Красная черта вдоль Уссури

«Затем генерал Игнатьев прекратил официальную беседу. Подали угощение и начали говорить об общих предметах: о наступающих в Китае праздниках нового года, об известиях из Европы, о газетах и журналах, о телеграфах и железных дорогах, об Англии и Франции, о минувшей Крымской войне России с четырьмя европейскими государствами, об обороне Севастополя и рассуждали о будущих действиях англичан и французов против Китая… Китайские сановники старались быть чрезвычайно любезными, были вежливы и вели себя очень чинно» — так русский очевидец описывает переговоры царского посла Николая Игнатьева с чиновниками китайского императора, проходившие в Пекине в самом начале 1860 года.
Для Китая, точнее маньчжурской империи Цин, тогда всё ещё продолжалось Средневековье — железные дороги и телеграф казались пекинским чиновникам чем-то фантастическим и не очень нужным. Но рассказы о недавней войне русских с англичанами и французами за бесконечно далёкий Крым их интересовали — Поднебесная уже несколько лет сама находилась в состоянии вялотекущей войны с Британией и Францией. Китайцы, хотя уже и испытали на себе силу европейского оружия, всё ещё искренне считали всех европейцев — что русских, что англичан — грубыми и нецивилизованными «варварами».
К тому времени бесплодные русско-китайские переговоры в Пекине длились уже полгода. Россия и Китай пытались договориться о судьбе земель, лежащих к югу от устья Амура, между рекой Уссури и Японским морем — о том, что мы сегодня именуем Приморским краем. Государственная принадлежность северного берега Амура была решена совсем недавно, когда генерал-губернатор Восточной Сибири Николай Муравьёв и племянник китайского императора в мае 1858 года на берегу Амура в городке Айгунь подписалидоговор о признании северного Приамурья частью российских владений. При этом земли между впадающей в Амур рекой Уссури и морем — будущее Приморье — объявлялись общим владением Китая и России, «впредь до определения по сим местам границы между двумя государствами».
Вот с этим «определением» и возникли проблемы. Чиновники китайского императора очень не хотели идти на дальнейшие уступки русским соседям. К январю 1860 года царский посол Николай Игнатьев уже седьмой месяц вёл в Пекине длинные, нудные и абсолютно бесплодные переговоры.
Со стороны могло показаться, что русский посол, которому в том январе исполнялось всего 28 лет, не слишком подходил для таких переговоров. Перед церемонными китайскими чиновниками, отягощёнными сединами и конфуцианской мудростью, сидел типичный представитель европейской «золотой молодёжи» — нетерпеливый и, как порой казалось китайцам, хамоватый. Потомок старинного боярского рода, крестник самого царя Александра II и сын действующего губернатора Петербурга, получивший генеральский чин, едва выйдя из мальчишеского возраста, и приехавший в Пекин из Парижа и Лондона после вольготной жизни юного аристократа.
Но внешность на этот раз обманывала даже хитрую Азию — молодой посол Николай Павлович Игнатьев был умелым дипломатом и опытным разведчиком.
Формально всё было именно так — посол Игнатьев, действительно, был органической частью «высшего света» имперского Петербурга. Род его отца прослеживался до XIII века, а мать была наследницей внушительного состояния фабрикантов Мальцовых, «стекольных королей» России, некогда основавших знаменитый город Гусь-Хрустальный.
Отец Николая Игнатьева, ветеран войн с Наполеоном, в день выступления декабристов оказался первым, кто привёл свою роту солдат к Зимнему дворцу на защиту царя Николая I, после чего карьера верного монархии офицера резко пошла в гору. Крёстным отцом его старшего сына, Николая, стал наследник престола, будущий император Александр II. Хорошо знакомый с царями мальчик с отличием окончил Пажеский корпус, самое аристократической учебное заведение Российской империи, и юным офицером успел поучаствовать в Крымской войне.
Сразу по окончании той войны император Александр II подарил своему 24-летнему крестнику чин полковника и назначил его «военным агентом» в Лондон — в XIX веке так именовали ту должность, которую сейчас называют «военный атташе». Британская империя тогда была самым богатым и могущественным государством на планете, раскинувшим свои колониальные владения на пяти континентах. В то время отношения царской России и Британии напоминали современные отношения СССР с США — затянувшееся соперничество в стиле «холодной войны» (тогда это называли «Большая Игра») при внешнем сохранении дипломатического этикета.
Таким образом молодой военный атташе России оказался в эпицентре «Большой игры» или «холодной войны» XIX столетия. Внешне он вёл насыщенную жизнь юного аристократа. Участвовал в придворных балах и прочих светских развлечениях, тесно общаясь с «верхами» всей Западной Европы. Был лично представлен британской королеве Виктории и французскому императору Наполеону III.
Однако, в перерывах между балами и скачками, Николай Игнатьев наладил активный сбор разведывательной информации. Даже слишком активный: в 1857 году он украл у англичан образец новейшего унитарного патрона для винтовки. На тот момент это была самая передовая и сложная разработка для вооружения сухопутных войск.
Атташе поступил как настоящий шпион: вынес патрон из Лондонского арсенала прямо в рукаве своего полковничьего мундира.
Англичане Игнатьева за руку не поймали, но намекнули, что юный атташе слишком активен. Царь, соблюдая дипломатический политес, отозвал своего крестника в Петербург. Да и самому Игнатьеву явно наскучил «мрачный, туманный и душный» Лондон, как он характеризовал этот город в письмах к родным, противопоставляя британской столице понравившийся ему «постоянно весёлый Париж».
В России Николай Игнатьев произвёл на царя впечатление своими аналитическими докладами об азиатской политике Британской империи, которая тогда завоевала всю современную Индию с Пакистаном и начала колониальные походы в Иран и Афганистан. Российскую империю беспокоила возможность проникновения Британской империи в Среднюю Азию, вплотную к русским границам. И Александр II весной 1858 года направил полковника Игнатьева главой посольства в Хивинское ханство и Бухарский эмират.
Весной 1858 года на 559 верблюдах посол Игнатьев со свитой отправился из Оренбурга через степи и пустыни, мимо Аральского моря, к реке Амударье. В то время такое путешествие само по себе было трудным и опасным мероприятием, но оказалось, что 26-летний полковник с походом в диких степях справляется не хуже, чем со светской жизнью в европейских столицах.
Центр Азии тогда жил ещё в полном средневековье с процветающей работорговлей. В Хивинском ханстве из 500 тысяч населения 200 тысяч были рабами. Как писал один из участников того посольства: «У среднеазиатских владетелей отсутствует понятие о международном праве, у них игра в жизнь и смерть человека есть не более, как шутка». Николаю Игнатьеву пришлось испытать все эти «шутки» на себе.
В ходе сложных переговоров, хивинский хан, желая запугать русского посланника, во время очередной встречи с ним посадил на кол двух рабов и попросил посла быть сговорчивее, чтобы тоже не познакомиться с колом. Полковник Игнатьев мужества не потерял и спокойно ответил средневековому тирану: «У русского царя полковников много и пропажа одного не произведёт беды». Хивинский хан понял намёк («много полковников» — большая армия) и больше так не «шутил». С эмиром соседней Бухары посол Игнатьев установил более дружеские отношения — эмир даже согласился из уважения к послу вести переговоры, сидя на европейском стуле, а не традиционно на ковре.
В Хиве и Бухаре полковнику Игнатьеву удалось договориться о противодействии британцам, о привилегиях русским купцам и о процедуре освобождения из рабства подданных Российской империи. На многостраничном отчёте Игнатьева император Александр II оставил такую резолюцию о работе посла: «Он действовал умно и ловко и достиг большего, чем мы могли ожидать».
Домой молодой посол возвращался, сидя верхом на слоне, которого бухарский эмир подарил русскому царю. На северном берегу Арала полковника Игнатьева встретил гонца с царским приказом: оставить посольский караван и изо всех сил срочно спешить в Россию. Севернее Аральского моря уже начиналась зима, и Николай Игнатьев едва не погиб в снежном буране посреди голых степей, обморозив лицо и руки.
Чудом он добрался до Оренбурга, где его уже считали погибшим. Здесь Игнатьев узнал о присвоении ему звания генерал-майора и о своей новой особо важной и секретной миссии в Китай.
Изначально 27-летний генерал не планировался послом в Китай и не должен был вести важные переговоры. Его задача была другой — чисто военной. Он назначался главой группы военных советников, которые вместе с новыми ружьями отправлялись в Китай, чтобы учить тамошних солдат современной войне.
В Петербурге тогда очень опасались, что англичане и французы, всего три года назад успешно воевавшие против России, пользуясь превосходством европейского оружия, смогут подчинить и Китай.
Поэтому Александр II решил продолжить «Большую игру» (или «холодную войну») и на дальневосточных просторах Поднебесной. Уже опытного Николая Игнатьева он счёл идеальной кандидатурой для, как выразился сам царь, «трудного и щекотливого дела» в Китае.
Ранней весной 1859 года Игнатьев, во главе огромного обоза из 380 саней с 10 тысячами новых нарезных ружей и массой других военных припасов, тронулся от Урала к границам Китая. С огромным трудом преодолевая бездорожье и распутицу он прошёл три с половиной тысячи вёрст до Иркутска, прибыв в «столицу» Восточно-Сибирского генерал-губернаторства 16 апреля 1859 года в два часа ночи.
Здесь Николай Игнатьев провёл неделю, обсуждая с генерал-губернатором Муравьёвым-Амурским ситуацию в Китае. Именно Муравьёв рассказал посланцу в Пекин, что китайские власти отказываются ратифицировать подписанный в прошлом 1858 году пограничный договор и категорически не хотят согласовывать размежевание владений южнее Амура. Муравьёв высказался и против попыток оснащать китайцев современным оружием.
«Не понимаю русских людей, которые желают всему учить и вооружать японцев и китайцев. Выучат их и без нас, а нам лучше самим учиться, чтобы не отстать…» — говорил он Игнатьеву и позднее эти же слова повторил в донесении в Петербург.
Генерал Игнатьев согласился, что в таких условиях совершенно незачем дарить Пекину самое современное оружие, тем более, что русские солдаты на дальневосточных рубежах всё ещё пользуются старыми гладкоствольными ружьями. С большим трудом привезённые новые винтовки оставили для вооружения «сибирских линейных батальонов» русской армии.
Так что в Китай генерал Игнатьев отправился «налегке», без щедрого подарка в 10 тысяч ружей. В пути его нагнала депеша из столицы — МИД Российской империи предписывал ему «способствовать нашим пограничным интересам», то есть попробовать уговорить китайцев пойти на уступки в Приамурье и согласиться с договором, который они сами же подписали год назад.
Впрочем, в Петербурге и не надеялись, что молодой дипломат добьётся успеха — он должен был лишь не давать Пекину «забыть» о нерешённом пограничном вопросе. Как в те дни говорил сам царь, обращаясь к министру иностранных дел Горчакову: «Ничего хорошего в этом деле уже не предвижу».

Покидая Иркутск, чтобы отправиться в Пекин, генерал Игнатьев несколько дней провёл в обществе ссыльного революционера Михаила Бакунина. К тому времени этот знаменитый анархист уже поучаствовал в нескольких европейских революциях и отбывал в Сибири вечную ссылку. Царский генерал и убеждённый монархист несколько дней пропьянствовал с ссыльным революционером, они обсуждали мировую политику, много спорили о судьбах России и расстались совершенно довольные, на всю жизнь сохранив хорошие воспоминания друг о друге.
Бакунин позднее так рассказывал об Игнатьеве революционеру Герцену: «Этот смелый молодой человек из тех людей, которые не резонёрствуют, мало пишут, но — редкая вещь в России — много делают». Игнатьев же потом не раз лично ходатайствовал перед царём о помиловании ссыльного революционера…
В столицу Китая 27-летний русский генерал прибыл 15 июня 1859 года. Власти империи Цин прозрачно намекнули ему, что вовсе не рады российскому дипломату — они не только не организовали никакой официальной встречи, но и запретили ему въезжать в Пекин на носилках, то есть как знатному сановнику. Игнатьев не стал «прогибаться» под китайские запреты и демонстративно проследовал через весь город на богато украшенных носилках к подворью Русской духовной миссии.
Эта «миссия» — несколько домов и православная церковь — существовали в центре Пекина ещё со времён Петра I. Работавшие здесь священники и переводчики с разрешения маньчжурских императоров занимались «духовным окормлением» немногочисленных православных китайцев — так называемых «албазинцев», потомков русских казаков и первопроходцев, ещё в XVII веке попавших в маньчжурский плен после осады Албазина, живших в Пекине и за несколько поколений совершенно «окитаившихся», но сохранивших православное вероисповедание. Русская духовная миссия играла также роль неформального посольства нашей страны в империи Цин.
В здании «миссии» и начались переговоры Игнатьева с китайцами, точнее с маньчжурами, которые тогда безраздельно правили всем Китаем. Первая официальная встреча состоялась только через две недели после прибытия русского посла в Пекин. Родственник маньчжурского императора Су-Шунь, уполномоченный вести переговоры, демонстративно «выразил удивление» приезду Игнатьева, заявив, что «ответы уже даны и говорить более не о чём, и что, вероятно, русский посланник пожелает поскорее вернуться на родину…»
Николай Игнатьев твёрдо решил не возвращаться домой без успеха. Он хорошо помнил слова из инструкции князя Горчакова, главы российского МИД: «Мы ни под каким условием не откажемся от предположенной нами однажды цели…»
И потянулись длинные, бесплодные переговоры. Стороны стояли на своём и не хотели идти ни на какие уступки. Любопытно, что чиновники империи Цин мотивировали отказ делить земли по реке Уссури не какими-то геополитическими соображениями, а… собольими шубами, которые любили маньчжурские аристократы. «Русские и так забрали у маньчжур лучшие соболиные участки…», — говорил Игнатьеву один из китайских чиновников, жалуясь, что поступление соболей в Пекин после появления царских солдат на Амуре упало в два раза. «Ежели же уступить России ещё и правый берег Уссури, — продолжал китаец, — то все соболи попадут в руки русских…»
Тщетно Игнатьев пытался приводить логические доводы, указывая, что заключённые договоры надо неукоснительно соблюдать. «Ежели китайское правительство будет отрекаться от прежних трактатов и данных обещаний, — говорил он, — то ни одно государство не может иметь к нему доверия и подобное породит нескончаемую войну и бесчисленные затруднения…»
Китайские представители, однако, настаивали, что договор заключённый с губернатором Муравьёвым в прошлом году на берегу Амура в Айгуне «вышел ошибочным». Более того, родственник маньчжурского императора Су-шунь даже сказал, что «скорее готов воевать с Россией, чем согласиться с русскими требованиями». На такое заявление Игнатьев отреагировал жёстко. «В таком случае войска наши тотчас же вступят в Монголию, Маньчжурию, Джунгарию и начнут действия в Туркестане…» — обрисовал молодой генерал китайскому чиновнику перспективы большой войны.
К возможной войне склонялся и губернатор Восточной Сибири Муравьёв, тогда он отправил личное письмо в столицу Китая к Николаю Игнатьеву: «Вы не надейтесь окончить вопрос о нашем разграничении посредством переговоров в Пекине, и склоняйтесь к мнению, что этот вопрос может разрешиться для нас единственно путём военных действий…
Хочет или не хочет китайское правительство признавать теперь Айгунский договор, мы со своей стороны не можем отступиться и не отступимся от него, и удержим за собою всё, что приобрели в силу этого договора… Если вместо слов китайцы вздумают перейти к действию и силою осмелятся помешать нам пользоваться тем, на что мы приобрели право вследствие договора, — тогда без сомнения — на силу мы ответим силою…"
Впрочем, губернатор Восточной Сибири уверял посла в Пекине, что Китай, и так находящийся в состоянии войны с Англией и Францией, на открытое столкновение с Россией всё же не пойдёт, и «со стороны китайцев всё ограничится одним словопрением». Прогноз оказался верным — хотя в приграничной Маньчжурии и Монголии даже собирали ополчение и строили укрепления, пойти на силовое обострение империя Цин не решилась.
На переговорах в Пекине родственник императора Су-Шунь, получив резкую отповедь Игнатьева, тоже перестал угрожать войной и, наоборот, заговорил о дружбе. Что, однако, никак не сдвинуло переговоры с мёртвой точки. Как вспоминал позднее один из русских свидетелей тех событий: «Су-Шунь просил Игнатьева не настаивать на требованиях, замечая при этом, что все другие государства будут над нами смеяться, если узнают, что двухсотлетняя дружба между нашими державами нарушится от подобных мелочей…»
Игнатьев же никак не мог согласиться с тем, что земли Приморья — это «мелочь». Нудные переговоры, казалось, будут тянуться бесконечно.
Положение русского дипломата в Пекине было сложным и незавидным. Это сегодня посол из любой точки мира может почти моментально связаться с высшим руководством страны, получить новые сведения и распоряжения. Полтора же века назад письмо из Пекина в Петербург даже с самым быстрым курьером шло два месяца, ещё столько же — обратно.
По сути Игнатьев вынужден был принимать все решения сам. Редкие послания из столицы России едва ли могли ему помочь, разве только морально. Так начальник Азиатского департамента МИД Егор Ковалевский, сам ранее работавший в Китае, утешал Игнатьева в личном письме осенью 1859 года: «Восток, дорогой генерал, это школа терпения…»
Россия всё же пыталась помочь своему дипломату. Русский пароход «Америка» привёз Игнатьеву только что составленную подробную карту Приморья. У погрязшей в средневековье империи Цин таких современных карт тех земель не имелось. Русские военные топографы, тщательно изучив местность между Уссури и морем, обнаружили, что в огромном регионе насчитывается всего 340 «фанз», сельских избушек, где постоянно живёт не более трёх тысяч представители всех окрестных племен — корейцев, китайцев, маньчжур, орочей, нанайцев и нивхов. По сути весь огромный Приморский край тогда был безлюдной пустыней.
Для Николая Игнатьева это могло служить дополнительным аргументом в затянувшемся споре. А спор, действительно, затянулся — бесплодные и нудные переговоры шли почти год, с начала лета 1859 года до конца весны 1860-го. Иногда молодого генерала охватывало отчаяние, он как-то жаловался в личном письме отцу: «Боюсь, что меня отсюда выгонят либо запрут в тюрьму в Пекине».
Длинные вечера на чужбине Игнатьев коротал чтением — изучил все книги о Китае, которые имелись в собранной за полтора столетия богатой библиотеке Русской духовной миссии. При миссии работала школа для мальчиков, Игнатьев, борясь со скукой, организовал и школу для девочек из семей местных христиан. Исповедовавшие православие китайцы стали для русского посла и хорошим источником сведений о стране. С их помощью, он составил за несколько месяцев подробную карту Пекина. Ещё средневековая и патриархальная столица империи Цин молодому русскому послу нравилась.
«Честность и вежливость пекинского населения, сравнительно с простым народом европейских столиц, поражает меня» — сообщал он в одном из личных писем, отправленных из столицы Китая в далёкий Петербург.
К весне 1860 года молодой генерал решил резко изменить стратегию переговоров. Ещё летом предыдущего года, буквально накануне приезда Игнатьева в Пекин, китайские войска успешно отразили попытку англичан высадить небольшой морской десант на берегу столичной провинции. В правительстве Китая были уверены, что страна способна противостоять любым «европейским варварам». Игнатьев же хорошо понимал, что западное оружие серьёзно превосходит средневековое китайское воинство. Понимал он и то, что англичане поражения не простят и будут готовиться к реваншу с новыми силами. На этом русский посол, уже прошедший в Пекине хорошую «школу терпения», и построил свой расчёт.
Весной 1860 года Николай Игнатьев при помощи китайских христиан узнал, что англичане и французы готовятся к вооружённому походу на Пекин, собирая войска и флот в Шанхае (номинально оставаясь частью Китая, этот город давно контролировался европейскими колонизаторами). Игнатьев решил покинуть Пекин и отправиться в Шанхай.
Однако китайские власти заявили, что русский дипломат может ехать только в Россию через Монголию, все иные пути ему запрещены. Игнатьев на это резко возразил: «Имею соответствующее повеление своего царя и выполню его, чего бы это ни стоило». Брать русского посла под стражу власти империи Цин не решились, но приставили к нему массу соглядатаев и усилили караулы у всех ворот Пекина.
Побег из столицы Китая молодому генералу Игнатьеву пришлось устраивать по всем правилам детективного искусства. 28 мая 1860 года парадные носилки русского посла и несколько повозок посольства отправились к городским воротам по дороге, ведущей в Монголию. Игнатьев заранее подпилил оси повозок, которые «сломались» прямо в воротах. Посол изобразил страшный гнев, поднял скандал и приказал носильщикам нести его обратно. В поднявшейся толчее и суматохе соглядатаи не заметили, что носилки отправились пустыми… Посол в одиночку ускользнул из города, незамеченным добрался до морского побережья, где его уже ждал русский пароход «Джигит».
Через несколько суток Игнатьев уже был в Шанхае. Англичанам и французам он объявил, что успешно решил все русские дела в Пекине и теперь будет нейтральным наблюдателем европейско-китайской войны.
Блестяще владевший английским и французским языками, хорошо знавший Париж и Лондон, представленный британской королеве и французскому императору молодой аристократ посреди Китая воспринимался английскими и французскими офицерами как совершенно свой человек. Тем более что русский генерал был не дурак выпить и сыграть в карты.
При этом Игнатьев не терял достоинства государственного посла. Когда английский фрегат приветствовал его пароход всего 13-ю пушечными залпами (по европейским понятиям посла полагалось приветствовать 17-ю), то русский генерал заставил британского командующего принести извинения и повторить должное количество залпов.
Одним словом, контакты дипломат Игнатьев наладил отличные: англичане (по словам самого Игнатьева, «всегда исполненные холодного презрения ко всему остальному человечеству») воспринимали его почти настоящим джентльменом и равноправным партнёром, а французы вскоре искренне считали, что русский генерал куда душевнее, чем надменные британцы.
Для руководителей англо-французской «экспедиции» Николай Игнатьев оказался и единственным человеком, хорошо знакомым с Пекином. В своих военных успехах европейцы не сомневались, но вынуждены были советоваться с русским послом по вопросам внутренней политики Китая. Игнатьев охотно рассказывал о китайцах, их традициях и привычках, но не спешил делиться по-настоящему стратегическими сведениями.
В конце августа 1860 года англо-французский флот успешно атаковал китайские укрепления на берегах столичной провинции. Европейский десант с новым нарезным оружием одержал полную победу над многочисленными, но средневековыми пушками китайцев. Посол Игнатьев внимательно наблюдал за этими событиями с борта русского фрегата «Светлана». Кстати, пользуясь случаем и фрегатом, 28-летний дипломат на четыре дня сплавал в Японию — очень уж ему было любопытно посмотреть на эту страну.
В сентябре 1860 года Игнатьев высадился на китайском берегу у города Тяньцзинь, в сотне вёрст к юго-востоку от Пекина. К тому времени китайцы уже отличали русских от пришедших с войной европейцев. «Жители селений, лежащих на берегах, — вспоминал позднее Игнатьев, — как только распознавали русское судно, встречали нас как избавителей, почитая нас людьми мирными и приязненными к Китаю, и просили покровительства от грабящих их англичан и французов».
Русский посол стал раздавать местному населению записки с сообщением на английском и французском языках о покровительстве и запрете грабить. Китайцы тут же прозвали записки Игнатьева «русскими бумагами» и вешали их на воротах богатых домов как единственную защиту от европейских солдат.
Через китайских христиан Игнатьев отправил в Пекин сообщение, что готов стать посредником в мирных переговорах. Но правительство империи Цин всё ещё надеялось само остановить англо-французские войска на подступах к столице. У Пекина собрали большие силы — 57 тысяч монгольской и маньчжурской кавалерии против 9 тысяч английских и 6 тысяч французских солдат.
Утром 18 сентября 1860 года две армии сошлись на дальних подступах к Пекину. Сначала и китайцы, и англичане с французами хотели избежать битвы, инициировав переговоры. Но пока европейские посланцы пытались договориться с маньчжурскими чиновниками, какой-то французский сержант поспорил из-за лошади с монгольскими ополченцем. Завязалась ссора, потом драка, быстро переросшая в перестрелку, а затем и в настоящее сражение…
Англичане и французы разгромили средневековое воинство. Как вспоминал один из русских офицеров, находившихся в те дни вместе с Игнатьевым: «Превосходство огнестрельного оружия англичан не давало никакой возможности китайским солдатам сойтись грудь в грудь с английскими войсками, которые с дальних расстояний беспощадно расстреливали китайцев, осыпая их целым градом бомб, гранат и картечи…»
Пока шёл бой китайцы убили часть европейских переговорщиков, и теперь англичане и французы жаждали мести. Пекин охватила паника. Китайский император Сяньфэн торжественно объявил, что будет «непосредственно участвовать в военном походе» и тут же бежал в противоположную сторону. Архимандрит Гурий, глава остававшейся в Пекине русской духовной миссии, слал в те дни тайные донесения Игнатьеву о положении в столице Китая: «Кто может, все бегут. Боятся английских бомб, а больше — своих воров. Разбой на улицах всё чаще… Обороны серьёзной никакой. Китайские войска без пищи и управления, грабят…»
Игнатьев оказался единственным человеком, который знал реальное положение дел в китайской столице. Более того, он был единственным, кто имел карту Пекина. Английские и французские генералы долго выпрашивали у него этот документ — Игнатьев согласился сделать копию карты, при условии, что европейцы не будут штурмовать и поджигать город. Руководителей англо-французской «экспедиции» дипломат Игнатьев пугал тем, что после сожжения Пекина им будет просто не с кем заключать выгодный мир.
Англичане и французы ограничились тем, что в отместку за убийство переговорщиков разграбили и сожгли дворец Юань-мин-юань — летнюю резиденцию китайских императоров, где много веков собирались ценнейшие сокровища Поднебесной. Дворец был настолько роскошен, что вмиг вся небольшая англо-французская армия обогатилась. Как вспоминал один из сотрудников русского посла: «Европейское начальство не только не удерживало войска от грабежа, но, напротив, весьма усердно помогали им в этом. После, все с завистью указывали на одного французского офицера, который успел захватить разных вещей на 600 тыс. франков…»
Посол Игнатьев в те часы тоже интересовался дворцом, но не его уникальными богатствами, а хранившимися там дипломатическими архивами. Пользуясь хорошим знакомством с французскими офицерами, он вынес из горящего дворца большую часть секретной переписки маньчжурского правительства с Россией, включая оригиналы межгосударственных соглашений. По поводу поведения англичан и французов русский посол тогда высказался кратко: «Они превратились в шайку грабителей…»
Со спасёнными документами Игнатьев поспешил в беззащитный Пекин. Русского посла, полгода назад вынужденного по сути тайно бежать из китайской столицы, на этот раз беспрепятственно пропустили через городские ворота. Во дворе Русской духовной миссии Игнатьева уже ждали высшие чиновники маньчжурского императора, чтобы просить русского посла спасти Пекин от ужасов войны и стать посредником в переговорах с англичанами и французами.
Вместо бежавшего императора главным в столице Китая оставался его младший брат, «князь императорской крови», которого посол Игнатьев именовал на европейский манер — «принц Гун». Принцу, согласно его высокому званию, полагался целый набор особых отличий — «пурпурный шарик и трёхочковое павлинье перо на головной убор». Русских очевидцев, однако, поражали не павлиньи перья, а длинные острые ногти маньчжурского аристократа.
28-летний «принц» Гун был ровесником русского посла и они, несмотря на все «китайские церемонии», быстро нашли общий язык. Брат китайского императора очень боялся, что в ответ на убийство парламентёров европейцы казнят или арестуют его. Игнатьев гарантировал принцу личную неприкосновенность. Естественно, в обмен на официальную просьбу о помощи и согласие провести границу южнее Амура в соответствии с русскими пожеланиями.
«Принц» Гун принял все условия нашего посла, и через несколько дней прямо в здании Русской духовной миссии начались мирные переговоры англичан, французов и китайцев. Демонстрируя официальный нейтралитет, Николай Игнатьев в отведённой для переговоров комнате не появлялся. Но все стороны постоянно обращались к нему за советами. Одним словом, молодой русский посол, не имея ни армии, ни даже устойчивой связи с собственным правительством, оказался в Пекине самым влиятельным и востребованным человеком.
Население китайской столицы воспринимало его как защитника от англо-французских войск, почтительно именуя «И-дажень» — «большой человек И». Принц Гун благодарил «большого человека» за содействие, а европейские послы — «за советы». Европейцам Игнатьев советовал поскорее заключить не слишком унизительный для Китая мир, чтобы не стать жертвами партизанской войны посреди многомиллионного населения. При том сам Игнатьев знал, что простые китайцы не очень-то рвутся защищать маньчжурского императора. «Для нас всё равно, кто будет править в Пекине, лишь бы не обирали и не обижали более прежнего…» — запомнил русский посол разговор с бедным крестьянином в одной из деревушек близ китайской столицы.
Пока принц Гун и европейцы договаривались о мире, Игнатьев приготовил собственный текст договора о русско-китайской границе. Своё дипломатическое творение в личных разговорах и письмах молодой посол хулигански именовал «договорчиком». Этот текст, переведённый на китайский и маньчжурский языки, чиновники империи Цин, явившись на итоговые переговоры к русскому послу, торжественно несли в большой шкатулке над головами.
Благодарный за спасение своей жизни, сохранение в целости Пекина и всей маньчжурской династии, принц Гун уже не мог отказать русскому послу. В четыре часа пополудни 2 ноября (14 ноября по новому стилю) 1860 года во дворе Русской духовной миссии состоялась торжественная церемония подписания нового русско-китайского договора. Отныне Китай не только подтверждал передачу России земель к северу от Амура, но и в первой же статье нового договора признавал русскими владениями все земли «от устья реки Усури до озера Хинкай, а отсюда по горам до реки Ту-мынь-дзян». Хинкай — это старое наименование озера Ханка, а «Ту-мынь-дзян» — это река Туманган или Туманная, ныне пограничная между РФ, КНР и КНДР.
Собственно, та красная черта, которую провёл на карте вдоль реки Уссури посол Николай Игнатьев 157 лет назад, и является современной границей России на юге Дальнего Востока.
Тогда же, вечером после подписания договора в Пекине, молодой русский посол в личном письме к отцу, не скрывая радости и гордости, но не без мальчишеского кокетства сообщал: «Договорчик мой не соответствует вполне моим ожиданиям, но смело могу сказать, что он лучший и наивыгоднейший из всех заключённых нами до сего времени с Китаем».
В историю «договорчик» Игнатьева войдёт как Пекинский трактат. В России тогда даже не ждали такого успеха. Всеобщее изумление лучше всех выразил губернатор Муравьёв-Амурский в послании к министру Горчакову: «Все сомнения рассеяны, теперь мы законно обладаем и прекрасным Уссурийским краем, и южными портами… Всё это без пролития русской крови, одним уменьем, настойчивостью и самопожертвованием нашего посланника, а дружба с Китаем не только не нарушена, но скреплена более прежнего. Игнатьев превзошёл все наши ожидания…»
Сам Николай Игнатьев спустя месяц после подписания исторического договора покинул Китай, в котором провёл почти два года. На прощальной встрече с «князем императорской крови» Гуном молодой русский посол шутил, что уезжает из Китая потому что ему пора жениться в Петербурге на какой-нибудь княгине.
Игнатьев, действительно, вскоре женится на юной княжне Екатерине Голицыной, правнучке знаменитого фельдмаршала Кутузова и признанной петербургской красавице. Готовясь к свадьбе, счастливый жених между делом напишет для царя подробную «записку» — «о безотлагательном принятии мер по населению Приморья преимущественно славянами…» В «записке» Игнатьев посоветует раздать приезжающим крестьянам землю и налоговые льготы, став, тем самым, одним из первых инициаторов заселения Приморского края.


Ссылка

Современный "поворот на Восток" это попытка новой России решить те вопросы развития дальневосточной политики, которые были поставлены перед Российской империей в середине-конце 19-го века и, которые не были решены ни царским правительством, ни СССР..