Тред №207579

Каким в начале романа «1984» О'Брайен представляется Уинстону Смиту? (Все дальнейшие переводы из «1984» В.П.Голышева) «Несмотря на грозную внешность, он был не лишен обаяния. Он имел привычку поправлять очки на носу, и в этом характерном жесте было что-то до странности обезоруживающее, что-то неуловимо интеллигентное. Дворянин восемнадцатого века, предлагающий свою табакерку, - вот что пришло бы на ум тому, кто еще способен был бы мыслить такими  сравнениями. … В глубине души Уинстон подозревал — а может быть, не подозревал, а лишь надеялся, - что О'Брайен политически не вполне правоверен. Его лицо наводило на такие мысли. Но опять-таки возможно, что на лице было написано не сомнение в догмах, а просто ум. Так или иначе, он производил впечатление человека, с которым можно поговорить — если остаться с ним наедине… Он встретился взглядом с О'Брайеном. ...на какую-то долю секунды их взгляды пересеклись, и за это короткое мгновение Уинстон понял — да, понял! - что О'Брайен думает о том же самом. … Как будто их умы раскрылись и мысли потекли от одного к другому через глаза. "Я с вами. - будто говорил О'Брайен. - Я отлично знаю, что вы чувствуете. Знаю о вашем презрении, вашей ненависти, вашем отвращении. Не тревожьтесь, я на вашей стороне!" … Такие случаи не имели продолжения. Одно только: они поддерживали в нем веру - или надежду, - что есть еще, кроме него, враги у партии.» Это — вступительный портрет, знакомство с персонажем у Оруэлла.
А вот как пишет свой вступительный портрет и знакомит читателя с самим собой Квигли: «Несколько слов о моём личном подходе к этой теме. Я взялся за изучение предмета, как историк. … Я поставил себе задачу не воздавать кому-то хвалу или осуждать кого-то, а лишь излагать предмет и анализировать его. … При этом собственное мнение о предмете у меня, конечно же, тоже есть. С целями и задачами, которые выбирала Группа Милнера, я в целом согласен. В моём представлении Британское содружество наций и британский образ жизни это одно из величайших достижений в истории человечества. … Но при этом с методами, которые они использовали, я не согласен, хотя иногда они и имели в своей основе самые высокие идеалы и добрые намерения... Однако отсутствие у них дальновидности... непонимание последствий, которые возымеют их действия... (и многие другие подобные недостатки) на мой взгляд, привели на грань краха многое из того, что и им, и мне одинаково дорого. … Мне не раз говорили, что историю, которую я намереваюсь рассказать, лучше оставить без огласки; зачем вкладывать в руки врагов всего, чем я восхищаюсь, ещё один меч? Я не согласен... Я верю, что никаких оснований для сокрытия правды нет, и что правда, будучи преданной гласности, людям доброй воли повредить не может. Ведь невозможно иметь правильные расчёты на будущее, не разобрав и не поняв предварительно ошибки, совершённые в прошлом.»

Как начинается главная политическая (не художественная) завязка сюжета в «1984»? О'Брайен тайком передаёт Уинстону крамольную книгу Эммануэля Голдстейна. Уинстон в ней читает устрашающе точную картину всего того тоталитарного ужаса, в котором он живёт, и ещё более устрашающее — потому что точно так же предельно точно описанное — разъяснение механизма и методов, используя которые внутренняя партия ангсоцевцев этот зловещий режим и установила.
О том, какое действительно страшное описание достигнутых результатов и методов социал-империалистов  дал в своей книге Квигли, я уже написал выше.

Что Уинстон узнаёт дальше? После ареста, при встрече с О'Брайеном, на вопрос о книге Голдстейна, тот ему спокойно признаётся: «Я ее писал. Вернее, участвовал в написании. Как вам известно, книги не пишутся в одиночку.» То есть Уинстону вдруг и молниеносно открылся сознательный, тщательно спланированный обман, и в самом центре его фигурировал тот самый О'Брайен, который до того казался Уинстону таким достойным доверия, даже потенциальным соратником в борьбе с Партией.
Сам Квигли в 1949 году в предисловии к «Англо-американскому истэблишменту», имея в виду очевидную трудность, с которой он при написании книги сталкивался, подчеркнул (курсив мой): «Историю тайной группы такого рода постороннему человеку писать (не допуская ошибок и неточностей) трудно, но всё-таки приходится, поскольку никто из посвящённых сам этого никогда не сделает.» А ведь в «Трагедии и надежде», через 14 лет, он тоже сам написал, что был «посвящённым», был потому допущен к секретным архивам, собирал мнения и советы «посвящённых» (у Оруэлла это названо: «Как вам известно, книги не пишутся в одиночку.») И то, что Квигли столь спокойно во всём этом признавался, объясняется просто: о существовании рукописи под названием «Англо-американский истэблишмент» в 1963 году никто в мире не знал, и никто из непосвящённых её не читал, то есть уличить Квигли во лжи никто просто не мог. А вот редактор, которому в 1981 году поручили подготовку рукописи «Англо-американского истэблишмента» к изданию, он — да, вполне мог просто и банально эту нестыковку не заметить, не обратить внимания и пропустить, а дать самому автору считать готовый макет книги он не мог: Квигли на тот момент уже давно не было в живых. И в результате вылетел воробей, которого — у нас, во всяком случае, на русском языке — не поймаешь.
(У Оруэлла это передано вот так:
«Вошел О'Брайен. Уинстон вскочил на ноги. Он был настолько поражен, что забыл всякую осторожность. ...
- И вы у них! - закричал он.
- Я давно у них, - ответил О'Брайен с мягкой иронией, почти с сожалением.»)

Какой после раскрытия этого подлого обмана у Уинстона с О'Брайеном состоялся разговор о книге?
«- То, что там сказано, - правда?
- В описательной части - да. Предложенная программа - вздор.»
Описательная часть «Англо-американского истэблишмента» тоже правда (повторюсь ещё раз: за прошедшие почти 30 лет всю содержащуюся в книге фактуру никто из историков не оспаривал и не пытался опровергать). Какова в книге Квигли «предложенная программа»? Во вступлении он сформулировал свою задачу словами: «невозможно иметь правильные расчёты на будущее, не разобрав и не поняв предварительно ошибки, совершённые в прошлом». Значит, его задача в его собственном понимании: разобрать прошлые ошибки и дать их правильно понять всем, чтобы люди могли иметь правильные расчёты на будущее. Что он показал в конце концов? Что «...осенённый светлой верой в лучшее будущее, беспримерный и отважный поход (английских социал-империалистов) постепенно выдохся, иссяк и рассыпался в прах посреди горьких взаимных упрёков и обид между былыми соратниками». Значит, его вывод для потомков: вот как плело заговоры полутайное сообщество английских социал-империалистов; их самих уже нет, но вы в будущем всё равно будьте бдительны и избегайте повторения их ошибок.
У Оруэлла сам же О'Брайен и называет свою «предложенную программу» вздором. Коли Квигли писал свою книгу, как «посвященный» и, судя по всему, по заданию самого англо-американского истэблишмента, то, конечно же, в обстановке и в ситуации, выдуманной Оруэллом, то есть меж четырёх глухих тюремных стен и в роли хозяина положения, он бы наверняка тоже, не стесняясь, сказал бы, что вся эта болтовня о печальной кончине глобального социал-империалистического проекта — вздор.
Доказательством того, что реальная позиция настоящего живого Квигли была именно такова, как раз и служит моя «конспирологическая» цитата из его более поздней книги (та, что про очень недовольных очень богатых людей). Потому что из неё видно, что вскоре после того, как Квигли свой «вздор» написал, уже не в Англии, а в США всё тем же «некоторым очень богатым людям» как раз «очень не понравилось», что расследование структуры их англо-американского истэблишмента может зайти слишком далеко, и они тут же включили все те же самые «менеджерские» механизмы и методы — и Конгресс США сдался на милость победителя без разговоров; а он, Квигли, это шокирующим не посчитал, отреагировал именно «с мягкой иронией, почти с сожалением». Может ли быть большее презрение к демократии? К настоящей, как её Оруэлл понимал, демократии? И ведь именно таким презрением к ней всегда и славились «посвящённые» социал-империалисты.

Но всё же судить окончательно о том, был ли в действительности живой контакт между Квигли и Оруэллом, был ли между ними действительно лицом к лицу спор — я не возьмусь. Все только что приведённые мною «улики» всё-таки только косвенные, и ни одной прямой «улики» у меня нет. А потому пусть каждый решает сам.
Мне же осталось ещё только одно сопоставление привести из этого «диалога» между Оруэллом и Квигли. Оно последнее, но зато, всё-таки, видимо, самое главное. И поэтому, чтобы читатель уж наверняка понял до конца, как и почему я его делаю, и почему вывод у меня из него получится тот, который получился, мне теперь надо сделать ещё одно отступление... которое даже не знаю, как назвать. Лингвистическое? Или с улыбкой - шпионское?
Дело в том, что у меня есть старинный приятель-разведчик, назовём его «Палыч», который преподал мне однажды, сам того не зная, лучший урок на тему «Что такое на самом деле лингвистическая штуковина под названием «Фигура умолчания». Как-то однажды, не помню уже почему, зашёл у нас с ним разговор о том, как лучше всего учиться и уметь слушать собеседника. И Палыч вдруг взял да и прочёл мне целую маленькую лекцию, а я в результате усвоил правило, которое с тех пор и называю по-своему, по-лингвистически «фигурой умолчания», а просто в быту моих мыслей - «законом Палыча». Оно, конечно, не совсем соответствует классическому научному определению «фигуры умолчания»: цель, с которой эта форма используется, несколько иная, - но в целом всё совпадает достаточно полно.
А формулирую я закон Палыча так: «Чтобы действительно правильно понимать собеседника, надо знать, о чём он не говорит» («не говорит», имеется при этом в виду, не потому, что не знает, а потому что не хочет). И считаю теперь, что всякий раз, когда искренность любого собеседника (автора) вызывает хоть малейшее сомнение, применять закон Палыча нужно с беспрекословной обязательностью.
Так вот Квигли в «Англо-американском истэблишменте» - сознательно солгал. И промолчал он тогда о том, что он — один из посвящённых, историю которых намеревается рассказать (вместо этого поведал, что он просто любящий правду ради правды историк). Значит, какая была его главная цель? Заставить нас, по прочтении его книги, вынести про себя вот такое суждение: Ну, коли совершенно посторонний и к тому же такой умный и серьёзный историк говорит, что никакого сообщества больше нет, значит, так оно и есть; хотя подонки они, конечно, ещё те были...
Причём самое принципиально важное в этом замысле Квигли — думаю, согласитесь — вложить в наши умы вот это прошедшее время: «были».

Поэтому и выходит, что Квигли, к сожалению, бесспорно конспиролог и в третьем, никак не лестном для него значении.

Всё? Разобрался я с «конспирологией» Квигли? Можно двигаться дальше?
Правильный ответ: Зависит от степени моих знаний и подготовки.
Причём тут опять надо точно понимать слова. Подготовиться мы можем сами, и тогда знания у нас будут собственные и ни от кого не зависящие. А может быть и так, что подготавливает нас кто-то другой, и тогда наши знания уже не наши, и не независимые. Оба процесса и их конечный результат, при этом, в обоих случаях будут называться одинаково: «Наши знания и подготовка». Из-за чего и возникает часто путаница.
Но если с этим делом раз и навсегда разобраться, то дальше сразу станет вполне понятно и очевидно, что, скажем, «переводчик», страдающий «слепотой» на (не)простые стереотипы, просто имеет знания и подготовку не в том смысле, в каком ему в силу его профессии положено. Ведь перевод, как и все другие профессии, в чистом виде не бывает: все профессии пересекаются, частично взаимонакладываются друг на друга; наше вот ремесло — переводческое — как из только что рассказанного хорошо видно, со всей очевидностью накладывается и на конспирологию (а уж как заходит в «переводе» речь о какой-нибудь Церкви или Партии, так и вообще не понятно, чего тогда в нашей работе больше — конспирологии или собственно перевода). Хотим мы того или нет. А чтобы с конспирологией иметь дело и при этом не  «заблудиться», требуются подготовка и знания конечно же только собственные. Хотя, вообще-то, без них «стереотипная слепота», это наше самое постыдное профессиональное заболевание, всё равно проявится в любом случае, рано или поздно, неизбежно.