Тред №186864

КАК УВОЛЬНЯЮТ В КАНАДЕ

Сколько помню, не любил я китайцев. Причем ни за что. Ну вот как не
любят пауков, или жирных волосатых гусениц. На фабрике, где я работал,
их было больше половины. Меня коробили их расслабленные, вечно шаркающие
походки, дикие парковочные маневры, поразительная приспособляемость и
полное нечувствительность к окружающим. И на работе относился к ним
соответственно, как к гусеницам – не замечал, и не общался. А вот
однажды все повернулось...

Хотя нет, пожалуй начну с другого конца.
Началось все с болезни Джима года два назад. А был Джим главный
менеджер, люто ненавидимый за его скотский тип обращения с подчиненными.
Однако, когда после инсульта Джим превратился в мычащее растение, вдруг
все стало сыпаться. Оказалось, что мистическим образом он, имевший
образование токаря, контролировал все – от уборки снега до чертежей
прототипов и заключения контрактов. И делал это эффективно, находясь на
работе по 16 часов, включая выходные.

Ему нашли замену, но новый человек не справлялся, добавили еще двоих –
результат стал еще хуже, потому что эти трое начали офисные войны и
стали бояться сделать хоть какой-нибудь поступок вообще. Наш завод,
прооизводящий автомобильные детали, впервые за 35 лет стал срывать сроки
поставок. Однажды в обед, на своем рабочем месте умер главный бухгалтер,
за полчаса до этого весело трепавшийся по телефону. Он, работавший
больше десяти лет, унес очень важное в бизнесе – связи. Завод затрясло
сильнее.

И ко всему еще смутно стал обозначаться кризис. Каждый день доходили
вести о закрытии похожих фабрик. Владелец и основатель нашего завода
крутился, как мог. Хватал кредиты, заложил здания, отправлял людей в
неоплачиваемые отпуска, и все надеялся, что станет лучше, как бывало
раньше.

В первый вторник марта 2009 года был обычный день. Грохотали пять-шесть
прессов, роботы бешено кидали и сваривали детали. Я с напарником
работали на подъемнике, прокладывая под крышей кабели для новых машин.
Ближе к обеду, в главном цехе появилось с десяток незнакомцев. Войдя,
они очень деловито разошлись: кто - в офис, кто - к складу, а несколько,
которые принесли с собой чемоданчики, заняли позицию у дверей и стали
ковырять замки. Еще через несколько минут из офиса последовал указ
остановить все машины. Перестали грохать прессы, скрипеть конвейры,
замерли на пол-пути роботы. В огромном цехе наступила небывалая, мертвая
тишина.
И в этой тишине вышедший менеджер буднично сказал, что решением суда наш
завод объявлен банкротом. Всем предписано оставить рабочие места
немедленно, переодеться, ехать по домам и ждать дополнительной
информации. Менеджер ушел, а толпа стояла и молчала. Еще оседал масляный
туман возде прессов. В тишине был слышен только слабеющий зуд какого-то
мотора.
Потом, в такой же музейной тишине, разошлись.

Дома ждал второй сюрприз. Мой банк известил, что из-за банкротства
оплата последних двух недель недействительна, и денег, которые я ждал от
завода, не будет. Я прикинул, на сколько еще хватит оставшихся. Больше
трех месяцев не получалось.
Весь следующий день я провел возле компьютера. За 12 часов было
составлено два десятка резюме, которые разослал по всем мало-мальски
подходящим позициям. Еще через три дня число отосланных резюме достигло
восьмидесяти. Я стал бомбить даже дальние районы, до которых езда
занимала бы час-полтора. Ни ответа. (Я пишу эти строки через шесть
месяцев после событий. Отправлено уже сотни четыре резюме. Кроме пары
вялых интервью в агентствах – ничего.)

Потом позвонили из компании, занимавшейся продажей моего завод. Они
предлагали поработать оператором, чтобы завершить один из неоконченных
контрактов. Срок не определен. Зарплата прежняя. Я был счастлив.
Утром я увидел бригаду. Одиннадцать человек. Из двухсот пятнадцати. Мы
заняли небольшое место в углу нашего огромного и теперь мертвого здания.
Свет был только над нами, а в окружающей тьме вокруг только угадывались
глыбы непривычно холодных прессов и смутно отсвечивали рулоны металла.
Вдруг за одну ночь в огромном количестве заселились голуби, быстро
загадившие полы. Однажды по какой-то необходимости я поднялся на
подъемнике и увидел одно из голубиных гнезд вблизи. Почти все оно было
свито из золотистых обрезков сварочной проволоки и пластиковых
хомутиков. Джэф, напарник пошутил, что не хватает только шнура с вилкой,
чтобы сделать яичницу.

Мы не знали, когда закончится заказ. Мы приходили к семи утра, делали
очередные тысячи деталей, и уходили. Каждый вторник сообщали о том, что
работаем до следующей пятницы, а в каждую пятницу говорили, что нужно
прийти в понедельник. Никто не знал точной даты конца, но все видели,
как таяла гора заготовок. А еще ходили слухи, что нас за хорошую работу
пригласят на другой завод.

Все вечера были заняты поиском работы. Я набирал пачку газет, искал
ставшие вдруг очень редкими объявления и рассылал резюме. Газеты же
сообщали о кризисе автомобильной промышленности и пугали новыми и
новыми сокращениями.

Я работал как оператор. На сварочной машине. Я устанавливал в зажим
деталь номер один. Закреплял. Затем деталь два. Отходил на два шага
назад. Нажимал кнопку. Стол поворачивался. Роботы начинали сварку. Два
шага вперед. Другая сторона. Я устанавливал деталь номер один.
Закреплял. Затем деталь номер два.... Тысяча сто деталей в смену.
Ирония была в том, что эту машину создал я. Идею взял частично из
головы, частично слизал с других. Разработал схему, заказал матариалы,
сделал программы для роботов и процессоров, обвязал все сотнями
проводков с наклейками... И еще четыре других машины. И модернизировал
прессы. Я работал там шесть лет и наслаждался этой работой. Мне
разрешали делать по-своему, а я взамен материализовывал все идеи отдела
продукции. Можно было работать столько, на сколько хватало сил. Еще в
прошлом году завод имел три смены и работал 7 дней в неделю. В случае
ухода я мог бы найти похожую работу за неделю-две.
Деталь один, потом деталь два. Зажать. Отойти. Нажать. Подождать.
Подойти. Закрепить.... Тысяча деталей в смену.

За соседней машиной работала китаянка. Она уже работала на заводе еще до
меня, но я узнал, что ее зовут Синди, только сейчас. Как говорил уже, я
не любил китайцев и старался их не замечать. А тут познакомились. Я
понял, почему для этой работы вызвали именно ее. Синди была
универсальным солдатом. Я видел, что она не стояла ни секунды. Даже если
не было деталей, или требовалась настройка, Синди без указаний
переключалась на уборку или сортировку. Это поражало. Однажды
потребовалась двойная норма, и она, лишив себя обеда, сделала ее (у
меня, например, не получилось). Мы стали общаться. Синди рассказала, что
ее мужа тоже недавно сократили. Двое детей, две машины и дом в кредит,
частные школы. Старые родители. У мужа - игорная привязанность, которая
стоила сорока тысяч долларов в прошлом году. И раньше-то почти все деньги
уходили на платежи, а что будет сейчас...

Уборщиков не было, и постепенно завод погружался в мусор. Из туалетов
устойчиво воняло.

В очередной вторник сказали, что сегодня – последний день. Мотивация –
ноль. До конца работы – два часа. В гулком цехе сквозняк гоняет бумаги.
Два китайца лениво пересыпают какие-то гайки, больше для развлечения.
Человек пять поплелось на улицу и читает там газеты. Механик Джэф,
быстро смекнув, возложил на работу и бешено скручивает медные и тяжелые
детали, и не таясь, складывает в свой пикап. Мне пофиг – каждому надо
жить. Я выполняю последнее – отключаю установки для демонтажа. Откусываю
кабели, сворачиваю шланги. Первая машина – готово. Вторая машина –
готово. Я подъзжаю к последней, на которой все работает и работает
Синди. Жду. Она работает. Деталь один, потом деталь два. Зажать. Отойти.
Нажать. Подождать. Подойти. Закрепить.... Она ставит и ставит детали...
И беззвучно плачет.