Ещё о цензуре в царское время в мемуарах Бельгарда, начальника Главного управления по делам печати (1905-1912).

Что касается периодической печати, нежелательное влияние которой составляло предмет особого беспокойства русского правительства, то Россию в этом отношении нельзя было даже сравнивать с теми условиями, в которых находились в то время другие европейские государства с твердо установившимся капиталистическим строем и ясно сложившимися взаимными отношениями политических партий и классов населения.

Нельзя забывать, что, в отличие от русской периодической печати, все сколь-нибудь влиятельные газеты в других европейских государствах являлись собственностью больших концернов или принадлежали крупным акционерным предприятиям, еще гораздо более, чем правительство, заинтересованным в поддержании порядка. С другой стороны, и читатели газет привыкли там воспринимать гораздо хладнокровнее и спокойнее нападки на правительство и сообщаемые газетами сенсационные известия, относясь к ним всегда с некоторым недоверием, в противоположность широким слоям русских читателей, у которых вкоренилось твердое убеждение, что уж если что напечатано в газете, значит, это верно. Даже, казалось бы, более интеллигентные люди в ответ на выраженное к их словам недоверие, совершенно искренно заявляли: «Помилуйте, да я об этом в “Новом времени” читал!..»

Самое же, может быть, важное, что при видимой свободе печати во всех решительно государствах под непосредственным влиянием правящих сфер создались очень могущественные косвенные пути воздействия на печать, в виде многочисленных хорошо оборудованных специальных правительственных и полуправительственных бюро печати, имевших целью снабжения газет надлежащей информацией. Затем, ввиду сравнительно близости расстояний и быстроты сообщения, а также ввиду трудности конкуренции провинциальной печати с богатой столичной печатью, во всех больших центрах создались находившиеся под сильным влиянием правительства специальные бюро, которые снабжали всю менее значительную провинциальную печать не только передовыми статьями, но и всем необходимым политическим и даже литературным материалом за исключением местной хроники.

При общей немецкой дисциплинированности, в Германии влияние правительства на печать сказывалось очень сильно. Чтобы не быть голословным, я приведу разговор, бывший у меня с директором германского Телеграфного агентства Вольфа, доктором Мантлером.

Между прочим в разговоре он высказал мне свое крайнее удивление по поводу того, что он нередко наталкивается в телеграммах нашего русского агентства на такие сообщения, которые, даже на его взгляд, противоречат взглядам и интересам русского правительства. При этом он добавил: «Ваше агентство находится всецело в руках правительства, между тем как я являюсь директором частного акционерного общества; но неужели вы думаете, что я когда-либо мог бы себе позволить выпустить не только телеграмму, противную взглядам правительства, но хотя бы даже только неприятную одному из министров – ведь меня на другой же день акционеры выкинули бы со службы».

Оказалось, как я узнал впоследствии, что все управления германских железных дорог при заключении договоров на сдачу в аренду железнодорожных киосков, обязательно вставляют в контракт условие, что их арендаторы и их газетчики могут продавать только те журналы, книги и газеты, которые будут разрешены специальной железнодорожной цензурой.

Совершенно подобный же порядок применялся не только в одной Германии. Например, все киоски на парижских бульварах и улицах сдаются в аренду префектурой и во все контракты включен параграф о том, что арендаторы этих киосков имеют право продавать только те издания, которые будут разрешены полицией, а потому, например, ни в оном парижском киоске нельзя было найти известный французский журнал «Le Nu», который продавался у нас повсюду и открыто выставлялся во всех книжных витринах и киосках.