«Произошло три пожара на наливных судах с нефтью»

Как боролись с эпидемией странных возгораний

95 лет назад, 30 мая 1927 года, коллегия ОГПУ приговорила к высшей мере социальной защиты — расстрелу — группу поджигателей завода «Кооператор» в Ленинграде. Именно этот поджог стал последней каплей, переполнившей чашу терпения И. В. Сталина, недовольного неспособностью властей справиться с возникшей в стране эпидемией рукотворных пожаров, в которой пострадало немало строений, производств и складов. Серия поджогов произошла даже в московских музеях. Однако применение смертной казни было далеко не единственной из принятых мер.


«Во всех случаях команда заблаговременно покинула суда, что наводит на мысль о поджогах»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»

«Отомстить и своей жене, и соседу»
«Во время процесса по делу так называемых чубаровских хулиганов в Ленинграде,— говорилось в заявлении Объединенного государственного политического управления (ОГПУ) СССР от 1 июня 1927 года,— был произведен поджог металлозавода "Кооператор" (бывш. Сан-Гали), где работала часть осужденных по делу чубаровцев».
Нужно заметить, что пожары, вызванные поджогами, не были редкостью ни до, ни после революции. «Красный петух» со стародавних времен использовался в качестве дешевого и эффективного способа решения проблем и мести недругам в условиях тотального неверия в справедливость решений судебных и прочих начальствующих чинов по любым спорам и делам. А после появления страховок от пожаров поправить свои финансовые дела сожжением убыточных фабрик или пустых складов, якобы полных товарами, пыталось немало купцов. Использовались поджоги и для более хитроумных коммерческих комбинаций (см. «Дело о поджоге олигарха»).
Разгул поджогов наблюдался во время всех трех русских революций; в годы Гражданской войны устройство пожаров во вражеском тылу стало едва ли не основным способом уничтожения любых запасов и производственных мощностей противника. А потому советская власть начала карать поджигателей смертью.
Но, после того как эпоха войн и революций осталась позади, неожиданно начала год от года расширяться настоящая эпидемия поджогов.

Больше всего их случалось там, где все строения хорошо горели,— в деревнях. Идейные сельские борцы с буржуазией, считавшие, что местная власть в условиях новой экономической политики (НЭП) куплена богатеями, поджигали дома и хозяйственные постройки разбогатевших односельчан. К примеру, в разделе «Красный бандитизм» подготовленного в ОГПУ обзора положения страны за май 1926 года указывалось:
«В с. Карчино шайка хулиганов (бывший член ВКП, исключенный из партии, бесхозяйственный бедняк, бывший член ВЛКСМ, исключенный как негодный элемент) произвела 4 поджога зажиточных потому, что они якобы брали с бедняков за хлеб высокие цены».
Безыдейные сельчане делали то же самое, из затаенных обид на зажиточных соседей. А богатые в отместку жгли дома тех, кого подозревали в поджогах и подстрекательстве к ним, считая, что обращение к власти не принесет ничего, кроме дополнительных неприятностей.
Еще чаще к «красному петуху» прибегали в порядке личной мести. Так, в марте 1926 года Московский губернский суд рассматривал дело, в опубликованном отчете о котором говорилось:
«Крестьянин Иван Шувалов из дер. Малинки Судисловской волости Волоколамского уезда, подозревал свою жену в сожительстве с соседом.
Решил отомстить и своей жене, и соседу. В ветреную погоду поджег собственный дом, будучи уверен, что и двор соседа сгорит».
В газетных репортажах с судебного заседания красочно описывались все детали отмщения. Чтобы отвести от себя все подозрения, Шувалов пристроил зажженную свечу на крышу своего дома и пошел пить самогон к брату. Так что на момент возгорания у него было наилучшее алиби — он был в стельку пьян. Кроме его жилища сгорело еще 16 домов. Причем в некоторых статьях утверждалось, что после ухода Шувалова ветер сменил направление, и все хозяйство его обидчика — председателя местного сельсовета — осталось невредимым.
Ну а поскольку суровые законы времен Гражданской войны уже были отменены, обвиняемого приговорили к трем годам заключения, причем с учетом всех обстоятельств тут же сократили срок строгой изоляции до двух лет.


«В минувшее воскресенье была сделана седьмая по счету попытка поджога в музее, на этот раз в бывшем имении графа Шереметева в Останкине»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»

«Пытается сорвать операции Нефтесиндиката»
Вариант того же приема со свечой применялся и при «коммерческих» поджогах. Воровство со складов и из магазинов, как и махинации с учетом пытались скрыть, поставив в подлежащем огненной ликвидации помещении горящую свечу на политый керосином пол. В результате пожар начинался, когда поджигатель находился далеко от места происшествия.
А советские частные предприниматели — нэпманы, как и купцы в дореволюционные времена, не брезговали разнообразными способами применения огня ради получения страховки.
Как утверждалось в документах и в печати, не прекращали прибегать к поджогам и недруги советской власти. 7 июля 1926 года «Правда» сообщала о происшествии на строительстве Сясьского целлюлозно-бумажного комбината:
«Убытки от пожара на Сясьстрое достигают 130 тыс. руб. Причина пожара, пока еще точно не установлена, но предполагается поджог».
Для страны, где средняя зарплата в промышленности составляла 58 руб. в месяц, ущерб был весьма значительным. Но куда больший урон был нанесен в 1926 году пожарами на торговых судах, перевозивших нефть и нефтепродукты в Турцию. Причем советская печать писала о том, что в поджогах была заинтересована американская нефтяная компания Standard Oil:
«Большой ущерб терпит "Стандарт Ойль", почти целиком вытесненный нашей нефтью с рынка. В связи с этим чья-то рука пытается сорвать операции Нефтесиндиката в Турции. В течение месяца произошло три пожара на наливных судах с нефтью и керосином, предназначенных для Турции. Первый пожар произошел в Батуме, второй уничтожил пароход "Дорис", направлявшийся в Мерсину, где ощущался сильный недостаток в нефтепродуктах. Третий — в Босфоре, на пароходе. Во всех трех случаях команда заблаговременно покинула суда, что наводит на мысль о поджогах».
Список сгоревших цехов и складов можно было бы продолжать. Но в разгар эпидемии поджогов внимание общественности привлекали не они, а странная череда поджогов в московских музеях. Хранитель нумизматических коллекций Государственного Исторического музея А. В. Орешников 7 июля 1926 года записал в дневнике:
«Беседовал с Г. Л. Малицким, который имеет занятия в Отделе по делам музеев, там очень озабочены пожарами, происшедшими в последние дни в музеях от поджогов: Румянцевском, Толстовском, Музее мебели в Нескучном и еще где-то.
Все поджоги сделаны одинаково: разбивался пузырек с бензином в незаметном месте, и спичкой поджигали».
21 июля 1926 года «Известия» писали:
«18 июля, в 3 час. дня, в Историческом музее, когда он был полон посетителями, на лестнице, ведущей на выставку крепостного хозяйства, из-за спинки дивана, стоявшего на этой лестнице, раздался взрыв, появилось пламя и повалил дым. Случайно проходивший здесь вахтер Литвиненко не растерялся и при помощи подоспевшего посетителя бросил в огонь огнетушитель (склянку с гасящим пламя химическим веществом.— "История"). Через 5 минут огонь был ликвидирован».
10 августа 1926 года советские люди узнали о следующем музейном поджоге:
«В минувшее воскресенье была сделана седьмая по счету попытка поджога в музее, на этот раз в бывшем имении графа Шереметева в Останкине. Здесь, в комнате Александра II, обычно мало посещаемой, какие-то хулиганы бросили склянку, наполненную, по-видимому, газолином. Огонь был быстро потушен».
28 января 1927 года произошел еще один поджог — в доме-музее Л. Н. Толстого. В материальном плане ущерб сочли не слишком большим. Однако власть, которая настолько очевидно не справлялась с эпидемией поджогов, не могла внушать необходимый для беспрекословного подчинения страх.


«В первую очередь был осуществлен поджог завода "Кооператор", на котором до своего ареста работало большинство приговоренных губсудом чубаровцев»
Фото: wikipedia.org

Полная статья по ссылке
Ссылка