Тред №206410

продолжение

  Люцифер в Аду
  --------------

В чём, в случае с былыми осуждениями идей Макиавелли, нарушены правила риторики?
Почти все главные обвинения в его адрес — это вариации на тему «Государя», отнюдь не главного, кстати, а проходного и в большой спешке им написанного произведения. «Государь» же - это удивительно прозрачный и жёстко структурированный трактат, состоящий из цепочки однотипных блоков, каждый из которых выстроен по принципу:
обозначен конкретный проблемный аспект управления государством;
приведён пример решения аналогичной проблемы в античности;
приведён пример решения аналогичной проблемы в новейшей истории (современной, естественно, Макиавелли);
дан анализ приведённых примеров, показывающий, какие решения позволили решить проблему, а какие — нет.
Примеры в этих блоках, спору нет, полны порой вопиющих коварств, злодеяний и лицемерия. Но в то же время ни одно из них Макиавелли, судя по всему, не выдумал из головы, не «подсунул втихаря»; все они — почерпнуты из современной ему и вполне обычной тогда международной дипломатической, политической и военной практики, которую Макиавелли к тому же прекрасно знал по своему богатому опыту многолетней службы в должности «посла по особым поручениям» флорентийского правительства. А значит, Макиавелли в своей книге ни какому-то невиданному в его время коварству, ни неслыханному тогда злодейству не учил. Он просто наставлял готовившегося к большой политике очередного юного Медичи: вот как сегодня реально управляют государствами в реальном мире, который тебя будет окружать, и ты эти правила игры должен знать и уметь с ними управляться, иначе ждёт тебя скорый и бесславный конец.
По правилам риторики обвинять при этом Макиавелли в пропаганде «зла и насилия» можно было бы только в одном случае: если суметь привести предварительно — и последовательно блок за блоком — верные доказательства того, что он в своих наставлениях мухлевал со всеми этими злодейскими примерами «из жизни», передёргивал для пущего удручения факты, клеветал на сильных мира сего и на власти предержащих и т.д., и т.п. Если же ничем таким Макиавелли не занимался, и если отобранные и приведённые им примеры соответствовали действительности и правдиво и точно отражали повсеместно бытовавшую политическую теорию и практику — то никакой он тогда был не злодей, а очень даже достойный профессор политических наук и прекрасный наставник для будущих государственных мужей. (Не потому ли в Италии никто из современников и не обвинял его в вероломных и коварных затеях, как вот Маколей подчёркивал; думаю, сегодня в каком-нибудь Гарварде человеку с такими опытом, знаниями и отношением к делу целую кафедру государства и права дали бы с большой радостью и безо всякого промедления.)
Ну и вот во всех многословных и многовековых высоконравственных и гневных осуждениях в адрес Макиавелли, которые мне, лично, попадались на глаза (малая толика общего целого, это я и сам понимаю), я не нашёл не то что доказательств, а вообще ни одного упоминания о том, что хоть что-то в отобранной для «Государя» фактуре хотя бы может быть – неправдой. Ни одного.
А ведь в такой ситуации по правилам риторики остаётся только развести руками, вздохнуть глубоко и грустно и покачать печально головой: в какой же жестокий, нелёгкий век и мир мой оппонент родился... Ну или вот по примеру Томаса Фридмана: взять да и начать перечитывать, если уже подзабыл.

Теперь перехожу к «чёрному пиару».
Самое краткое и доходчивое определение этого достойного рода занятий я для себя нашёл, как ни странно, в художественной литературе, а точнее — в романе «Убийцы» Джойс Кэрол Оутс. Часть этого романа — что-то вроде потока сознания постепенно и очевидно впадающего в безумие карикатуриста (чем и обсуловлена рваность и некоторая внешняя бессвязность его речи). И вот в одном месте этот персонаж вспоминает выпущенный им когда-то отдельным альбомом сборник карикатур всяческих выдающихся личностей и восторгается тем, как он их всех там тогда «отделал»: «Свести весь облик человека к одной-двум чертам, исказить их и уподобить животному... распластать на двухмерной доске объёмные и такие неуловимые контуры лица... это лёд и пламя в работе, это искусство карикатуриста... искусство нравоучителя... пуританское, безличное, беззаветное... даже временами, может быть, фанатичное. Это - мастерство. Мастерство работы с жизнью. Куда как более эффективное, нежели даже убийство как таковое. Высмеянные... униженные издёвкой... с выставленными напоказ тайными слабостями... секретами... Я сделал так, что человечного в них почти не осталось, что они потому стали посмешищем, убить которое ничуть не жалко и не зазорно. Не зазорно их убить потому, что нечего в их нелепости жалеть... нелепы они, потому что никого их убийство за душу не возьмёт.»
А применительно к Макиавелли это «мастерство работы с жизнью» использовали, например, вот как.

Через все гневные приговоры, вынесенные Макиавелли, особенно Церковью, красной нитью проходят две его знаменитые «крамольные» мысли: «Цель оправдывает средства» и «Если выбирать между Раем и Адом — я предпочту Ад: там собеседники интереснее». Это и есть главные, неопровержимые доказательства его сатанинской безнравственности.
Начну с конца. Про свой выбор в пользу интересных собеседников в Аду Макиавелли, вроде бы, сказал в свои самые последние часы собравшимся вокруг его смертного одра родным и друзьям. Сказал, поделившись перед тем якобы только что увиденным во сне: сначала привиделись ему люди истощенные и оборванные, которые на вопрос, кто такие и куда путь держат, ответили: «Мы праведники и дорога наша — в Рай»; а затем привиделись ему люди строгие и серьёзные на вид, в опрятных и дорогих одеждах, углублённые в обсуждение предметов государственных и философских, и среди них Платон, Плутарх, Тацит; они на тот же вопрос отвечали: «Мы проклятые из Ада». И вот считается, по укоренившейся легенде, что именно после этого пересказа якобы увиденного сна Макиавелли и сказал свою знаменитую, ставшую такой проклятой в его исторической судьбе фразу. (На бумаге, во всяком случае, сам Макиавелли её своей рукой не выводил.)
Что античных философов и политиков Церковь записала в свой христианский Ад — это понятно и более или менее известно всем. Но вот что Ад, в представлении и понимании таких людей, как Макиавелли, когда-то был для человечества (точнее — для их родной его части) ещё и Аидом, Гадесом, или иначе всё тем же Адом, но в толковании не современной Церкви, а античных язычников — это уже от внимания всех обычных людей чаще всего ускользает.
А жаль, потому что для понимания предсмертной шутки Макиавелли это различие имеет, по-моему, принципиальное значение. Не зная, о каком именно аде ведёт он в данном случае речь, понять, почему то была, скорее всего, именно шутка — не получится.
Различие же заключается в том, что наказание в Гадесе (Аиде) было гораздо менее изощрённо и трудоёмко для его исполнителей, нежели в христианском Аду: в Гадесе совершивших неправедные поступки просто лишали возможности что-либо забывать — и всё. В отличие от них, все остальные безгрешные испивали воды из реки Лета, избавлялись таким образом с большим облегчением от памяти о жизни земной и отправлялись в Элизий (Рай), на Елисейские поля — фланировать и болтать милые светские беседы ни о чём. Если подытожить, то в античные, до-христианские времена — изучению и популяризации которых Макиавелли посвятил пол-жизни, если не больше — главная разница между Раем и Адом была простая: пребывавшие в Раю не имели памяти; пребывавшие в Аду, nolens volens, помнили всё (что справедливо, потому что и впрямь очень мучительно).
Ну и куда же тогда мог хотеть попасть сохранявший пока ещё свой здравый ум выдающийся, если не гениальный, историк, философ и правовед?

Да и разве настолько уж сложно заметить, что этой до заурядного обычной в его случае «античной аллегорией» - ведь речь-то о Платоне, Плутархе, Таците — Макиавелли на самом деле сказал своим друзьям: «А я вот всё равно считаю, что потеря памяти не облегчение и не награда, а сущее наказание!». Другими словами — нет на свете ничего дороже, чем пребывать на равных в сообществе мудрых и знающих людей. Чего бы это ни стоило. Ничего не побоюсь!
Хорохорился, наверное, чуя Смерть уже совсем рядом. Всё ещё пытался выпендриться перед друзьями, как когда-то; уж он-то умел, а они, такие же, как и он, несгибаемые весельчаки - ценили. Хотел уйти и остаться в памяти — с шуткой, с улыбкой на устах, навсегда...
А ведь это и есть та самая трёхмерность человека, которую можно взять да и «распластать на двухмерной доске». Та самая человечность, с которой можно сделать так, что её «почти не останется». Останется — посмешище, нелепость, которые даже убить — и то не жалко, и не зазорно.
И будет такое осквернение человека более эффективно, «нежели даже убийство, как таковое». И будет оно поэтому ещё и более безнравственно. Особенно если знать, в случае с Макиавелли, например, что уже своей рукой и на бумаге написал он как-то (в письме приятелю) вот такую абсолютно недвусмысленную фразу (перевод мой, к сожалению - с английского):  «...я считаю, что единственный надёжный способ найти дорогу в рай это – выяснить сначала, по какому пути попадают в Ад, и потом уже на этот путь не ступать.»

Но пиар потому и пиар, и чёрный он тоже потому, что имеет, особенно когда в исполнении Церкви, вполне божественно-дьявольскую способность вспоминать и забывать, просто не замечать всё, что ему заблагорассудится, в любой момент, когда посулит ему сей райско-адский выверт какую-никакую выгоду.  

Со второй же фразой — про неразборчивость в средствах — и вовсе всё просто. Взята она — или точнее «вырвана из контекста» — из «Рассуждений...», Книга 3, глава 41. Почему «вырвана из контекста»? Потому что в этой главе Макиавелли высказывает вполне конкретную мысль: если Отечество в опасности, если ему реально грозит гибель, то защищать его можно и нужно любыми средствами; достойны они или нет — не имеет в этом случае никакого значения.
Казалось бы, тут и спорить не о чем. Любая Отечественная война — это первобытная злоба и последний яростный выпад загнанного в  угол зверя, рвущего на куски всё и вся, изготовившегося убивать до последнего своего вздоха. Ему уже некуда бежать; выбор у него один: убей — или уьбют тебя. Надо обмануть? Обманем. Надо перехитрить? Перехитрим. Надо сдать Москву врагу, заманить его в ловушку и Москву спалить? Сдадим, заманим и спалим. Надо бросить пару дивизий на верную смерть для отвлекающего удара? Бросим — и потом павших братьев помянем.
На всё на это — никак не христианское — во все века во всех странах все церкви всех конфессий лучших сынов своих отечеств — благославляли. Благодарные потомки — ставили им памятники и писали их имена золотыми буквами на самом дорогом мраморе.
Доказательство же, что и имя Макиавелли вполне заслуживает той же славной участи, даже искать не надо: оно «во весь рост стоит» в последней главе этой его якобы такой гнусной книги «Государь» (по тексту издания: Н. Макиавелли. Сочинения. М.; Л., Academia, 1934. Т. 1) :

«Глава XXVI. Воззвание об овладении Италией и освобождении ее из рук варваров
Если, как я говорил, чтобы проявилась мощь Моисея, необходимо было народу израильскому рабство его в Египте, ...то и сейчас, чтобы познать силу итальянского духа, должна была Италия опуститься до нынешнего предела, быть больше рабой, чем Евреи, больше слугой, чем Персы, больше рассеянной, чем Афиняне, быть без главы, без государственного закона, разбитой, ограбленной, истерзанной, опустошенной, претерпевшей все виды унижения. …
...словно покинутая жизнью, ждет Италия, кто же сможет исцелить ее раны, положить конец разграблению Ломбардии, поборам в Неаполе и Тоскане, излечить давно загноившиеся язвы. Посмотрите, как молит она Бога о ниспослании того, кто бы спас ее от этих жестокостей и дерзости варваров. Посмотрите, далее, как она вся готова стать под чье-нибудь знамя, лишь бы нашелся человек, который его поднимет.
Не видно, на кого бы Италия в настоящую минуту могла больше надеяться, чем на ваш знаменитый дом; он... мог бы взять на себя долю освобождения. Это будет не так трудно, если вы вспомните деяния и жизнь тех, кто был назван уже раньше. … Здесь праведное, великое дело: «Война... праведна для тех, для кого неизбежна, и оружие благочестиво в руках у тех, у кого уже ни на что не осталось надежды» (это цитата из Ливия, IХ, 1 — А.Б.). …
Не могу выразить, с какой любовью встретили бы его (нового Государя-освободителя. – А.Б.) во всех областях, пострадавших от нашествий чужеземцев, с какой жаждой мести, с какой несокрушимой верой, с каким благоговением, с какими слезами! Какие ворота закрылись бы перед ним, какой народ отказал бы ему в повиновении, как могла бы зависть стать ему поперек дороги, какой Итальянец не пошел бы за ним? Каждому из нас нестерпимо тошно от этого варварского господства. Пусть же ваш прославленный дом возьмет на себя этот долг с той силой души и надежды, с которой берутся за правое дело, дабы отечество прославилось под сенью его знамени и исполнились под его водительством слова Петрарки:
Доблесть ополчится на неистовство,
И краток будет бой,
Ибо не умерла еще древняя храбрость
В итальянской груди.»

После такого чтения не понять, ради чего и с какой целью Макиавелли книгу написал — уже ведь невозможно, верно? И становится сразу понятно, почему, например, его соотечественник Томмазо Кампанелла, такой же бунтарь духа и такой же борец за единство и свободу Италии, так же гонимый и мучимый властями (и того, и другого арестовывали, обвиняли в заговорах, пытали, заточали, грозили казнью, ссылали; с той лишь разницей, что Макиавелли свой срок пол-жизни и до самой смерти мотал в ссылке, а Кампанелла — 27 лет в тюрьме), становится вполне ясно, почему он, мечтавший о городе Солнца, сказал: «Макиавелли превозносил добро и обличал зло .. его необходимо почитать как ученого, совершенно понимающего вопросы политики». Уж нам-то русским особенно; в нашей истории, в очень схожих условиях, то, к чему Макиавелли со всей своей страстью призывал Медичи, называлось: собирать Русь.

Так что «вина» Макиавелли очень проста; он облёк всем очевидную истину в слишком ясную и честную словесную форму. (Точная цитата из текста «Рассуждений...»: «Всегда, когда приходится обсуждать вопрос, от которого единственно зависит спасение государства, не следует останавливаться ни перед каким соображением справедливости или несправедливости, человечности или жестокости, славы или позора, но, отбросив всякие соображения, решиться на то, что спасает и поддерживает свободу.”) И таким образом Макиавелли «подставился», потому что обойтись по-«пуритански», «безлично», «беззаветно» с такой фразой ещё проще — и намного — чем с человеком. Всего-то надо оставить для публики от макиавелливых чеканных формулировок несколько нужных слов, из которых потом и получится искомое обвинение: «цель оправдывает средства», а из самого человека – «сведённый к одной-двум чертам» облик, «искажённый и уподобленный животному». Проделать всё это так не сложно; особенно когда обладаешь монополией на право всё остальное отправить... например, в Ад.* В надежде на то, что во веки веков ни один праведный обыватель уже не сможет больше взять да и проделать эдакую-то глупость — свериться с оригиналом.

* Это не шутка и не сарказм. Это — хоть и каламбур, но очень серьёзный; только не просто русский, а франко-русский.  Во французском языке слово «l'Enfer» имеет первое и главное значение «Ад». Но одновременно оно означает ещё и вот это: «На галерее, что опоясывает главный читальный зал библиотеки, сохранился архитектурный памятник, напоминающий о проводившейся ранее политике защиты католической морали: отгороженное металлической решёткой помещение за такой же зарешёченной дверью; здесь раньше находилось то, что тогдашние слушатели классического отделения семинарии называли: "l'Enfer". А официально это место именовалось - «помещение Индекса». Здесь хранились издания, которые Священная конгрегация Индекса заносила в свой список (Индекс) запрещённых книг. Помещение это всегда было заперто, и доступ в него имели только священник-хранитель библиотеки, её сотрудники и те из священников, кто получал специальное на то разрешение. Ключи от хранилища имелись только у настоятеля семинарии и у священника-хранителя библиотеки. … Чтобы получить возможность прочесть занесённую в Индекс книгу, нужно было заручиться письменным разрешением своего епископа и постоянно иметь эту бумагу при себе. Если вас заставали за чтением занесённой в Индекс книги, вам надлежало немедленно сдать её вашему священнику; в противном случае вы подлежали отлучению от Церкви. … Практика занесения книг в Индекс просуществовала очень долго. Впервые она была введена со всей жёсткостью в 325 году на Никейском соборе: тогда запрету подверглась книга Арии «Талия». (Замечание по этому поводу см. чуть дальше. - А.Б.) С тех пор она оставалась в силе вплоть до II Ватиканского собора, состоявшегося в 1965 году, на котором Церковь постановила, что католики теперь уже достаточно зрелы и могут сами без посторонней помощи остеречься неподабающего чтения. … Сегодня в Семинарии в библиотечной картотеке на карточках книг, занесённых в Индекс, фигурирует подчёркнутая запись красными чернилами LIVRES À L'INDEX . Кроме того, такая же запись фигурирует и на титульном и заглавном листах внутри книги, чтобы читатель непременно знал, что, читая эту книгу, он обрекает свою душу на погибель. Книги эти теперь находятся в общем фонде... А архитектурный памятник мы сохранили, чтобы как следует напоминать молодёжи о существовавшей ранее в Квебеке и во всём мире практике...» Настоятели этой милейшей семинарии в прекрасном уголке Канады, как ни странно, несколько переборщили: первый полный список запрещённых книг, официально названный Ватиканом «Индекс», был издан гораздо позже Никейского собора — в 1559 году. Хотя, действительно, труд и мысль Арии на Никейском соборе запретили навсегда, и дальше ещё очень много чего запрещали по ходу столетий, неутомимо и по всем направлениям, и назапрещались до того, что в 13 веке запретили под страхом мучительной кары — не духовной, а вполне физической — даже текст Священного писания иметь; всем, кроме священников; и даже им это право оставили лишь со многими запретительными оговорками: скажем, текст на любом языке, кроме латыни, подлежал немедленному уничтожению, а при некоторых отягчающих обстоятельствах — и его хозяин тоже, не говоря уж об авторе. Ну и ещё уточнение: церковные спецхраны отнюдь не только в этой канадской семинарии называли «l'Enfer», а во всех франкоговорящих католических учебных заведениях — вплоть до середины прошлого (ХХ-го) века. И значение это по сей день фигурирует под номером вторым в статье, посвящённой слову «l'Enfer», в главном французском энциклопедическом словаре.


Ну вот. После всех вступительных рассказов и пояснений могу я, наконец, и показать, во сколько сразу «заблуждений в переводе» можно попасть из-за всей этой истории с «макиавеллизмом» в частности и с (не)простыми стереотипами вообще. Только предварительно напомню: Люцифер это, во-первых, Светоносный или Утренняя звезда, во-вторых, Дьявол, в-третьих, в нескольких местах в Писании — Иисус Христос, и в-четвёртых — античный бог света и знания и у римлян, и у греков (Фосфор).
И вот вам коротенькая фраза для «перевода»; имеется в виду, что я всех приглашаю общими усилиями попробовать её перевести - «с русского на русский», причём обязательно держа в уме всё-всё вышесказанное:

 Макиавелли — это Люцифер в Аду.