Спецслужбы
1,442,077
8,582
|
Vediki977 ( Слушатель ) |
| 14 июн 2017 12:05:37 |
Старлей под прикрытием
новая дискуссия Дискуссия 691
Андропов запрещал встречаться с агентурой во время съездов партии, опасался связей с террористами, при нём было наложено строгое табу на политические убийства
В дверь вежливо постучали, и в кабинет вошёл… Молотов. Сам Вячеслав Михайлович Молотов, долгое время правая рука Иосифа Сталина, вершитель советской внешней политики. Мы, привыкшие к его портретам на площадях по праздникам, непроизвольно встали и замерли.
– Извините, товарищи, – молвил он, – а где помещается монгольская референтура? Трепеща от смущения и страха, мы ему объяснили. Дело происходило в 1957 году, и сравнительно недавно Хрущёв изгнал Молотова и всю «антипартийную группу» из Политбюро и назначил его послом в Монголии. Я вспомнил об этом эпизоде, погрузившись на телеканале «Россия 1» в сериал «Оптимисты» (режиссёр – Алексей Попогребский) о шестидесятниках МИДа и, закрутившись в интригах, шпионских играх и адюльтерах прекрасно игравших актёров, вдруг понял, что фильм-то обо мне грешном, ибо именно в эту пору я начал трудиться в МИДе. Жизнь моя, иль ты приснилась мне? Или я жил слепым и ничего не видел вокруг? Но придётся откатить нашу тачку чуть назад, дабы представить обстановку тех бурных лет.
МГИМО ТОГДА НЕ БЫЛ БЛАТНЫМ
Окончив самарскую среднюю школу с золотой медалью, я прибыл в Москву завоевателем, как бальзаковский Растиньяк в Париж, и без экзаменов поступил в МГИМО, который и тогда был при МИДе. Пришлось только сдать английский и пройти собеседование с синклитом мудрецов (вопросы от числа колонн у Большого театра до фамилий генсеков компартий всего мира). Во время подсчёта колонн ко мне неожиданно подвалился франтоватый мужчина и ласково воскликнул: «Какой красивый мальчик! Не хочешь в кафе?» – я дунул от него в сторону как от нечистой силы, ибо о существовании гомосексуалистов даже не подозревал, а решил, что это агент ЦРУ (как они пронюхали о моём поступлении в МГИМО?!) – тщательное чтение советской прессы давало о себе знать. Это был 1952 год, блатом тогда и не пахло, большинство ребят происходили из обычных семей (было 3–4 студента из семьи мидовцев, но они никак не выделялись), очень много из провинции, абсолютное большинство – комсомольцы, среди нас были и партийные фронтовики.
Будущий сотрудник ЦК партии мой друг Женя Силин жил в развалюхе в Кусково, нынешний профессор и публицист Борис Ключников приехал из казачьей станицы, будущий начальник советской разведки Леонид Шебаршин (он влился в МГИМО с Институтом востоковедения), из семьи обувщика, жил тоже в какой-то лачуге в хулиганской Марьиной Роще. Заполняли толстенные анкеты, где требовалось указать родственников за границей, пребывание в оккупации и даже участие в оппозиционных партиях. Ребята попадались самые разные, были среди нас и одиночки с набриолиненными коками, и слишком дерзкие шутники, но наш курс изрядно пошерстили реформами, и этих товарищей отчислили. Никакого даже намёка на диссидентство в нашей студенческой среде я не встречал – все споры проходили в рамках партийной линии. На ноябрьской демонстрации в колонне замыкавшей шествие студентов посчастливилось узреть великого Сталина – он неторопливо и величественно спускался с Мавзолея. Одевались студенты МГИМО во что придётся, одно время я носил перелицованную отцовскую бекешу (это шуба для комсостава) и сапоги (однажды звезда международного права, подслеповатый профессор Дурденевский, носивший мидовскую форму, по ошибке даже отдал мне честь). После Сталина наша лёгкая промышленность производила всё больше одежды, но она отличалась выдающимся уродством. Однако с годами появился импорт, особенно из ГДР и Болгарии: в моду вошли чехословацкие шляпы «тонак» (в них и щеголяют герои «Оптимистов»). Стиляги в правоверном МГИМО не приветствовались, ботинки на каучуковой подошве никто не носил, джаз слушали с удовольствием, а после Всемирного фестиваля молодёжи и студентов в Москве 1957 года спокойно танцевали в непубличных местах рок-н-ролл.
Огромную проблему представляло жильё: большинство студентов жили в коммуналках и общежитиях, я относился к числу богатеев, ибо папа – полковник КГБ в отставке чудом поменял роскошную квартиру в Самаре на «двушку» в Тестовском посёлке. Было обидно, что мне как сыну обеспеченного родителя не платили стипендию, столь необходимую для светской жизни. Впрочем, какая тут к чёрту светская жизнь, если с занятиями дохнуть – не передохнуть, какие тут на фиг девушки, если не решена вечная проблема хаты?! Мой друг приобщил меня к московским ресторанам (он был старым москвичом и даже «по-настоящему» дружил с девушкой, что было редкостью в те невинные времена), мы отправились в тогдашний «Гранд-отель», что помещался в Москве фасадом метро «Площадь Революции», предупредил, чтобы я не заказывал хлеб, мол, это не принято (я, провинциал, сидел, как оплёванный), мы скромно выпили, а потом он украдкой завёл меня в дальний угол зала, где в закутке висела картина с полуобнажённой дамой на ложе а-ля Буше – вершина эротического кайфа того времени. Ресторан – это событие чрезвычайное, раз в год мы бывали в модной «Авроре» (ныне «Будапешт»), там у входа стояло чучело медведя (пьяные то совали ему в пасть бутылку, то надевали на голову шляпу), но главное, выступал блестящий ударник Лаци Олах.
Первое приобщение к работе с документами ограниченного доступа
ВЕЛИЧЕСТВЕННЫЙ МИД
В сталинские времена понятие «заграница» носило некий сказочный характер, посчастливилось побывать там немногим (воины-освободители не в счёт), в Самаре мы с приятелем специально ходили посмотреть на дипломата, отца девочки из соседней школы, ходили, будто на диковинку, ожидали узреть Илью Муромца, но это оказался скромный человечек в заграничном костюме и с залысинами, что несколько нас расстроило. Можно сколько угодно морочить голову нынешней молодёжи разговорами об индустриализации, морально-политическом единстве и прочими пропагандистскими мифами, но в те времена страна была буквально законопачена от «тлетворных влияний Запада» (прорехи ухитрялись пробивать), в МГИМО нам дозволяли читать только коммунистические иностранные газеты, и то после получения допуска в спецфонд, домашнее чтение – добропорядочный Голсуорси, прогрессивный южноафриканец Питер Абрахамс, непоколебимый коммунист Олдридж. Отметим, что на нашем курсе появились китайцы, монголы, чехи, поляки, болгары и румыны – страны народной демократии осваивали опыт друзей.
Пороги величественного здания МИДа я впервые переступил в 1957 году, когда был определён на практику в отдел печати – я буквально раздувался от гордости, от некой причастности к сонму дипломатов. Правда, на заграничную практику меня, увы, не взяли, ибо в любимую партию я ещё не вступил и крупных комсомольских постов не занимал. Отдел печати тогда возглавлял Леонид Ильичёв, бывший моряк, позже вымахавший в секретари ЦК по идеологическим вопросам. Однажды, вернувшись из Парижа, он собрал совещание и, натянув на свои пальцы с полустёртыми татуированными якорьками некие ниточки, стал показывать замысловатые французские фокусы.
Отдел плотно контролировал иностранных корреспондентов, помнится, я выступал толмачом у Ильичёва, когда он грубо распекал американского корреспондента «Тайм» за антисоветскую клевету, тон его меня поразил. Позднее я тиснул пару статей в центральной печати о лживости отдельных американских журналистов, перо уже было натаскано на институтской курсовой «Фашизация государственного строя США». Практика отнюдь не означала гарантию поступления в МИД, и по окончании МГИМО в 1958 году мы все напряжённо ожидали распределения.
Чем же дышали тогда молодые сотрудники МИДа? Появились ли истинно свежие ветры в советской дипломатии? Появились, и весьма, весьма существенные. Продолжатель дела Ленина Иосиф Сталин, несмотря на роспуск Коминтерна, на деле не собирался отказываться от революционных принципов. Выйдя из тяжкой войны победителем, он успешно продолжил коммунистическую экспансию в Восточной Европе, поставив во главу стран народной демократии бывших московских коминтерновцев (Димитров, Берут и др.). Мощные компартии в Италии и Франции имели своих министров в правительстве, международное коммунистическое движение стало мощным подспорьем советской внешней политики. Сталин действовал гибко, но всё же это была политика конфронтации. Вскоре после смерти вождя Хрущёв объявил о политике мирного сосуществования, Молотов даже заявил о нашей готовности вступить в НАТО (хитрый ход), в 1955 году наконец был подписан мирный договор о нейтральной Австрии, Хрущёв помирился с Тито, совершил вместе с Булганиным вояж в Англию, триумфально объехал Америку. Одновременно в 1955 году был подписан Варшавский договор. Это была уже новая эпоха, мир открылся, и советская дипломатия обрела не просто второе, а абсолютно иное дыхание. Тогда мы тесно дружили с Китаем, появились новые друзья: легендарный Кастро, египетский президент Насер, индонезийский президент Сукарно (брат Карно), гвинейский Секу Туре, весьма расположенный нейтральный Неру – не было никакого сомнения, что скоро весь мир станет социалистическим.
РАЙ ЗАГРАНИЦЫ
Мне крупно повезло: в нашем посольстве в Хельсинки забеременела незамужняя сотрудница, сказочно образовалась вакансия секретаря консульского отдела посольства СССР в Финляндии, и меня, неженатого комсомольца, начали оформлять на эту должность, направив на подготовку в отдел Скандинавских стран. Хельсинки тогда был симпатичным, но сумрачным, царил сухой закон (что не мешало), до сих пор помню пьяного финна, бредущего с расстёгнутой ширинкой по улице Маннергейма. Но поразили меня не столько магазины, забитые товаром всех мастей, сколько дух свободы, обилие самых разнообразных книг и газет. Зайдя в книжный магазин с русским прилавком, я осторожно рассматривал эмигрантских писателей, однако покупать не посмел – опасался всевидящего ока (всеобщее заблуждение). Наконец выбрался в иностранный отдел и приобрёл «Доктора Живаго» (но на английском) – сердце билось, как заячий хвост.
Свою дипломатическую карьеру я связывал с бесконечной циркуляцией среди иностранцев, заваливающих меня водопадами ценной информации, которую я собирался достойно докладывать любимому правительству. Но меня ожидало разочарование: молодые сотрудники МИДа с иностранцами почти не встречались, работали толмачами или составляли по газетам справки по отдельным проблемам. Контакты с иностранцами поддерживали в основном дипломаты, начиная с первого секретаря и выше. В нашем посольстве в Финляндии я узрел массу напористых мужичков, которые катались на заграничных машинах (дипломаты ездили на «Волгах») и активно работали с иностранцами. Это были ближние и дальние соседи: ближние – это КГБ (МИД до высотки размещался на Лубянке, у памятника Воровскому) и дальние – ГРУ. В то время в МГИМО о разведке лекций не читали и вообще это слово не упоминалось – секрет секретов! Заведующим консульским отделом нашего посольства был жгучий брюнет Григорий Голуб (герой сериала «Оптимисты» носит такую же фамилию), сотрудник разведки КГБ, детдомовец, бывший танкист с многочисленными ранениями, прошедший через всю войну, отец актрисы Марины Голуб. Именно Григорий Ефимович разрисовал мне прелести разведки и подвигнул на переход в это ведомство. В дальнейшем я уже работал в МИДе под крышей, в том числе в наших посольствах в Великобритании и Дании, подготовка в МГИМО оказалась вполне достаточной для общения с самыми высокопоставленными иностранцами. В Англии и Дании я встречался с американскими и прочими дипломатами, с английскими и датскими министрами, никто от меня не бегал, правда, я не просил посмотреть в глаза.
ПОДОЗРИТЕЛЬНЫЕ СВЯЗИ
Немного о шпионах, которые так волнуют киногероев «Оптимистов». Американский пилот Пауэрс был сбит в 1960 году, и Хрущёв умело и дерзко использовал это для срыва переговоров с Эйзенхауэром, однако все эти дела творились высоко над нашими головами. Известных шпионов в то время было двое: гэрэушники Попов (арест в 1959-м) и Пеньковский (арест в 1962-м), оба фронтовики, оба расстреляны. О шпионах в МИДе в то время я не слышал, гораздо позже стали известны Огородник (см. фильм «ТАСС уполномочен заявить») и – самый крупный шпион в МИДе! – заместитель главного представителя СССР в ООН Аркадий Шевченко. Однако шпионов и перебежчиков в КГБ и ГРУ всегда было намного больше.
Существуют и поныне два мифа: в народе считают, что все дипломаты – шпионы, а в советских колониях убеждены, что все кагэбэшники следят за честными советскими людьми. Первый миф соответствует реалиям лишь на 2/3 (прилично!), второй миф касается лишь одной из функций КГБ за рубежом – обеспечение безопасности нашей колонии (этим обычно занимаются не больше 1–3 человек, причём главные их задачи сводятся к агентурному проникновению в контрразведку противника). На память приходят случаи высылки на родину по инициативе КГБ: опасное пьянство (задержание полицией, гуляние в голом виде по улице в белой горячке), скандальный адюльтер (был случай, когда посол сошёлся с женой своего водителя, который чуть не зарубил его топором), подозрительные связи с иностранцами, о которых не поставлено в известность руководство. Сколько угодно и абсурдных решений: например, одного многодетного дипломата засекли в злачном районе Сохо в Лондоне, где он беседовал якобы с проституткой – выслали, хотя попробуй докажи, проститутка ли она или учительница. Другой дипломат был выслан из-за недостаточно резких суждений о Сахарове – дань времени! Когда я служил резидентом в Копенгагене, приходилось высылать по указанию Центра за прошлые грехи: одного товарища – за давние сексуальные приключения во французской гостинице (кто-то «стукнул» в Москве), другого – за то, что не сообщил о службе дяди в гестапо во время войны. Иногда резиденты сводили личные счёты, всякое бывало. С моей точки зрения, содружество посла с резидентами внешней и военной разведки – залог успеха всех трёх ведомств, причём посол является фигурой номер один, о чём часто забывают зарвавшиеся резиденты. Впрочем, порой и послы воображают себя всесильными хозяевами.
Михаил Петрович Любимов. Работа под дипломатическим прикрытием в Копенгагене, 1968
КАК ЖИРОВАЛИ ЗА БУГРОМ
Ещё один миф о том, что дипломаты за границей жируют. Весной 1961 года мы с беременной женой выезжали в Лондон с полным набором кастрюль, сковородок и прочей кухонной утвари, не говоря о коляске, были поселены в полуподвальную квартиру на Earl’sTerrace, где жила ещё одна семья с двумя детьми. Я выезжал в звании старлея под прикрытием третьего секретаря, наша комната выходила на помойку. Через полтора года после отъезда одной семьи нас переселили в комнату в коммуналке на втором этаже. И таков был иерархический путь наверх всех сотрудников посольства. Посол жил в посольстве, советники – в отдельных квартирах. Тогда мы платили за жильё полностью, потом коммуналки ликвидировали, посольство снимало квартиры для сотрудников, которые оплачивали 10% ренты. В советской колонии царил дух экономии, часто граничивший со стяжательством. Распродажи пользовались завидной популярностью, работал кооперативный магазин, где товары, особенно советские, продавались дёшево. Помню, из-за нелицензионной этикетки «коньяк» торгпредство не смогло продать армянский коньяк и отправило его в магазин по фунту за бутылку. Секретарь профсоюзной организации (с большевистских времён в целях конспирации так называли парторганизацию) громогласно предупреждал: «Товарищи, просьба не разбрасывать бутылки в Кью Гарденс (излюбленное место отдыха в Лондоне, другим местом был отдалённый Гастингс, где у посольства имелась дача). Как третий секретарь посольства я получал 120 фунтов стерлингов в месяц, средней руки мужской костюм стоил тогда около 30 фунтов. В рестораны с женой мы не ходили, даже скотч-виски в обычных магазинах стоил для нас дорого, правда, в кооперативе покупали, пардон, дешёвое пойло CanadianClub. К этому стоит добавить весьма дорогое детское питание для народившегося дитяти. Однако, конечно, на фоне советского бытия эта жизнь выглядела шикарной. С годами положение загранработников улучшалось, хотя все копили: кто на кооперативную квартиру в Москве, кто на машину, кто для родственников, подавляющее большинство покупали и перепродавали заграничные шмотки, одно время в цене были даже пластиковые пакеты (до сих пор смотрю на них с болью, отправляя в помойку). Однажды в Копенгаген прибыл на съезд датских коммунистов Константин Черненко, тогда ещё даже не кандидат в члены Политбюро, однако человек весьма влиятельный. Мы просили поднять зарплату всем нашим загранработникам и в целях подтверждения трудностей жизни провели Константина Устиновича по самым дорогим магазинам, где туфли стоили по 500 долларов (тогдашних!), а продукты – просто по королевским ценам. «Как же живут трудящиеся?» – изумлялся Черненко, и в результате зарплату нам подняли аж на 30%.
БУРЖУЙСТВО В КГБ
Ещё один миф – это о том, как жировали в КГБ. Конечно, зарплаты у нас были высокие, рядовой оперуполномоченный получал в два и больше раза, чем инженер. Жильё и дачи предоставлялись в первую очередь высшему командному звену и приближённым.
Я, например, никогда от КГБ квартиры не получал. Когда я занял должность заместителя начальника отдела (вроде бы командный состав), то получил привилегированное право на пошив раз в год костюма в ателье КГБ и на ондатровую шапку(!), кроме того, я мог получать парное молоко и цыплят из подсобного хозяйства КГБ. Конечно, начальник разведки и его заместители имели доступ к дешёвым продуктам на Грановского, в буфетах разведки и всего КГБ в 1970-е продавали мясную кулинарию, которая ничем не отличалась от оной в городских магазинах. Система была организована весьма хитроумно: сотрудники ЦК получали меньше, чем в КГБ, зато в столовой и буфетах ЦК дефицитные продукты продавались по коммунистическим ценам, и никто не упускал случая при визите туда пообедать в местной столовке. Ведомственные санатории и дома отдыха КГБ в летний сезон были переполнены, опять же путёвки в первую очередь получало начальство (для него даже имелись люксы). Уже будучи резидентом и полковником, я жил в крымском санатории КГБ с двумя соседями. Условия в подобных заведениях ЦК были намного лучше. (Конечно, с годами всё большую роль в КГБ играли блат и связи.)
ПАРТИЯ – НАШ РУЛЕВОЙ
После смерти Сталина нами в полную меру стала верховодить Коммунистическая партия. Приход в МИД завотдела из ЦК (так в сериале «Оптимисты») не экзотика, в КГБ также влились много партийных кадров, причём, как правило, на руководящие должности. Даже в резидентуры КГБ приезжали слабо подготовленные партийные работники, некоторые приспособились и преуспевали, другие не продвинулись. Особенно ЦК «укрепил» второй главк (контрразведку) и созданное в 1967 году Пятое управление, которое в 1969 году возглавил Филипп Бобков. ЦК для нас был царь и бог, ослушаться его никто не мог.
К тому же там, особенно в международном отделе и ряде других, служили такие выдающиеся личности, как Шахназаров, Загладин, Черняев, на фоне которых наши лидеры выглядели пигмеями, у них был широкий взгляд на мир, и вместе с другими они предопределили перестройку.
Ко мне, тогда резиденту КГБ в Дании, во время командировок частенько захаживал заместитель заведующего международным отделом Виталий Шапошников, за бутылкой виски я читал ему свои «крамольные» стихи и прямо говорил, что глупо запрещать нашим загранработникам выезжать, например, из Копенгагена на уик-энд в Париж без решения ЦК – зачем этот бюрократизм? Он всё наматывал на ус, очень любил песни Высоцкого, а своего бывшего коллегу начальника разведки Владимира Крючкова именовал не иначе как Володя. С критикой советских порядков (конечно, без диссидентства) выступал мой товарищ, сотрудник отдела пропаганды Лев Оников, очень чистый и честный человек. Однажды в Копенгагене я повёл его в портовый кабачок, где ему на колени неожиданно водрузилась проститутка. Лев, глазом не моргнув, просидел с ней в таком положении минут 20, не согнал, терпеливо выслушивал её речи. Потом он объяснил мне, что она по-своему тоже пролетариат и с ней надо проводить разъяснительную работу. Он свято верил в идеалы коммунизма.
МИД И КГБ
После смерти Сталина отношения между МИДом и КГБ менялись в зависимости от политического веса руководителя. После Молотова иностранными делами ведали партийцы: Шепилов – в МИДе, Шелепин и Семичастный – в КГБ. В 1957 году Громыко сменил Шепилова на долгие годы, однако в Политбюро он не входил до 1973 года и весьма прислушивался к Андропову, уже с 1967 года шефу КГБ. Андропов очень боялся, что его «съедят» партийные конкуренты (неслучайно Брежнев подставил под него замов – Семёна Цвигуна и Георгия Цинёва), избегал острых мероприятий (во время съездов, например, иногда запрещали встречаться с агентурой), опасался связей с террористами, в частности с Ирландской республиканской армией (знаю по своему опыту), он ожёгся на венгерской революции, где в результате повесили бывшего премьера Имре Надя. При Андропове было наложено строгое табу на политические убийства, соответствующее подразделение в разведке было радикально реорганизовано. Бесспорно, он был мудрым политиком, придумал «психушки», пошёл ленинским путём, начав высылки вместо репрессий, вместе с Громыко пробил разрешение на выезд евреев в Израиль. В этом смысле он, бесспорно, был дальновидным деятелем, ведь ещё долго потом его преемник на посту председателя КГБ СССР (в 1982 году) генерал Виталий Федорчук скрежетал зубами, обвиняя Андропова в предательстве, поскольку он выпускал за границу Высоцкого, Юрия Любимова, других актёров и не засадил в тюрягу Солженицына.
Михаил Петрович Любимов
БОЛЬШЕ ФИЛЬМОВ О ДИПЛОМАТАХ
Высказав свои личные и субъективные оценки того времени, вернусь к сериалу «Оптимисты». После пафосного фильма о советском после в Швеции Александре Коллонтай это, пожалуй, первый сериал, хоть как-то показывающий деятельность наших дипломатов, луч света в тёмном царстве. Поэтому и канал «Россия 1», и создатели фильма заслуживают всяческой похвалы. Почему мы не видим фильмов о дипломатах? Причин много. Ничего не могу сказать ни о ЕГЭ и тому подобном, но, на мой взгляд, телевидение стало главным орудием формирования нации. Нас женят и разводят, учат готовить и вкусно кушать, разбирают семейные скандалы, нас просвещают доктора, и некоторые пациенты уже так насобачились в медицинских терминах, что могут преподавать в медвузах. Мы бесконечно играем в разные игры (у меня начинаются конвульсии, когда ведущий объявляет отгадавшему загадку о впадении Волги в Каспийское море: «Вы заработали 100 тысяч!» (Не заработали, а выиграли! В рулетку не зарабатывают!) Мы занимаемся бурно спортом, астрологией и просто гаданием, ремонтом дач и квартир и много ещё чем. К этому добавим жуть Интернета, где каждый недотёпа уверенно выносит вердикты по всем мировым вопросам и ставит на место академика. Герои большинства интервью в эфире – актёры и музыканты, раскрученные и жаждущие раскрутки. Очень редко мелькнёт космонавт или учёный, а рабочих и крестьян я вообще не вижу, видно, за них вкалывают олигархи. О, этот телевизионный жеребячий гогот не к месту, когда рыдать хочется! О, эти ослеплённые своей важностью телезвёзды, которые обращаются не иначе как «ко всему народу»! Почему в эфире не выступают наши послы? Почему крайне редко появляются геологи, нефтяники, военные, учёные? Конечно, посол не получит такой рейтинг, как эстрадная дива, а следовательно, и рекламные деньги. Господа-товарищи, вам не кажется, что дебилизация общества уже завершена? Вам не кажется, что безмозглая нация даже не нуждается в обеспечении национальной безопасности – её возьмут и голыми руками! Перетасуйте эфир, дайте дипломатов и новых героев!
Но хватит о грустном, вернёмся к Молотову. Я встретил Вячеслава Михайловича через несколько дней выходящим из МИДа и инстинктивно последовал за ним: куда пойдёт великий человек? Молотов неторопливо пошёл по Арбату, некоторые его узнавали и здоровались, большинство смотрели ему вслед, разинув рот, шутка ли – сподвижник вождя, предсовнаркома и наркоминдел шагает по Москве как простой советский человек! Так мы вальяжно дошли до магазина политической книги в проезде Художественного театра, Молотов зашёл в магазин и вежливо поинтересовался, имеется ли в продаже Конституция СССР. Увы, её не оказалось. До сих пор я ломаю голову, зачем она ему, одному из создателей сталинской Конституции, понадобилась? Неужели вспомнил о правах советских граждан?
Ссылка
В дверь вежливо постучали, и в кабинет вошёл… Молотов. Сам Вячеслав Михайлович Молотов, долгое время правая рука Иосифа Сталина, вершитель советской внешней политики. Мы, привыкшие к его портретам на площадях по праздникам, непроизвольно встали и замерли.
– Извините, товарищи, – молвил он, – а где помещается монгольская референтура? Трепеща от смущения и страха, мы ему объяснили. Дело происходило в 1957 году, и сравнительно недавно Хрущёв изгнал Молотова и всю «антипартийную группу» из Политбюро и назначил его послом в Монголии. Я вспомнил об этом эпизоде, погрузившись на телеканале «Россия 1» в сериал «Оптимисты» (режиссёр – Алексей Попогребский) о шестидесятниках МИДа и, закрутившись в интригах, шпионских играх и адюльтерах прекрасно игравших актёров, вдруг понял, что фильм-то обо мне грешном, ибо именно в эту пору я начал трудиться в МИДе. Жизнь моя, иль ты приснилась мне? Или я жил слепым и ничего не видел вокруг? Но придётся откатить нашу тачку чуть назад, дабы представить обстановку тех бурных лет.
МГИМО ТОГДА НЕ БЫЛ БЛАТНЫМ
Окончив самарскую среднюю школу с золотой медалью, я прибыл в Москву завоевателем, как бальзаковский Растиньяк в Париж, и без экзаменов поступил в МГИМО, который и тогда был при МИДе. Пришлось только сдать английский и пройти собеседование с синклитом мудрецов (вопросы от числа колонн у Большого театра до фамилий генсеков компартий всего мира). Во время подсчёта колонн ко мне неожиданно подвалился франтоватый мужчина и ласково воскликнул: «Какой красивый мальчик! Не хочешь в кафе?» – я дунул от него в сторону как от нечистой силы, ибо о существовании гомосексуалистов даже не подозревал, а решил, что это агент ЦРУ (как они пронюхали о моём поступлении в МГИМО?!) – тщательное чтение советской прессы давало о себе знать. Это был 1952 год, блатом тогда и не пахло, большинство ребят происходили из обычных семей (было 3–4 студента из семьи мидовцев, но они никак не выделялись), очень много из провинции, абсолютное большинство – комсомольцы, среди нас были и партийные фронтовики.
Будущий сотрудник ЦК партии мой друг Женя Силин жил в развалюхе в Кусково, нынешний профессор и публицист Борис Ключников приехал из казачьей станицы, будущий начальник советской разведки Леонид Шебаршин (он влился в МГИМО с Институтом востоковедения), из семьи обувщика, жил тоже в какой-то лачуге в хулиганской Марьиной Роще. Заполняли толстенные анкеты, где требовалось указать родственников за границей, пребывание в оккупации и даже участие в оппозиционных партиях. Ребята попадались самые разные, были среди нас и одиночки с набриолиненными коками, и слишком дерзкие шутники, но наш курс изрядно пошерстили реформами, и этих товарищей отчислили. Никакого даже намёка на диссидентство в нашей студенческой среде я не встречал – все споры проходили в рамках партийной линии. На ноябрьской демонстрации в колонне замыкавшей шествие студентов посчастливилось узреть великого Сталина – он неторопливо и величественно спускался с Мавзолея. Одевались студенты МГИМО во что придётся, одно время я носил перелицованную отцовскую бекешу (это шуба для комсостава) и сапоги (однажды звезда международного права, подслеповатый профессор Дурденевский, носивший мидовскую форму, по ошибке даже отдал мне честь). После Сталина наша лёгкая промышленность производила всё больше одежды, но она отличалась выдающимся уродством. Однако с годами появился импорт, особенно из ГДР и Болгарии: в моду вошли чехословацкие шляпы «тонак» (в них и щеголяют герои «Оптимистов»). Стиляги в правоверном МГИМО не приветствовались, ботинки на каучуковой подошве никто не носил, джаз слушали с удовольствием, а после Всемирного фестиваля молодёжи и студентов в Москве 1957 года спокойно танцевали в непубличных местах рок-н-ролл.
Огромную проблему представляло жильё: большинство студентов жили в коммуналках и общежитиях, я относился к числу богатеев, ибо папа – полковник КГБ в отставке чудом поменял роскошную квартиру в Самаре на «двушку» в Тестовском посёлке. Было обидно, что мне как сыну обеспеченного родителя не платили стипендию, столь необходимую для светской жизни. Впрочем, какая тут к чёрту светская жизнь, если с занятиями дохнуть – не передохнуть, какие тут на фиг девушки, если не решена вечная проблема хаты?! Мой друг приобщил меня к московским ресторанам (он был старым москвичом и даже «по-настоящему» дружил с девушкой, что было редкостью в те невинные времена), мы отправились в тогдашний «Гранд-отель», что помещался в Москве фасадом метро «Площадь Революции», предупредил, чтобы я не заказывал хлеб, мол, это не принято (я, провинциал, сидел, как оплёванный), мы скромно выпили, а потом он украдкой завёл меня в дальний угол зала, где в закутке висела картина с полуобнажённой дамой на ложе а-ля Буше – вершина эротического кайфа того времени. Ресторан – это событие чрезвычайное, раз в год мы бывали в модной «Авроре» (ныне «Будапешт»), там у входа стояло чучело медведя (пьяные то совали ему в пасть бутылку, то надевали на голову шляпу), но главное, выступал блестящий ударник Лаци Олах.
Первое приобщение к работе с документами ограниченного доступа
ВЕЛИЧЕСТВЕННЫЙ МИД
В сталинские времена понятие «заграница» носило некий сказочный характер, посчастливилось побывать там немногим (воины-освободители не в счёт), в Самаре мы с приятелем специально ходили посмотреть на дипломата, отца девочки из соседней школы, ходили, будто на диковинку, ожидали узреть Илью Муромца, но это оказался скромный человечек в заграничном костюме и с залысинами, что несколько нас расстроило. Можно сколько угодно морочить голову нынешней молодёжи разговорами об индустриализации, морально-политическом единстве и прочими пропагандистскими мифами, но в те времена страна была буквально законопачена от «тлетворных влияний Запада» (прорехи ухитрялись пробивать), в МГИМО нам дозволяли читать только коммунистические иностранные газеты, и то после получения допуска в спецфонд, домашнее чтение – добропорядочный Голсуорси, прогрессивный южноафриканец Питер Абрахамс, непоколебимый коммунист Олдридж. Отметим, что на нашем курсе появились китайцы, монголы, чехи, поляки, болгары и румыны – страны народной демократии осваивали опыт друзей.
Пороги величественного здания МИДа я впервые переступил в 1957 году, когда был определён на практику в отдел печати – я буквально раздувался от гордости, от некой причастности к сонму дипломатов. Правда, на заграничную практику меня, увы, не взяли, ибо в любимую партию я ещё не вступил и крупных комсомольских постов не занимал. Отдел печати тогда возглавлял Леонид Ильичёв, бывший моряк, позже вымахавший в секретари ЦК по идеологическим вопросам. Однажды, вернувшись из Парижа, он собрал совещание и, натянув на свои пальцы с полустёртыми татуированными якорьками некие ниточки, стал показывать замысловатые французские фокусы.
Отдел плотно контролировал иностранных корреспондентов, помнится, я выступал толмачом у Ильичёва, когда он грубо распекал американского корреспондента «Тайм» за антисоветскую клевету, тон его меня поразил. Позднее я тиснул пару статей в центральной печати о лживости отдельных американских журналистов, перо уже было натаскано на институтской курсовой «Фашизация государственного строя США». Практика отнюдь не означала гарантию поступления в МИД, и по окончании МГИМО в 1958 году мы все напряжённо ожидали распределения.
Чем же дышали тогда молодые сотрудники МИДа? Появились ли истинно свежие ветры в советской дипломатии? Появились, и весьма, весьма существенные. Продолжатель дела Ленина Иосиф Сталин, несмотря на роспуск Коминтерна, на деле не собирался отказываться от революционных принципов. Выйдя из тяжкой войны победителем, он успешно продолжил коммунистическую экспансию в Восточной Европе, поставив во главу стран народной демократии бывших московских коминтерновцев (Димитров, Берут и др.). Мощные компартии в Италии и Франции имели своих министров в правительстве, международное коммунистическое движение стало мощным подспорьем советской внешней политики. Сталин действовал гибко, но всё же это была политика конфронтации. Вскоре после смерти вождя Хрущёв объявил о политике мирного сосуществования, Молотов даже заявил о нашей готовности вступить в НАТО (хитрый ход), в 1955 году наконец был подписан мирный договор о нейтральной Австрии, Хрущёв помирился с Тито, совершил вместе с Булганиным вояж в Англию, триумфально объехал Америку. Одновременно в 1955 году был подписан Варшавский договор. Это была уже новая эпоха, мир открылся, и советская дипломатия обрела не просто второе, а абсолютно иное дыхание. Тогда мы тесно дружили с Китаем, появились новые друзья: легендарный Кастро, египетский президент Насер, индонезийский президент Сукарно (брат Карно), гвинейский Секу Туре, весьма расположенный нейтральный Неру – не было никакого сомнения, что скоро весь мир станет социалистическим.
РАЙ ЗАГРАНИЦЫ
Мне крупно повезло: в нашем посольстве в Хельсинки забеременела незамужняя сотрудница, сказочно образовалась вакансия секретаря консульского отдела посольства СССР в Финляндии, и меня, неженатого комсомольца, начали оформлять на эту должность, направив на подготовку в отдел Скандинавских стран. Хельсинки тогда был симпатичным, но сумрачным, царил сухой закон (что не мешало), до сих пор помню пьяного финна, бредущего с расстёгнутой ширинкой по улице Маннергейма. Но поразили меня не столько магазины, забитые товаром всех мастей, сколько дух свободы, обилие самых разнообразных книг и газет. Зайдя в книжный магазин с русским прилавком, я осторожно рассматривал эмигрантских писателей, однако покупать не посмел – опасался всевидящего ока (всеобщее заблуждение). Наконец выбрался в иностранный отдел и приобрёл «Доктора Живаго» (но на английском) – сердце билось, как заячий хвост.
Свою дипломатическую карьеру я связывал с бесконечной циркуляцией среди иностранцев, заваливающих меня водопадами ценной информации, которую я собирался достойно докладывать любимому правительству. Но меня ожидало разочарование: молодые сотрудники МИДа с иностранцами почти не встречались, работали толмачами или составляли по газетам справки по отдельным проблемам. Контакты с иностранцами поддерживали в основном дипломаты, начиная с первого секретаря и выше. В нашем посольстве в Финляндии я узрел массу напористых мужичков, которые катались на заграничных машинах (дипломаты ездили на «Волгах») и активно работали с иностранцами. Это были ближние и дальние соседи: ближние – это КГБ (МИД до высотки размещался на Лубянке, у памятника Воровскому) и дальние – ГРУ. В то время в МГИМО о разведке лекций не читали и вообще это слово не упоминалось – секрет секретов! Заведующим консульским отделом нашего посольства был жгучий брюнет Григорий Голуб (герой сериала «Оптимисты» носит такую же фамилию), сотрудник разведки КГБ, детдомовец, бывший танкист с многочисленными ранениями, прошедший через всю войну, отец актрисы Марины Голуб. Именно Григорий Ефимович разрисовал мне прелести разведки и подвигнул на переход в это ведомство. В дальнейшем я уже работал в МИДе под крышей, в том числе в наших посольствах в Великобритании и Дании, подготовка в МГИМО оказалась вполне достаточной для общения с самыми высокопоставленными иностранцами. В Англии и Дании я встречался с американскими и прочими дипломатами, с английскими и датскими министрами, никто от меня не бегал, правда, я не просил посмотреть в глаза.
ПОДОЗРИТЕЛЬНЫЕ СВЯЗИ
Немного о шпионах, которые так волнуют киногероев «Оптимистов». Американский пилот Пауэрс был сбит в 1960 году, и Хрущёв умело и дерзко использовал это для срыва переговоров с Эйзенхауэром, однако все эти дела творились высоко над нашими головами. Известных шпионов в то время было двое: гэрэушники Попов (арест в 1959-м) и Пеньковский (арест в 1962-м), оба фронтовики, оба расстреляны. О шпионах в МИДе в то время я не слышал, гораздо позже стали известны Огородник (см. фильм «ТАСС уполномочен заявить») и – самый крупный шпион в МИДе! – заместитель главного представителя СССР в ООН Аркадий Шевченко. Однако шпионов и перебежчиков в КГБ и ГРУ всегда было намного больше.
Существуют и поныне два мифа: в народе считают, что все дипломаты – шпионы, а в советских колониях убеждены, что все кагэбэшники следят за честными советскими людьми. Первый миф соответствует реалиям лишь на 2/3 (прилично!), второй миф касается лишь одной из функций КГБ за рубежом – обеспечение безопасности нашей колонии (этим обычно занимаются не больше 1–3 человек, причём главные их задачи сводятся к агентурному проникновению в контрразведку противника). На память приходят случаи высылки на родину по инициативе КГБ: опасное пьянство (задержание полицией, гуляние в голом виде по улице в белой горячке), скандальный адюльтер (был случай, когда посол сошёлся с женой своего водителя, который чуть не зарубил его топором), подозрительные связи с иностранцами, о которых не поставлено в известность руководство. Сколько угодно и абсурдных решений: например, одного многодетного дипломата засекли в злачном районе Сохо в Лондоне, где он беседовал якобы с проституткой – выслали, хотя попробуй докажи, проститутка ли она или учительница. Другой дипломат был выслан из-за недостаточно резких суждений о Сахарове – дань времени! Когда я служил резидентом в Копенгагене, приходилось высылать по указанию Центра за прошлые грехи: одного товарища – за давние сексуальные приключения во французской гостинице (кто-то «стукнул» в Москве), другого – за то, что не сообщил о службе дяди в гестапо во время войны. Иногда резиденты сводили личные счёты, всякое бывало. С моей точки зрения, содружество посла с резидентами внешней и военной разведки – залог успеха всех трёх ведомств, причём посол является фигурой номер один, о чём часто забывают зарвавшиеся резиденты. Впрочем, порой и послы воображают себя всесильными хозяевами.
Михаил Петрович Любимов. Работа под дипломатическим прикрытием в Копенгагене, 1968
КАК ЖИРОВАЛИ ЗА БУГРОМ
Ещё один миф о том, что дипломаты за границей жируют. Весной 1961 года мы с беременной женой выезжали в Лондон с полным набором кастрюль, сковородок и прочей кухонной утвари, не говоря о коляске, были поселены в полуподвальную квартиру на Earl’sTerrace, где жила ещё одна семья с двумя детьми. Я выезжал в звании старлея под прикрытием третьего секретаря, наша комната выходила на помойку. Через полтора года после отъезда одной семьи нас переселили в комнату в коммуналке на втором этаже. И таков был иерархический путь наверх всех сотрудников посольства. Посол жил в посольстве, советники – в отдельных квартирах. Тогда мы платили за жильё полностью, потом коммуналки ликвидировали, посольство снимало квартиры для сотрудников, которые оплачивали 10% ренты. В советской колонии царил дух экономии, часто граничивший со стяжательством. Распродажи пользовались завидной популярностью, работал кооперативный магазин, где товары, особенно советские, продавались дёшево. Помню, из-за нелицензионной этикетки «коньяк» торгпредство не смогло продать армянский коньяк и отправило его в магазин по фунту за бутылку. Секретарь профсоюзной организации (с большевистских времён в целях конспирации так называли парторганизацию) громогласно предупреждал: «Товарищи, просьба не разбрасывать бутылки в Кью Гарденс (излюбленное место отдыха в Лондоне, другим местом был отдалённый Гастингс, где у посольства имелась дача). Как третий секретарь посольства я получал 120 фунтов стерлингов в месяц, средней руки мужской костюм стоил тогда около 30 фунтов. В рестораны с женой мы не ходили, даже скотч-виски в обычных магазинах стоил для нас дорого, правда, в кооперативе покупали, пардон, дешёвое пойло CanadianClub. К этому стоит добавить весьма дорогое детское питание для народившегося дитяти. Однако, конечно, на фоне советского бытия эта жизнь выглядела шикарной. С годами положение загранработников улучшалось, хотя все копили: кто на кооперативную квартиру в Москве, кто на машину, кто для родственников, подавляющее большинство покупали и перепродавали заграничные шмотки, одно время в цене были даже пластиковые пакеты (до сих пор смотрю на них с болью, отправляя в помойку). Однажды в Копенгаген прибыл на съезд датских коммунистов Константин Черненко, тогда ещё даже не кандидат в члены Политбюро, однако человек весьма влиятельный. Мы просили поднять зарплату всем нашим загранработникам и в целях подтверждения трудностей жизни провели Константина Устиновича по самым дорогим магазинам, где туфли стоили по 500 долларов (тогдашних!), а продукты – просто по королевским ценам. «Как же живут трудящиеся?» – изумлялся Черненко, и в результате зарплату нам подняли аж на 30%.
БУРЖУЙСТВО В КГБ
Ещё один миф – это о том, как жировали в КГБ. Конечно, зарплаты у нас были высокие, рядовой оперуполномоченный получал в два и больше раза, чем инженер. Жильё и дачи предоставлялись в первую очередь высшему командному звену и приближённым.
Я, например, никогда от КГБ квартиры не получал. Когда я занял должность заместителя начальника отдела (вроде бы командный состав), то получил привилегированное право на пошив раз в год костюма в ателье КГБ и на ондатровую шапку(!), кроме того, я мог получать парное молоко и цыплят из подсобного хозяйства КГБ. Конечно, начальник разведки и его заместители имели доступ к дешёвым продуктам на Грановского, в буфетах разведки и всего КГБ в 1970-е продавали мясную кулинарию, которая ничем не отличалась от оной в городских магазинах. Система была организована весьма хитроумно: сотрудники ЦК получали меньше, чем в КГБ, зато в столовой и буфетах ЦК дефицитные продукты продавались по коммунистическим ценам, и никто не упускал случая при визите туда пообедать в местной столовке. Ведомственные санатории и дома отдыха КГБ в летний сезон были переполнены, опять же путёвки в первую очередь получало начальство (для него даже имелись люксы). Уже будучи резидентом и полковником, я жил в крымском санатории КГБ с двумя соседями. Условия в подобных заведениях ЦК были намного лучше. (Конечно, с годами всё большую роль в КГБ играли блат и связи.)
ПАРТИЯ – НАШ РУЛЕВОЙ
После смерти Сталина нами в полную меру стала верховодить Коммунистическая партия. Приход в МИД завотдела из ЦК (так в сериале «Оптимисты») не экзотика, в КГБ также влились много партийных кадров, причём, как правило, на руководящие должности. Даже в резидентуры КГБ приезжали слабо подготовленные партийные работники, некоторые приспособились и преуспевали, другие не продвинулись. Особенно ЦК «укрепил» второй главк (контрразведку) и созданное в 1967 году Пятое управление, которое в 1969 году возглавил Филипп Бобков. ЦК для нас был царь и бог, ослушаться его никто не мог.
К тому же там, особенно в международном отделе и ряде других, служили такие выдающиеся личности, как Шахназаров, Загладин, Черняев, на фоне которых наши лидеры выглядели пигмеями, у них был широкий взгляд на мир, и вместе с другими они предопределили перестройку.
Ко мне, тогда резиденту КГБ в Дании, во время командировок частенько захаживал заместитель заведующего международным отделом Виталий Шапошников, за бутылкой виски я читал ему свои «крамольные» стихи и прямо говорил, что глупо запрещать нашим загранработникам выезжать, например, из Копенгагена на уик-энд в Париж без решения ЦК – зачем этот бюрократизм? Он всё наматывал на ус, очень любил песни Высоцкого, а своего бывшего коллегу начальника разведки Владимира Крючкова именовал не иначе как Володя. С критикой советских порядков (конечно, без диссидентства) выступал мой товарищ, сотрудник отдела пропаганды Лев Оников, очень чистый и честный человек. Однажды в Копенгагене я повёл его в портовый кабачок, где ему на колени неожиданно водрузилась проститутка. Лев, глазом не моргнув, просидел с ней в таком положении минут 20, не согнал, терпеливо выслушивал её речи. Потом он объяснил мне, что она по-своему тоже пролетариат и с ней надо проводить разъяснительную работу. Он свято верил в идеалы коммунизма.
МИД И КГБ
После смерти Сталина отношения между МИДом и КГБ менялись в зависимости от политического веса руководителя. После Молотова иностранными делами ведали партийцы: Шепилов – в МИДе, Шелепин и Семичастный – в КГБ. В 1957 году Громыко сменил Шепилова на долгие годы, однако в Политбюро он не входил до 1973 года и весьма прислушивался к Андропову, уже с 1967 года шефу КГБ. Андропов очень боялся, что его «съедят» партийные конкуренты (неслучайно Брежнев подставил под него замов – Семёна Цвигуна и Георгия Цинёва), избегал острых мероприятий (во время съездов, например, иногда запрещали встречаться с агентурой), опасался связей с террористами, в частности с Ирландской республиканской армией (знаю по своему опыту), он ожёгся на венгерской революции, где в результате повесили бывшего премьера Имре Надя. При Андропове было наложено строгое табу на политические убийства, соответствующее подразделение в разведке было радикально реорганизовано. Бесспорно, он был мудрым политиком, придумал «психушки», пошёл ленинским путём, начав высылки вместо репрессий, вместе с Громыко пробил разрешение на выезд евреев в Израиль. В этом смысле он, бесспорно, был дальновидным деятелем, ведь ещё долго потом его преемник на посту председателя КГБ СССР (в 1982 году) генерал Виталий Федорчук скрежетал зубами, обвиняя Андропова в предательстве, поскольку он выпускал за границу Высоцкого, Юрия Любимова, других актёров и не засадил в тюрягу Солженицына.
Михаил Петрович Любимов
БОЛЬШЕ ФИЛЬМОВ О ДИПЛОМАТАХ
Высказав свои личные и субъективные оценки того времени, вернусь к сериалу «Оптимисты». После пафосного фильма о советском после в Швеции Александре Коллонтай это, пожалуй, первый сериал, хоть как-то показывающий деятельность наших дипломатов, луч света в тёмном царстве. Поэтому и канал «Россия 1», и создатели фильма заслуживают всяческой похвалы. Почему мы не видим фильмов о дипломатах? Причин много. Ничего не могу сказать ни о ЕГЭ и тому подобном, но, на мой взгляд, телевидение стало главным орудием формирования нации. Нас женят и разводят, учат готовить и вкусно кушать, разбирают семейные скандалы, нас просвещают доктора, и некоторые пациенты уже так насобачились в медицинских терминах, что могут преподавать в медвузах. Мы бесконечно играем в разные игры (у меня начинаются конвульсии, когда ведущий объявляет отгадавшему загадку о впадении Волги в Каспийское море: «Вы заработали 100 тысяч!» (Не заработали, а выиграли! В рулетку не зарабатывают!) Мы занимаемся бурно спортом, астрологией и просто гаданием, ремонтом дач и квартир и много ещё чем. К этому добавим жуть Интернета, где каждый недотёпа уверенно выносит вердикты по всем мировым вопросам и ставит на место академика. Герои большинства интервью в эфире – актёры и музыканты, раскрученные и жаждущие раскрутки. Очень редко мелькнёт космонавт или учёный, а рабочих и крестьян я вообще не вижу, видно, за них вкалывают олигархи. О, этот телевизионный жеребячий гогот не к месту, когда рыдать хочется! О, эти ослеплённые своей важностью телезвёзды, которые обращаются не иначе как «ко всему народу»! Почему в эфире не выступают наши послы? Почему крайне редко появляются геологи, нефтяники, военные, учёные? Конечно, посол не получит такой рейтинг, как эстрадная дива, а следовательно, и рекламные деньги. Господа-товарищи, вам не кажется, что дебилизация общества уже завершена? Вам не кажется, что безмозглая нация даже не нуждается в обеспечении национальной безопасности – её возьмут и голыми руками! Перетасуйте эфир, дайте дипломатов и новых героев!
Но хватит о грустном, вернёмся к Молотову. Я встретил Вячеслава Михайловича через несколько дней выходящим из МИДа и инстинктивно последовал за ним: куда пойдёт великий человек? Молотов неторопливо пошёл по Арбату, некоторые его узнавали и здоровались, большинство смотрели ему вслед, разинув рот, шутка ли – сподвижник вождя, предсовнаркома и наркоминдел шагает по Москве как простой советский человек! Так мы вальяжно дошли до магазина политической книги в проезде Художественного театра, Молотов зашёл в магазин и вежливо поинтересовался, имеется ли в продаже Конституция СССР. Увы, её не оказалось. До сих пор я ломаю голову, зачем она ему, одному из создателей сталинской Конституции, понадобилась? Неужели вспомнил о правах советских граждан?
Ссылка
ОТВЕТЫ (0)
Комментарии не найдены!