Тред №1032835

Каково это — быть единственным американцем в Дагестане
7 декабря в 12:29

№117

ДЕЙВ ХЕЙТОН, 35 лет, Каспийск:

«Меня зовут Дейв, но все чаще я представляюсь Давидом или Даудом. Фамилию можно было бы сменить на Хаитов, но пока до этого не дошло. Я единственный американец в Каспийске, а до недавнего времени — во всем Дагестане. Сейчас в Махачкале живут два моих соотечественника, лингвисты, изучающие аварский язык. Но они уедут обратно в Штаты, а я останусь.
Моя любовь к Дагестану началась в университете. Я родился в маленьком городе в Висконсине, недалеко от Великих озер. Подростком я много путешествовал с отцом: он работал в фонде, который занимался гуманитарной помощью в Африке, и с четырнадцати лет я колесил с ним по Замбии, неделями живя в деревнях без воды и электричества. Именно тогда я стал интересоваться культурой других народов, поэтому и поступил на факультет антропологии в Университете Висконсина. Мы изучали всю Евразию единым блоком, а когда проходили культуру России, преподаватель мимоходом упомянул Кавказ и буквально парой слов обмолвился про Дагестан, где веками сосуществует рекордное число этнических и языковых групп. Мной завладела мысль: что это за место такое — Дагестан? Я решил обязательно там побывать. Это оказалось не очень легко осуществить, да и семья была не в восторге от моей затеи. Но я уперся и в 2005 году все-таки приехал в Дагестан. И возвращался сюда четыре года подряд.
Еще на последнем курсе я встретил свою будущую жену. Катя выросла в Москве, училась в МГУ и продолжила образование в Висконсине. Ее одноклассник погиб во Вторую чеченскую войну, и у нее было много причин не гореть желанием оказаться на Кавказе, так что герой в этой истории именно она — для меня, американца, все это значило гораздо меньше. В Штатах же ничего не знают о Дагестане, даже после взрывов на бостонском марафоне в прессе писали в основном про Чечню, хотя семья Царнаевых до эмиграции жила как раз в Махачкале.
В 2009 году, когда мы переехали в Каспийск, я собирался написать книгу. Скопил денег, получил грант — все это позволяло нам прожить здесь около двух лет. Тогда казалось, что этого времени хватит: я успею увидеть все, что нужно, написать милую книжку про Дагестан для западного читателя — из разряда тех, что кладут на кофейный столик, — заработать денег и прославиться. На деле все оказалось куда сложнее — чтобы просто обосноваться в Дагестане, потребовалось невероятное количество времени и сил.
Первым делом пришлось познакомиться с местной дорожной культурой. Чтобы ездить по республике, я купил белую «Ниву». Водить я учился в Замбии, дороги там еще хуже, чем в Дагестане, но в смысле вождения Африка скорее похожа на США, чем на Махачкалу, Дербент или Каспийск. Здесь даже в такси, когда вы пытаетесь пристегнуться, водители сердятся или обижаются. Если вы пристегнуты за рулем, вас обязательно остановит инспектор — ремень автоматически означает, что вы не местный и можете везти или замышлять что-то противозаконное.
Недавно я летал в Штаты, из аэропорта меня забирал брат: я сел на заднее сиденье и увлекся пейзажем, все казалось таким большим и красивым. Автомобиль запищал, брат оглянулся и чуть не подскочил: «Чувак, пристегни ремень!» Я настолько отвык, что даже не вспоминаю об этом. И когда мама, начитавшись новостей про очередной теракт, в ужасе звонит мне, я успокаиваю ее: «Послушай, я клянусь, самое опасное здесь — дороги». Я никогда не запирал машину, двери в нашем доме всегда открыты, трое наших детей ходят в обычную школу, и я спокоен за них. Уверен, что в автомобильной аварии умереть здесь шансов куда больше, чем в результате теракта.
Презрение к ремням безопасности, бравада — фундаментальная часть местной культуры и заложенной в нее воинственности. Характерен анекдот, который рассказывают здесь: «Однажды Китай объявил войну Дагестану, вся китайская пехота окружила Дагестан, и полководцы собрали совет. Было известно, что китайцы нападут на рассвете, сотни и сотни тысяч солдат. Царила мертвая тишина, лица генералов были сосредоточены и печальны. Наконец, за десять минут до рассвета, старейший генерал встал, ударил кулаком по столу и закричал: «Где? Где мы найдем столько земли, чтобы похоронить все тела?»
Агрессивное вождение я считаю производным джигитских традиций, на которые наложилось новейшее влияние гангстерской культуры. Поэтому «приоры» здесь опущены так низко к земле, поэтому почти все они черные и с тонированными стеклами — правда, после запрета это приобрело совсем комичную форму, когда на окна вешают занавески. Люди здесь понимают, что у них горячая кровь, они могут сигналить, подрезать друг друга, но очень редко они выпрыгивают из машин и лезут в драку. Я был свидетелем подобных сцен, но гораздо реже, чем в Стамбуле, Лос-Анджелесе или Чикаго. А главное, те же самые ребята из черных «приор» могут остановиться посреди дороги и пожертвовать жизнью, чтобы защитить бабушку или заслонить вас от пули. Когда моя «Нива» ломалась, мне ни разу не приходилось ждать помощи или куда-то звонить. Водители останавливались сами, а когда я хотел заплатить, всегда отказывались. После недавней поездки в Париж я осознал, что в каком-то смысле люди здесь более цивилизованны: по крайней мере, если с моей мамой что-то произойдет во Франции, я буду беспокоиться гораздо сильнее — в Дагестане, я знаю, о ней обязательно позаботятся.
Спустя три с половиной года я решил продать машину, но вовсе не потому, что не привык к местным правилам и дорогам. Я часто ездил за город и испытал все, что только возможно: однажды мне даже пришлось три дня ждать, пока вышедшая из берегов река Курахчай вернется в русло — моста через нее нет, проехать можно было только вброд. Дело в том, что ездить на машине американцу в Дагестане просто неудобно. Если меня останавливал полицейский, он долго рассматривал мой паспорт, а потом непременно звал товарищей посмотреть на него. Иногда они в шутку спрашивали: «Ты шпион, что ли»? И я отвечал: «Да-да, конечно!» А кто-то сразу звонил в ФСБ, так что мне приходилось ждать, когда приедет следователь и проведет допрос. Я заранее знал, о чем меня будут спрашивать и как отвечать на эти вопросы. Обычно все заканчивалось мирно, мы пили чай, офицеры ФСБ приглашали меня на хинкал или шашлыки, но каждый раз это рушило все планы.
Я уже давно ничего не испытываю, когда говорят, что я шпион. Проще согласиться, чем каждый раз читать лекцию про цели и задачи культурологии. Но я понимаю, почему так происходит: в голове у людей нет категории для меня. Коррупция в образовании процветает в Дагестане даже по российским меркам, разъедая академические институты, подрывая доверие к науке. Людям трудно поверить, что кто-то может быть заинтересован в изучении их культуры. Что бы я ни рассказывал, в конце они все равно спросят: «Хорошо, а на самом деле ты здесь зачем?»
Тем не менее с каждым годом я все больше чувствую себя здесь как дома. Очевидный спад в отношениях между Россией и США никак на мне не сказывается. Я вообще не люблю говорить про политику, мы с друзьями разве что шутим на эти темы. В Дагестане много стереотипов про разные этносы, и мы смеемся, что Джордж Буш — типичный аварец, шумный, отчаянный и недалекий, а Обама — лакец, хитрый и коварный.
Всего у меня здесь пять близких друзей. Только переехав в Дагестан, я подружился с куда большим количеством людей, но в каком-то смысле это было ошибкой. Никто не объяснил мне, как работает тухум — клановая система. Я не представлял, что становясь чьим-то другом, ты автоматически становишься другом всех его друзей и всей родни, обязательным гостем дней рождений, свадеб и прочих праздников. Так что человеку, который собирается жить в Дагестане, я бы в первую очередь посоветовал не заводить больше одного друга. Одного будет достаточно, чтобы никогда не скучать. Друзья буквально сражаются за мое время, но знаете, лишь с годами я узнал, что значит для них эта дружба. Одного не меньше трех раз допрашивали и настоятельно советовали прекратить общение со мной, с другими тоже проводили беседы.
Что меня совсем не пугает в Дагестане, так это оружие: я же американец, а не европеец. В детстве дед часто брал меня на охоту, я довольно рано научился стрелять. Потом мы два года жили в Северной Дакоте, где люди свободно разгуливают с оружием, и это стало хорошей подготовкой к Дагестану. Хотя культура оружия здесь, конечно, сильно отличается. Никогда не забуду свой первый Новый год в Каспийске: я думал, что началась Третья мировая война. Соседи палили из автоматов Калашникова прямо из окон. Но со временем я привык к этому. Стрельба в воздух по праздникам — как раз то, чего не хватает современной западной культуре. Мы слишком драматизируем все, слишком паникуем. От того, что на свадьбе разрядят в небо пару магазинов, никто не погибнет, а гости навсегда запомнят торжество. Когда я впервые побывал на стреляющей свадьбе, у меня в голове крутилась одна мысль: «Черт, какой же скучной была моя собственная».
Впрочем, мне не нравится то разгильдяйство, с которым местные порой обращаются с оружием. Заходит богатый человек в кафе, и его охранники просто бросают на стол свои автоматы. В одном кафе я даже видел на первой странице меню сумму штрафа за стрельбу в полоток — пять тысяч рублей. Да, время от времени в Дагестане случаются перестрелки между силовиками и террористами, зато здесь никогда не бывает скучно. Если в течение нескольких недель ничего не происходит и Каспийск начинает походить на обычный русский провинциальный город, то потом обязательно случается что-то очень смешное, очень страшное или загадочное.
Последние два года я изучаю музейное дело в Университете Лестера, который считается мировым центром подобных исследований. Следующим шагом станет написание диссертации — сравнительное исследование более чем ста сельских музеев Дагестана. Помню, как в Центре исламского искусства в Париже я встретил две каменные работы из дагестанского села Кубачи. А ведь в местных музеях сотни подобных артефактов, и я мечтаю о том, чтобы туристы увидели их. За шесть лет у нас в гостях побывало, наверное, пятьсот человек, в основном иностранцев. Никто не был разочарован, хотя случалось всякое. Но больше всего меня вдохновляет история моей собственной тещи. Она москвичка и всегда была против того, чтобы мы жили в Дагестане, здорово злилась на меня за то, что я утащил сюда ее дочь. Наконец этим летом она согласилась навестить нас, прожила в Каспийске месяц и была абсолютно счастлива. Она влюбилась в море, была поражена гостеприимностью наших соседей и даже взяла у меня почитать несколько книг по истории Дагестана. А в октябре приехала погостить еще на десять дней».