «анархия – это я» и переизбытком гормонов, чуть было не сорвать солидную европейскую страну чуть ли не в революцию?
Ветераны «революции» не любят сегодня вспоминать, что начиналась она с возмущений против запрета администрации пускать посторонних девиц в университетские общежития, выдумывая более благородные причины.
Но в том и фишка этой «революции» и этого времени как такового, что ничего более серьезного там быть в принципе не могло.

Вся «революция» была высосана из пальца. При этом, однако, подготовлена массированной и многоплановой работой многих и разнообразных структур, захвативших медийное, информационное пространство страны, включая, разумеется, и университетские кампусы.
Параллельно подготовка к подобной революции проходила и в США: Франкфуртская школа в философии, семья «Нью-Йоркских интеллектуалов» в культуре, боасианская школа и фрейдизм в психологии, наука современной пропаганды и пиара, разработанная Липпманом и Эдвардом Бернейсом еще в годы Первой мировой, неолиберальная и неоконсервативная секты в политике и т. д.  
Работа на культурном фронте по дискредитации старого левого движения и СССР и продвижению новых левых идеологий в Европе под патронажем ЦРУ подробно описана в весьма информативной книге Фрэнсис Сондерс «ЦРУ и мир искусств: культурный фронт холодной войны».
Тогдашними «соцсетями» во Франции стали фильмы Годара, памфлеты Жан-Поль Сартра, миллионы листовок из коммун парижских хунвэйбинов, антибуржуазный пафос и, конечно, секс, наркотики, рок-н-ролл – самые воодушевляющие «три источника и три составных части» молодежной революции. 
Почему бунт так быстро захватил вдруг тысячи юнцов? Почему так быстро иссяк?
Потому, вероятно, что главным в нем было освобождение сексуальной энергии подростков, замешанное на фронде против «буржуазных отцов» и причастности к чему-то новому и таинственному.
За ставшими детонатором юнцами поднялись левые профсоюзы. А еще через десять дней бастовала уже вся страна, десять миллионов человек, едва ли помнивших и понимавших, с чего все началось.
И мощный старик не устоял. Да, в конце мая ползучий хаос был остановлен, порядок наведен. В конце июня за голлистов проголосовали на выборах в парламент 75% французов – потрясающий результат! Страна не хотела сходить с ума вслед за молодежью и голосовала за порядок.
Но… Что-то в де Голле надорвалось. В феврале 1969 года он вынес на всенародный референдум реформу Сената, которую пообещал еще в мае 1968-го, заранее объявив, что в случае проигрыша уйдет. И сдержал слово.
Марин Ле Пен: компромисс в обмен на власть
В 1958-м, когда де Голль шел к власти на волне Алжирского кризиса, Жан-Мари Ле Пен вступил на политическое поприще одним из бескомпромиссных лидеров ультраправых.
Сегодня, когда Франция, как и предвидели правые, действительно превратилась в Арабию, его дочь уверенно ставит на голлизм… К вящему возмущению отца, бескомпромиссного петеновца, человека той старой, навсегда ушедшей Европы, и в обмен на новые миллионы голосов французов.  
Обновленный «Национальный фронт» расстался с антисемитизмом, расизмом и даже с гомофобией. Причем настолько основательно, что сегодняшний вице-президент партии Флориан Филиппо – открытый гей (и при этом, конечно, убежденный голлист) – никого не удивляет.  
Именно Филиппо, как уверяют, во многом ответственен за новый облик партии. И следовательно – за ее успех.

Сегодняшняя Ле Пен говорит об обновленном Нацфронте, что ее партия – правая в идеологии и левая в экономике. Да, именно таков мейнстрим новых правых в Европе. Это, несомненно, популизм, несомненно – компромисс, несомненно – голлизм.
Кроме того, это можно назвать одной из версий того современного «консервативного социализма» (или социального консерватизма), американским изданием которого является сегодня президент Трамп.
Наш сегодняшний рассказ о Де Голле и Ле Пен имеет, конечно, философский подтекст. Можно ли до бесконечности размывать идеалы ради конкретных тактических целей? Не окажешься ли ты в итоге настолько слаб, что тебя сметет внезапным порывом ветра?
Ждет Марин Ле Пен удача или нет, новые мировые тенденции налицо. Их стоит осмыслить, в том числе и исторически. Тем более что это актуально и для современной России.
Вопрос ведь можно поставить так: в ХХ веке Россия прошла через марксистский социализм и левый интернационал. И если интернационал национальных патриотических государств – новое будущее мира, то дать ему новую бескомпромиссную идеологию – не наш ли это шанс?

Владимир Можегов, публицист