На каком языке говорили на юге Балтики до славян

Slavica non leguntur – «славянское не читают» или «славянское не стоит прочтения» – звучная строка подобного рода на латыни долгое время определяла отношение интересующейся общественности, германистики и широких научных кругов Германии относительно европейского востока, в особенности, его славянских стран, языков и истории. Куда более интенсивно в Германии занимались кельтским. Ещё и сейчас письма читателей в многотиражные газеты показывают, насколько сильно укоренился вирус «кельтомании» 20-х и 30-х гг. прошлого века, отчасти имеющий место и поныне… Так писал Юрген Удольф, крупнейший современный исследователь топонимики северной Германии, в одной из своих статей.
 
 Тем, кто интересуется древней историей Балтийского региона, неминуемо должен был приходить в голову вопрос o языке «дославянского» населения этих мест. В действительности, широко известно, что начиная с раннего средневековья южное побережье Балтики населяли славянские племена, в историографии известные под общим названием «балтийские славяне». Первые упоминание славян на юге Балтики в письменных источниках относится к концу VI века и принадлежит Феофилакту Симокатте. А что было раньше?..
 I. O компетенции Тацита, или постановка проблемы.
 Первые подробные описания юго-западной Балтики римскими учёными – Тацитом, Плинием, Птолемеем – называют эти земли «Германией», а их обитателей – германцами. Однако известно, что данные авторы подразумевали под этим термином не совсем то, что принято сейчас. В наше время германцы – понятие лингвистическое и обозначает народы, говорящие на индоевропейских языках германской группы. Тацит же, оставивший самые подробные описания Германии, подразумевал под германцами всю общность народов, населявших земли к востоку от кельтов, между реками Рейном и Вислой. Очень показательны в этом плане его рассуждения о венедах:
 Отнести ли певкинов, венедов и феннов к германцам или сарматам, право, не знаю, хотя певкины, которых некоторые называют бастарнами, речью, образом жизни, оседлостью и жилищами повторяют германцев. Неопрятность у всех, праздность и косность среди знати. Из-за смешанных браков их облик становится все безобразнее, и они приобретают черты сарматов. Венеды переняли многое из их нравов, ибо ради грабежа рыщут по лесам и горам, какие только ни существуют между певкинами и феннами. Однако их скорее можно причислить к германцам, потому что они сооружают себе дома, носят щиты и передвигаются пешими, и притом с большой быстротой; все это отмежевывает их от сарматов, проводящих всю жизнь в повозке и на коне.
 Язык не был для Тацита главным признаком, по которому он отделял германцев от других народов и, как можно убедиться из приведённого отрывка, под определение германцев у него попали и венеды – предки славян. Строго говоря, Тациту вообще была известна всего одна группа варварских народов, живших к северу от Дуная и Карпат – «германцы», как он называл все племена к северу от Дуная и Карпат и к востоку от галлов. В то же время, с определением более удалённых от римского мира племён у Тацита возникали проблемы. В целом, он обращал внимание на языки и указывал на родственность или чуждость языков племён, когда ему это было известно, однако, нередко допускал при этом ошибки, как это наглядно показывает, кроме его отнесения венедов к германцам, и пример с эстами:
 Что касается правого побережья Свебского моря – писал Тацит – то здесь им омываются земли, на которых живут племена эстиев, обычаи и облик которых такие же, как у свебов, а язык — ближе к британскому… они обшаривают и море и на берегу, и на отмелях единственные из всех собирают янтарь, который сами они называют глезом.
 Едва ли хоть один современный лингвист согласится в данном случае с римским историком. Язык эстов – балтского племени – не только не был галльским, но и не был ближе к галльскому, чем германские. С точки зрения лингвистики, как раз наоборот, германские языки больше похожи на кельтский язык галлов, чем балтские. Более того, в качестве примера «языка эстов» – названия янтаря «глез» – Тацит приводит германское, а не балтское, слово. С большой долей вероятности, сам он попросту не знал ни одного из языков «варварских народов», о которых писал – ни галлов, ни германцев, ни балтов, ни венедов. Ему было известно, что народы Германии по внешнему виду и обычаям достаточно схожи между собой и отличны от римлян, однако, явно не обладал надлежащей компетенцией, и, основываясь на рассказах разноязычных источников (римлян, германцев, галлов и, возможно, венедов), мог причислить к «германцам» и иноязычные племена.
 Таким образом, несмотря на то, что Тацит уверенно позволял себе судить и разделять варварские племена по их языкам, на самом деле выходит, что не стоит торопиться доверять ему в этом деле. К примеру, если бы нам не было бы сейчас известно ничего кроме сообщения Тацита ни об эстиях, ни о балтских языках, учёные должны были бы исходить из того, что эстии были германским племенем, несколько смешавшимся с кельтами, но сохранявшим ещё отчётливо германский язык, в доказательство чего приводилась бы этимология германского слова «глез». В этом случае, мы бы имели дело с совершенно ничего не имеющим с действительностью искусственным конструктом, однако, находящимся вполне в рамках научной методологии, и если бы кто-то рискнул усомниться в этом положении, то неизбежно наткнулся бы на стену непонимания и иронии: мол – давно доказано! Указанные моменты были взяты мною, единственно, как пример, насколько ложным путём может увести принятие какого-то предположения без сверки его с данными других научных дисциплин.
 Имея предпосылки в виде нескольких случаев приведения Тацитом неверной информации о языках и родственных связях живших далеко от границ римского мира народов, тщательной проверки требуют и другие его сообщения. Какие вспомогательные дисциплины могут помочь в данном случае? Археологию едва ли можно назвать надёжным источником. Такое явление как несоответствие границ распространения материальной культуры с языковыми границами не только хорошо известно, но даже, скорее, преобладает. К тому же, уже само сообщение Тацита о том, что эстии не отличались внешним видом и обычаями от германцев-свебов, а лишь языком, как и о том, что «венеды переняли многое из нравов певкинов» (о последних, в свою очередь, сообщается, что языком они не отличались от прочих германцев, но отличались внешне из-за смешения с сарматами), показывает, что археология в данном случае также может увести в неверном направлении. Народы, согласно письменным источникам «внешне схожие» с германцами, должны будут походить на «германцев» и по материальной культуре, которую изучает археология. Едва ли поможет в этом случае и ДНК-генеалогия, способная установить роды и происхождение, но невосприимчивая к изменениям языка.
 Как известно, в восточной Германии обнаруживается немалое число носителей славянских гаплотипов, но сами эти люди, по крайней мере, их большинство, говорят на немецком, имеют немецкое самосознание и едва ли что-либо знают о своих корнях из семейных преданий. Такие же процессы происходили и во времена Тацита, как он и сам об этом повествует. Особенно жившие на окраинах, среди иноязычных соседей, племена были подвержены влиянию культуры и языка соседей. Поэтому данные всех этих источников – письменных свидетельств, археологии и ДНК-генеалогии, необходимо сверять с данными лингвистики. Науки крайне не точной, однако, в данном случае, крайне важной. Если руги, варины и прочие называемые римскими авторами южнобалтийские племена жили здесь до славян, но сами не были славянами, то возможны только два варианта:
 1. Если, придя на юг Балтики, «славяне» (в данном случае – носители т.н. суково-дзедзицкой культуры и северо-лехитских диалектов) застали эти племена на своих землях и ассимилировали их, то они неизбежно должны были перенять часть топонимики из их языка. В этом случае можно было бы ожидать и заимствования в сам язык балтийских славян из субстратного языка, но так как местный славянский язык не сохранился, топонимика является единственным источником.
 2. Если перечисленные римскими авторами германские племена покинули юг Балтики до прихода славян и те осели на запустевших землях, то славяне должны были дать новые названия рекам и другим природным объектом из своего языка, каким он был в период заселения. Иными словами, в этом случае вся топонимика южной Балтики должна быть славянской.
 Исходя из этих положений, у нас появляются новые возможности. Не зная, где точно проходили границы германских племён римских авторов, не зная тогдашней истории региона и процессов, здесь происходивших (возможных переходов каких-то племён частично на языки и материальную культуру соседей), на основании одной только топонимики можно узнать, говорило ли более древнее население юга Балтики на языке, отличном от славян. Из двух перечисленных вариантов, в случае юга Балтики, без всякого сомнения можно выбрать первый – здесь известно три слоя топонимики: а) немецкая (не путать с древнегерманской!), происходящая из немецких диалектов начиная от средневековых и заканчивая современными; б) славянская, принадлежащая к западнославянским диалектам северно-лехитской группы и датируемая временем позже разделения праславянского на различные диалекты и 19-20 вв. для Польши и до 15-16 вв. для Германии (в последнем случае преимущественно до 12-14 вв.); в) т.н. «дославянская» топонимика, не славянская и не германская по происхождению.
 Этот «нижний» слой южнобалтийской топонимики не слишком обилен, но всё же достаточно широк для того, чтобы его можно было объяснить без принятия прямого контакта славян или немцев с носителями этого языка (к примеру, названия крупнейших водных артерий региона, таких как Эльба и Одра, вполне могли быть известны и без прямого контакта через торговлю, но для названий маленьких локальных речушек и озёр предполагать подобное нет оснований). Вся эта топо- и гидронимика известна в немецкой передаче и латинской транскрипции, в силу чего нельзя исключать в некоторых случаях просто настолько не точную передачу славянских слов, что разобрать её уже не представляется возможной. В то же время целый ряд топонимов, имеет кроме необъяснимой из славянских языков основы и явные черты славянского образования, к примеру частички -ица, -ов, -ин и пр. Такое явление наиболее характерно для притоков больших рек с неславянскими названиями и является подтверждением того, что немцы заимствовали эти гидронимы от славян, а не напрямую из языка дославянского населения. Таким образом, можно утверждать, что до славян здесь должен был быть какой-то другой, не славянский язык, но при этом и не германский.
 Несмотря на то, что в течение вот уже нескольких веков немецкими учёными безоговорочно – настолько, что этот вопрос даже не дискуссионный – принимается, что славянские племена являются пришлыми и появились на территории современной Германии не ранее эпохи Великого переселения народов, факт наличия негерманской и неславянской топонимики был осознан здесь достаточно давно. Попытки объяснить это «странное» и откровенно не очень хорошо сходящееся с концепцией расположения здесь германской прародины обстоятельство, неоднократно предпринимались в прошлом веке. В первой половине XIX века распространение получило мнение об иллирийском языке загадочной германской топонимики – в немалой степени потому, что с иллирийцами вплоть до Второй мировой войны в немецкой историографии связывали носителей лужицкой археологической культуры – однако, позднее от него отказались.
 Новые, неожиданные результаты дало сравнение дославянской гидронимики с гидронимикой других регионов Европы. Усилиями ряда лингвистов (стоит обратить на труды, к примеру, Ханса Краэ) удалось систематизировать множество названий крупных рек Европы, выяснив, что все они происходят от одного индоевропейского корня, а изменения их форм зависят от дополнения этих корней разными формантами и суффиксами. Эта концепция, получившая название «древнеевропейской гидронимии», и возводящая необъяснимую из языков тех народов, о которых известно проживание их в этих областях, топонимику к наследию первых индоевропейских переселенцев в Европе, давших названия рекам ещё до расхождения индоевропейских языков на разные группы, получила развитие и в дальнейшем. В наше время она является «общепринятой» в немецком научном мире. При этом, разными исследователями высказывались разные предположения и дополнения к этой гипотезе – например, о том, что «древнеевропейская гидронимия» могла происходить из неиндоевропейского языка (языка ещё более древних жителей Европы), либо же, наоборот, возникнуть несколько позже и принадлежать не общему для всех индоевропейцев языку, а одному из индоевропейских языков, возникшему уже после разделения древнеиндоевропейского на несколько ветвей, но ещё не развившихся в известные впоследствии языковые семьи (к примеру, Х.Крае полагал, что дославянская гидронимика Германии принадлежала «западной ветви» индоевропейцев, возникшей после их разделения на две группы – проще говоря, он пытался увидеть в ней подтверждение всё той же «германской прародины»). По этому вопросу существует и доступно достаточно большое количество информации, начиная от «википедии» и заканчивая толстыми академическими монографиями лингвистов, поэтому подробнее останавливаться на нём мы не станем, отослав читателя к трудам лингвистов H. Krahe, W. Schmidt’a, J. Udolph’a и других.

продолжение далее