Облико-морале

Родился в бедной еврейской семье в Австро-Венгрии.

«Дело Бухбанда»
Так называемое «Дело Бухбанда» имеет предысторию. В течение 1927 года трудящиеся Таганрога обратились с многочисленными жалобами на то, что городская верхушка ведет разгульную, пьяную жизнь, получая из лимитов продукты и товары сверх всякой меры. Неожиданно за расследование жалоб рьяно взялся глава окружного отдела ОГПУ Яков Бухбанд, который арестовал руководящих хозяйственных работников, судей, прокуроров и начальника уголовного розыска Розенберга. Пострадавшее руководство города начало жаловаться на Бухбанда в Центральную контрольную комиссию ВКП(б). Как ясно из ответа на жалобы, Бухбанда обвиняли в пьянстве (в том числе в участии в тех самых пьянках, за которые он арестовал своих коллег), в садизме, сведении личных счетов и доведении ряда лиц до самоубийства^[2].
Обвинение в доведении до самоубийства
Окружная Контрольная комиссия установила, что пьянки среди группы руководящих работников Таганрогской организации в период 1926 года и первой половины 1927 года имели место. Всего в них участвовало 8 человек, включая Бухбанда и Розенберга. Бухбанд не отрицал неоднократные выпивки с Розенбергом, заявляя при этом, что считал его с начала его приезда в Таганрог хорошим товарищем, а когда убедился, что Розенберг «зашёл далеко»^[8], порвал с ним и завёл на него уголовное дело. Розенберг, узнав, что на него заведены два дела одновременно — и по линии ГПУ, и по линии Контрольной комиссии, застрелился.
Вторым самоубийцей был агроном Голубь. Его, как бывшего офицера, следователь вербовал в секретные осведомители, Голубь обещал дать ответ на следующий день, но приехав домой, покончил жизнь самоубийством. Бухбанд утверждал, что не участвовал в допросах Голубя.
Третьей жертвой стал комендант Таганрогского ОГПУ Тоша, основной функцией которого было приведение приговоров в исполнение, то есть таганрогский палач. По словам комиссии; «Тоша  имел половую связь с женой арестованного, о чём Бухбанд узнал  из поданного женой Тоша заявления; по приезде в Таганрог  вызвал Тоша и в резкой форме вёл с ним разговор, разоружил, но не арестовал, сам же ушёл на митинг, где должен был выступать по случаю смерти т. Дзержинского. Тоша, взяв обманным образом маузер у жены Бухбанда якобы для Бухбанда, придя в свою комнату, застрелился. Товарищи, работавшие с ним, характеризуют Тоша как человека сильно психически расстроенного (больного), одно время находящегося на излечении в доме умалишенных»^[8], таким образом по мнению комиссии к трём самоубийствам Бухбанд не имел отношения.
Обвинения в садизме
Обвинения Бухбанда в садизме комиссия объясняла его излишней нервозностью и торопливостью. Один из сотрудников ГПУ показал, что Бухбанд «любил участвовать в исполнении смертных приговоров»^[8]. Сам же Бухбанд пояснял, что участвовал в исполнении приговоров лишь тогда, когда надо было показать пример «новичкам», присылаемым для работы с курсов ГПУ. Другой сотрудник сообщил комиссии, что «имеющиеся сводки секретной агентуры мы Бухбанду не всегда докладывали из боязни, что он сейчас же даст распоряжение дело форсировать и в результате получить провал. По этому делу мы докладывали тогда, когда видели, что дело совершенно ясное, вполне оформившееся»^[8].
Рассматривался также вопрос о том, что таганрогское ГПУ регулярно расстреливало людей под окнами тюрьмы для того, чтобы подследственные были сговорчивей на допросах. Это Контрольная комиссия объясняла тем, что «сарай, в котором приводились приговора в исполнение, находился в этом же дворе недалеко от камер заключенных так, что выстрелы, возможно, были слышны , несмотря на то, что при этом заводили автомашину»^[8].
Выводы комиссии
Вывод был сделан такой: «Т. Бухбандом допущен ряд ошибок — поспешность, нервозность, преувеличение наличия преступлений, чем вводил в заблуждение, а со стороны Окркома и ОкрКК — излишняя доверчивость к информации т. Бухбанда, приведшая к санкционированию лишних арестов»^[8].
Во время разбора жалоб арестованных таганрогских руководителей Контрольной комиссией Бухбанд назывался бывшим начальником Таганрогского ОГПУ, по-видимому, он был временно отстранён от исполнения обязанностей, однако после принятия решения в декабре 1928 года он четыре дня оставался не у дел, получил строгий выговор, после чего пошел на повышение^[8].
Дальнейшая работа в ОГПУ
1 января 1929 года Бухбанд возглавил секретный отдел краевого представительства ОГПУ, 1 марта 1930 года Читинский окружной отдел ОГПУ. В 1931 начальник Читинского оперативного сектора ГПУ.
Яков Бухбанд направил усилия на раскрытие «контрреволюционной монархической организации», было арестовано 238 человек. Организация позднее стала называться «клерикально-монархической», так как большинство арестованных были священники и миряне, главой её был объявлен Архиепископ Евсевий (Рождественский), возглавлявший Читинско-Забайкальскую епархию в 1927 — начале 1930. Архиепископ Евсевий проявил твёрдость, Бухбанд после этого начал лично участвовать в ведении «следствия», тем не менее Архиепископ Евсевий так и не «признался» в руководстве этой организацией^[9]. Архиепископ Евсевий (Рождественский) в 1981 году причислен Русской Православной Церковью Заграницей к лику святых новомучеников и исповедников Российских.
В октябре 1932 года Бухбанд был назначен управления лагерей ОГПУ Средней Азии. C 28 января 1933 — не позднее 13 августа 1933 начальник Соловецкого исправительно-трудового лагеря. Обстановку в лагере и отношение к ней Бухбанда характеризуется такая цитата из его выступления:

Между тем войдите в любой отдел, и вашему вниманию предстанет всюду одна картина — грань между отдельными кадровыми и вольнонаемными работниками и заключенными контрреволюционерами, сидящими в аппарате, стерлась.  Не стирать различия между чекистом и контрреволюционером, а, наоборот, показать и сохранить его так, как оно есть, и так, как оно должно быть, ибо при таких теплых взаимоотношениях неизбежно срастание вольнонаемного состава с заключенными, неизбежна потеря классовой линии и чутья кадровым составом, а этого мы допустить не можем^[10].
В июле 1933 Соловецкий лагерь посетил писатель Михаил Пришвин, в своём очерке «Соловки» он обходит тему заключённых, по выражению соловчанина М. М. Розанова, «как кот горячую кашу»^[11]. Но в дневниках, записанных скорописью, Пришвин более откровенен и скептически отзывается о начальнике лагеря: «Юродство Бухбанда, его внимание и невнимание, внимание: приготовьте им на дорогу всего понемножку, сёмги… Мне: „малосольная, недурна“», и ниже: «Убеждая меня ехать на Мурман, Бухбанд говорил: „книжонку о рыбе напишете“. И пальцами показал даже толщину „книжонки“»