Из рунета - СЛОЖНОСТЬ АЛГОРИТМОВ

ЦитатаАнатолий Шалыто, профессор Университета ИТМО
(Команды ИТМО семь раз становились абсолютными чемпионами мира по программированию.)

— Ещё несколько лет назад звучало, что программистов в России готовят 425 вузов. А мы с Владимиром Парфеновым, соруководителем кафедры КТ, то есть компьютерных технологий (той самой, которую оканчивали чемпионы мира по программированию), утверждали: по‑настоящему прог­раммистов готовят около десятка университетов.

Каждый вуз считает, что он «готовит программистов». Вопрос — каких? И если миллиона программистов не хватает — то опять же каких?

Я так скажу: все труднее готовить тех, кто решает нетривиальные задачи, работает не по написанному кем‑то алгоритму. А знаете почему? В том числе из‑за индивидуальных траекторий образования, за которые все так «топят».

— Вы о праве студента набирать для себя курсы, которые ему интересны? А что с этим не так?

— Я с молодым ученым Максимом Буздаловым (он тоже чемпион мира по программированию) писал статью о двух направлениях в динамическом программировании. Сверху вниз и снизу вверх. Метафорически это можно распространить на управление образованием.

Движение «сверху вниз» — это когда хочешь стать, например, ­системным программистом и тебе говорят, какие курсы и дисциплины для этого необходимы. «Снизу вверх» — это когда студент сам набирает такой курс, сякой, пятый… Только вот не станет он ­системным программистом!

— Почему?

— Да потому, что в сложной технической профессии, связанной с математикой, нет никакой свободы выбора в дисциплинах! Нет у тебя возможности вот этот курс взять, а другой не брать. Это в гуманитарных направлениях можно набирать дисциплины по желанию, а в математике такое невозможно.

— Почему студент берет курсы полегче — понятно. Но почему это удобно другим?

— Есть такая штука — функан, функциональный анализ. Сложная математика крайне редко кому потом по работе требуется. Большинству работодателей достаточно «просто программиста»: на черта им, чтобы студент ломал голову над функциональным анализом?

Руководителю образовательных программ это тоже не нужно. Потому что, чем сложнее программа, тем меньше людей на нее запишутся, а деньги‑то вузу от государства идут «за студентом». Один из лучших преподавателей высшей математики в одном из лучших вузов страны мне пишет: второкурсники не хотят слушать дифференциальные уравнения. Говорят: «Нам не понадобится».

Да откуда вы знаете, что это вам не понадобится?! Это во‑первых. Во-вторых: вуз инженерный, а как без дифференциальных уравнений ты можешь быть инженером?!

Все сложные предметы нужны для того, чтобы готовить главный инструмент: мозг. Максим Буздалов как‑то написал, что он совершенно не жалеет, что в ИТМО был функан, теория комплексной переменной и все другие сложные предметы. Потому что те, у кого они были, могут решить любую задачу. Для них нет преград, которые есть для всех остальных, которые сложными предметами типа функана не заморачивались.

Сейчас трудно себе представить, чтобы человек взял курс, в названии которого есть слово «сложный». Какую‑нибудь «сложность алгоритмов».

— Наверное, студенты просто трезво оценивают свои способности.

— Эти «сложности» учил любой инженер в 1970‑х. А сейчас от них отказываются. Будто не понимают, что программисты — это инженеры. А инженеры — это люди, которые должны решать любые задачи. Любые!

Вот рассказывают, как был создан знаменитый МФТИ. Стране нужны были ракеты и кадры. У нас были блестящие матмехи и физфаки, но математики, не знающие физики, не годились, и наоборот. А учиться сначала одному, потом другому — слишком долго.

И тогда было решено объединить трудную физику и трудную математику в одном вузе, чтобы за пять с половиной лет выучили и то и другое. В полном объеме. Это крайне трудно, но для тех, кто «выживет», не будет проблем с решением задач в любой облас­ти.

— Анатолий Абрамович, вы иногда критикуете то, что кажется абсолютным благом. Например, академическую мобильность, благодаря которой ученый может поработать в разных вузах и разных странах.

— Знаю-знаю. На Западе ученый после защиты диссертации почти никогда не остается на родной кафедре, а уезжает в другие университеты. В альма-матер если возвращается, то через много лет. Считается, что это уберегает от так называемого академического инбридинга, когда нет притока свежей крови, новых идей. Но сторонники мобильности как бы не замечают, что научная школа при этом разрушается.

В России всегда было понятие «научная школа». Берем школу академика Лузина — и пошли: Колмогоров, Понтрягин, один гений за другим. Был великий ученый в Ленинграде, Людвиг Фаддеев. Он как‑то сказал, что воспитал около 15 докторов наук. Но ворота открылись, все уехали, он тоже ­уехал — лечиться. Приехал обратно — а здесь выжженное поле.

Или вот в некоторых вузах стали вводить отдельные образовательные программы, не привязанные к каким‑либо кафедрам. Я сравниваю кафедру с репертуарным театром: БДТ, МДТ, Ленкомом и так далее. Это здание, традиции. Но главное — коллектив. Нет случайных людей: человек сначала становится ассистентом, постепенно растет, становится доцентом и так далее.

А образовательная программа — это вроде театральной антрепризы. Есть руководитель образовательной программы, он ее составляет, набирает людей, которые его устраивают. Конечно, выдающийся ученый может собрать других видных ученых и вместе с ними создать какую‑то образовательную программу. Но не коллектив.

Была такая Елена Сергеевна Вентцель, советский математик, профессор. В военных училищах преподавала. И книги писала, под псевдонимом Грекова. Одна из повестей называется «Кафед­ра». Как думаете, про что она? Про интегралы? Нет! Про отношения. Если есть коллектив, значит, есть все — люди хорошие, плохие, есть неприятие, есть любовь. А можно себе представить кино или книгу под названием «Образовательная программа»? Нет, потому что нет там отношений, коллектива и традиций. Люди никак друг с другом не связаны, и, мне кажется, это сказывается на результатах.

(Из интервью, опубликованного в "Санкт-Петербургских Ведомостях" 29.09.2023)