Человек-толпа как главная проблема века. ВИКТОР МАРАХОВСКИЙ

Топовой темой обсуждений т.н. лидеров общественного мнения на неделе — стал  абсурдистский вирусняк про страшный сон лысого избирателя.


Самое интересное тут вот что. Оказалось, что вирусняк рассчитан вовсе не на формально заявленную целевую аудиторию (накал шизы в ролике таков, что для пресловутого «рядового избирателя» это просто ещё одно юморное видео, что-то вроде камедиклабовских злободневных куплетов). Оказалось, что он был рассчитан на отечественный медиакласс, себя с героем в майке-алкоголичке никак не ассоциирующий.
Говоря прямо, из медиа-класса мощным ударом были выбиты искры слюны и гнева — причём в каждом конкретном исполнении реакция была индивидуальная, а в итоге получилась масса послушно негодующих отповедей. Негодует Д. Быков и негодует Е. Ройзман, негодуют свободолюбивые колумнисты и раздражены тем, за кого их держат, левые конспирологи.
На самом деле ответ на вопрос, за кого их держат, очевиден. Их держат за тех самых людей, которые ведутся на простые провокации и начинают брызгать именно той реакцией, которая нужна для признания провокации успешной.
И тут есть смысл поговорить о явлении более масштабном, чем даже президентская кампания в России. Более масштабном — потому что мы имеем дело с трансформацией самого понятия «поведение индивида».
Штука вся вот в чём. Примерно лет сто двадцать тому назад неудобный (ибо расист) и потому сегодня замалчиваемый, но крайне яркий автор Гюстав Лебон создал свою теорию психологии масс — из которой впоследствии выросла чуть ли не вся наука о пиаре и маркетинге двадцатого столетия.
В своих работах Лебон, в частности, определил толпу как специальное существо — парадоксальным образом «меньше, глупее и хуже» составляющих её личностей.
В частности: «Каковы бы ни были индивиды, каков бы ни был их образ жизни, занятия, их характер или ум — индивид в толпе приобретает, благодаря только численности, сознание непреодолимой силы, и это сознание дозволяет ему поддаваться таким инстинктам, которым он никогда не дает волю, когда бывает один. В толпе же он менее склонен обуздывать эти инстинкты, потому что толпа анонимна и не несет на себе ответственности.
Вторая причина — заразительность или зараза — также способствует образованию в толпе специальных свойств и определяет их направление… Индивид, составляющий частицу одухотворенной толпы, под влиянием внушения будет совершать известные действия с неудержимой стремительностью;
Рассуждения толпы основываются на ассоциациях, но они связаны между собой лишь кажущейся аналогией и последовательностью. В них замечается точно такая же связь, как и в идеях эскимоса, знающего по опыту, что лед прозрачен и тает во рту, и выводящего отсюда заключение, что и стекло, как прозрачное тело, должно также таять во рту».
В общем, достаточно.
Как легко видеть — мы живём в эпоху, когда отдельно взятый, и притом отлично отгороженный от пресловутой «толпы», и даже как бы образованный и критично мыслящий индивид проявляет, причём в массовом порядке, те самые свойства, которые с подачи Лебона весь последующий век справедливо считались качествами, присущими только толпе.
Сознание своей неодолимой силы.
Анонимность.
Уязвимость перед всяким «заражением».
«Неудержимая стремительность» в реакциях и суждениях.
Халтурное ассоциативное мышление — когда главное значение приобретают «ключевые слова», и пофигу, как и в какой форме и в каком контексте они высказаны.
По факту всё, что было необходимо для рождения индивида-толпы — это выделение индивиду специального пространства, в котором он, оставаясь собой, приобретает те же бонусы, которые в предыдущие эпохи мог иметь лишь в толпе.
Даже те «индивидуумы», что формально не анонимны — в современном информационном пространстве изолированы по меньшей мере от традиционно главного инструмента социальной реальности. А именно: за внезапный «неудержимо стремительный» выкрик им не прилетает в табло.
Кроме того, в предыдущие эпохи исключительно в толпе можно было инфицироваться «моментальным мнением» – сейчас же нужно обладать известной ловкостью, чтобы этого не сделать.
Таким образом, так называемый информационный век внезапно породил в социальном смысле совсем не то, чего от него ожидали.
Относительно сути революции, которую информационные технологии произвели в обществе, – кажется, одинаково ошибались как пророки-утописты, так и пророки-пессимисты.
Я, конечно, не читал всей на свете фантастики — но стандартное утопическое мышление  предполагало, что при соединении человеческого ума с бескрайней кладовкой знаний явится человек плюс плюс, человек анлимитед, человек расширенный. Стандартная сцена быта таких массовых сверхлюдей — это раннестругацкая идиллия, в которой студенты сидят в саду на перемене и играют на слух в четырёхмерные шахматы (поскольку визуализировать четырёхмерную доску невозможно, простые студенты держат её в уме).
Стандартное же антиутопическое мышление выворачивает информационную революцию наизнанку, но оставляет за Цифрой те же божественно-демонические функции. Только обращает её могущество во зло.
Цифра в понимании пессимистов устанавливала в некотором будущем жёсткий внешний контроль над мозгом отдельно взятого гражданина, стирает его личность и стандартизирует всех до состояния винтиков единой страшной Системы. И одинаковые люди в одинаковых робах с одинаковыми мозгами и лицами двигаются по монохромным улицам.
И вот — индивид всего лишь избавлен от прямой личной ответственности, наделён условной анонимностью и окружён иллюзорным медиа-эрзацем массовости, орущим на разные голоса.
И вот он уже превращён в одиночку-толпу, то есть примитивизирован в реакциях просто через расширение возможностей, обернувшееся возможностью «поведенчески деградировать».
И всё это наводит на мысль о том, что на фоне продолжающейся Информационной Революции следует уже обдумывать, для обезвреживания её разрушительных эффектов, – механизмы информационной контрреволюции.
То есть возвращения индивидам, в том числе и рядовым «лидерам общественного мнения», тех качеств, которые собственно и требуются от индивидуальностей.