Тред №206018

Ответственность, от которой не избавляет незнание

Только сначала давайте отвлечёмся на минутку и перенесёмся в прошлое, в Бельгию, на поля неподалёку от города Ватерлоо, и пусть на дворе у нас будет 18 июня 1815 года, пятый час пополудни.
Потому что в этот самый час на поле боя появился первый прусский корпус фельдмаршала Гебхарда Леберехта фон Блюхера, князя Вальштадского, под началом генерала Фридриха фон Бюлова. И потому что до этого момента исход сражения не то что не был ясен, а вообще даже всё шло к тому, что гений Бонапарта в который раз одолеет противника. Потому что, наконец, именно в этот час решилась теперь уже окончательно судьба мятежного императора.
Дело в том, что Наполеон накануне отрядил тридцатитысячный отряд маршала Груши с заданием перехватить пруссаков, но Блюхер совершил успешный быстрый манёвр, большая часть его корпусов успела проскочить до подхода замешкавшегося Груши, и – генералы Блюхера появились на поле боя со свежими войсками в самый критический момент. В результате Наполеон проиграл не просто сражение – всю свою эпоху.
Ну и вот теперь попробуйте пофантазировать и представьте себе, что вы – простой строевой офицер в том роковым образом опоздавшем заградительном отряде. Что вы – ветеран наполеоновских войн, в своём императоре души не чающий и жизнь за него готовый отдать без малейшего колебания. И что через несколько дней после сражения вам стало известно: Груши – не замешкался. Груши ваш отряд «притормозил» совершенно сознательно. Потому что Груши – предал Наполеона. * И вы, получилось, сами того не ведая и уж точно не желая, стали соучастником самого подлейшего предательства, какое только можете себе вообразить.

Вот какие вас охватят чувства в такой ситуации?

Помните, после Цусимы, наши молодые флотские офицеры – абсолютно ни в чём не виноватые – стрелялись, будучи не в силах вынести позора. Какого именно позора – не знаю, это только они сами знали. Может – позора поражения в бою. Может – позора для Отечества. Может – какого-то ещё.
Но оно и не важно. Важно то, что и будучи лично абсолютно ни в чём не виноватым, в некоторых ситуациях ответственности всё равно не избежать. Если, конечно, ты человек чести.


* Да простит мне маршал Груши эту мою дурацкую фантазию. Он в реальной жизни никогда никого не предавал (разве что своих братьев по классу аристократов). В битве при Нови, прикрывая отступление разбитых Суворовым французов, получил четырнадцать – четырнадцать! – ранений. При Ватерлоо до самого конца честно исполнял все приказы своего императора. Когда главное дело уже кончилось, и Наполеон бежал – Груши, не зная об этом, ещё несколько часов добивал прусский арьергард у Вавра. И добил, и увёл свой отряд в целости и сохранности в намюрскую крепость. А затем – собрал остатки разбитой армии, совершил организованный марш и занял оборонительную позицию перед Парижем. Хотя это и не могло уже больше ничего изменить.

Смысл этого аллегорически-романтического отступления был вот в чём. Во всём моём последующем рассказе не будет поиска виноватых — хотя бы потому, что их почти и нет (правда, в масштабах всего человечества; я ещё буду пытаться это доказывать). Но мне тем не менее не хотелось бы, чтобы из-за этого сложилось впечатление, что, коли очевидно виноватых среди нас нет, то никто ни за что и не несёт ответственности. Потому что, как я только что попытался аллегорически продемонстрировать, ответственность есть всегда. Другое дело — знаешь ли ты о ней, какова мера твоих ума, профессионализма и чести
.
На основе этого понимания и будет построен мой пример, к которому я теперь приступаю для демонстрации потенциальной опасности некоторых «заблуждений в переводе». И сразу признаюсь: пример мой будет абсолютно макиавеллианским.

Вот как вы это определение – «макиавеллианский» - поняли? И вообще — как мы его обычно понимаем в целях и того, и другого «перевода» (иначе говоря, в процессе усвоения мысли)? Ответ, согласитесь, прост, причём практически на любом языке во всём сегодняшнем образованном мире: это что-то такое коварное, что-то от нас скрытое, что-то явно не в наших, по большому счёту, интересах. Какой-то, вобщем, неблагожелательный происк какой-то злой силы, исповедующей один главный принцип: цель оправдывает средства, и для её достижения все они хороши.
Проверим на всякий случай? Проверим.
Возьмём для начала словарь и посмотрим, каково вполне устоявшееся, нормативное значение этого слова. И тут же получим безусловное подтверждение нашей правоты. Например, статья из английского толкового словаря после двух обычных притяжательных значений приводит ещё и третье: «Макиавеллианский. ...3. Отличающийся особой или беззастенчивой хитростью, лживостью или неискренностью.» (Random House Unabridged Dictionary)
Ну и теперь просто для очистки совести и сохранения максимально демократичного уровня затеянного эксперимента – то есть обращаясь к самому усреднённому и одновременно самому доступному современному источнику справочной информации – глянем быстренько, что там пишет «википедия».
Пишет Википедия в русскоязычной статье о Макиавелли вот что: «Исторически его принято изображать тонким циником, считающим, что в основе политического поведения лежат выгода и сила... Впрочем, такие представления скорее следует отнести к исторически сформировавшемуся имиджу Макиавелли, чем к объективной реальности.» Во франко-язычной статье сказано уже даже с некоторой страстью и более обоснованно: «Изначально, в благородном смысле макиавеллизм относится к концепциям Никколо Макиавелли, изложенным в его политических произведениях. При таком его понимании «макиавеллизм – это попытка выставить на всеобщее обозрение лицемерие общественной комедии, выявить те чувства, которые на самом деле подвигают людей на те или иные поступки, очертить истинные конфликты, образующие ткань исторической поступи, и изложить лишённый каких бы то ни было иллюзий взгляд на то, что же такое есть в реальности общество.» (Цитата здесь в Википедии – из очерка Рэймона Арона.) А в англоязычной статье сказано уже совсем определённо: «В современном языке определение макиавеллианский используется с уничижительным, негативным смыслом, но такое его приложение ошибочно...» («The pejorative term Machiavellian as it is used today... is... a misnomer»)

Н-да... Кому верить-то — словарю, или «википедии»?.. А вы - увидели, что пример я, вполне возможно, собрался привести отнюдь не коварный или злонамеренный, а, не исключено, какого-то совсем иного свойства?

Почему так в нашей жизни часто получается, почему так запросто происходит у нас  сбой в правильном понимании простого, вроде бы, и на первый взгляд очевидного заявления, легко, по-моему, увидеть, или хотя бы попытаться понять, разобравшись как раз с этим явно дуалистическим «макиавеллизмом». И пример, который я читателю теперь предлагаю, с того и начинается, что приглашаю я его  посмотреть, откуда взялось такое вопиющее разночтение между устоявшимся нормативным значением «макиавеллианского» и его нынешним, уже широко, массово – википедийно – распространённым толкованием.
Тут прежде всего надо вспомнить, что в своей главной, фундаментальной работе «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия» (далее в тексте я её буду называть сокращённо  «Рассуждения...») Макиавелли написал, среди прочего, вот такие довольно знаменитые строки  (эта и все последующие цитаты из «Рассуждений...» в переводе Р.Хлодовского):

«Книга I, Глава XII. О том, сколь важно считаться с религией и как, пренебрегая этим, по вине римской Церкви Италия пришла в полный упадок

Государи или республики, желающие остаться неразвращенными, должны прежде всего уберечь от порчи обряды своей религии и непрестанно поддерживать к ним благоговение, ибо не может быть более очевидного признака гибели страны, нежели явное пренебрежение божественным культом. ... Им надлежит поощрять и умножать все, что возникает на благо религии, даже если сами они считают явления эти обманом и ложью. ...
Если бы князья христианской республики сохраняли религию в соответствии с предписаниями, установленными ее основателем, то христианские государства и республики были бы гораздо целостнее и намного счастливее, чем они оказались в наше время. Невозможно представить большего свидетельства упадка религии, нежели указание на то, что народ, находящийся ближе всех к римской Церкви, являющейся главой нашей религии, наименее религиозен. Тот, кто рассмотрит основы нашей религии и посмотрит, насколько отличны ее нынешние обычаи от стародавних, первоначальных, придет к выводу, что она, несомненно, близка либо к своей гибели, либо к мучительным испытаниям.
...дурные примеры папской курии лишили нашу страну всякого благочестия и всякой религии, что повлекло за собой бесчисленные неудобства и бесконечные беспорядки... мы, итальянцы, обязаны Церкви и священникам прежде всего тем, что остались без религии и погрязли во зле.»
В этом рассуждении нужно для наших целей отметить, как главное, вот что: Макиавелли в желательной с его точки зрения системе государственного устройства не осуждал и не отрицал религию; наоборот, он развёрнуто и определённо указывал на её крайнюю важность и потому обязательную необходимость; но при этом недвусмысленно подразумевал подчинённость Церкви — т.е. культового административного учреждения — светским князьям (правителям государств). А это в его эпоху означало – прямой вызов всему существовавшему тогда устройству государственной жизни в католической – то есть практически во всей – Европе: ведь в ней тогда единоличным главой всего и вся считался именно верховный чиновник римской Церкви – папа. Другими словами, в нескольких сухих и бесстрастных абзацах Макиавелли фактически изложил основания, на которых могла бы быть осуществлена по сути революция в масштабах всей Европы.

Теперь читаем коротенький отрывок из прекрасного очерка, который посвятил ему известный английский публицист и историк первой половины девятнадцатого века Томас Маколей:
«Нет никаких оснований считать, что окружавшие его люди находили его произведения шокирующими или нелепыми. Напротив, сохранилось более, чем достаточно, доказательств того, что и к нему, и к его работам современники относились с большим уважением. Его книги были опубликованы под патронажем самого папы Климента VII, а неподабающим для христианина чтением их объявили только поколение спустя, на Тридентском соборе.* Он, действительно, подвергся осуждению некоторых членов демократической партии (во Флоренции – А.Б.), но только за то, что посвятил своего «Государя» покровителю, носившему непопулярную среди них фамилию Медичи; а вот по поводу его столь сурово с тех пор осуждённых аморальных доктрин никакого возмущения никто тогда, вроде, не выказал. Первые гневные возгласы против них зазвучали по сю сторону Альп, и в Италии их, кажется, восприняли с полным недоумением. А самым первым его гонителем был, насколько мы можем знать, кардинал Поул, наш соотечественник.»

* Это кажущееся противоречие – один папа издаёт труды Макиавелли, а его преемник – предаёт автора анафеме, объясняется просто. Папа Климент VII – это Джулио Медичи, внебрачный сын одного из Медичи, племянник Лоренцо Великолепного и двоюродный брат папы Льва X. Во время, когда Макиавелли написал своего «Государя», Джулио Медичи был произведён в кардиналы (стал князем Церкви) и назначен во Флоренции – «столице» дома Медичи и одновременно отчизне Макиавелли – архиепископом. Именно он, видимо, выступил непосредственным заказчиком «Государя», поскольку известно, что Джулио Медичи слыл сторонником воссоединения бесконечно раздробленной в то время Италии. Но эти его устремления наталкивались на практически непреодолимую трудность: такая политика неизбежно вступала в противоречие со стратегическими интересами папской курии, которая тогда возглавляла одно из главных государственных образований на территории нынешней Италии со столицей в Риме (называлось это гос.образование «Папская область», и создано оно было в восьмом веке, правда, на весьма сомнительных основаниях: для оправдания его учреждения Церковь использовала фальшивку – знаменитый нынче подделанный Церковью документ, известный под названием «Константинов дар»; существует Папская область и по сей день, но теперь уже только в виде карликового государства Ватикан). Не один век папы отчаянно интриговали и сталкивали лбами разных местных правителей («государей»), безуспешно пытаясь подчинить себе таким образом всю страну и в любом случае – причём уже гораздо более успешно – не допустить чрезмерного усиления любого из конкурентов в ущерб своим интересам. Известно много случаев, когда они заключали военные союзы с разными европейскими монархами – против своих итальянских соперников. Именно из-за этого Макиавелли и написал, только не в заказном «Государе», а в глубоко своём произведении «Рассуждения...», в той же, уже процитированной выше главе: «...... Церковь была виновницей того, что Италия не смогла оказаться под властью одного владыки, но находилась под игом множества господ и государей. Это породило столь великую ее раздробленность и такую ее слабость, что она делалась добычей не только могущественных варваров, но всякого, кто только ни желал на нее напасть. Всем этим мы, итальянцы, обязаны Церкви, и никому иному.»