Тред №484783

Цитата: zavbor
Попросил продублировать, но это имеет прямое отношение к ветке, так как ярко показывает именно постмодерн.
Тем более, что автор сообщения обещал дополнить и обосновать размещение.

Отлично. --- нетленка так нетленка. Тогда позволю себе ударить самим Сергеем Ервандовичем, как знаменитым театральным режиссером, по бездорожью и разгильдяйству. Никогда не бредил быть расколотым нейтроном на части, но страна должна знать своих героев и в профиль, и в  анфас, и даже после разворота на еще 180 градусов.

Итак, из истории знаменитого театра "На досках", и в этой аудитории реноме рецензента должно быть выше крыши:

Завтра, #46 (730), 14 ноября 2007 г.

Александр Проханов

ЖИЗНЬ—ИЗНЬ—ЗНЬ

О спектакле Сергея Кургиняна "Изнь"

Я был зван Сергеем Кургиняном на этот спектакль, о котором слышал не один год и который всё не появлялся в его экстравагантном и таинственном "Театре на досках". Само оповещение о предстоящем действе велось по интернету. Билеты не продавались, а дарились. Будущие зрители проходили тестирование и собеседование, словно их отбор предполагал выявление в человеческом племени особой, редкой породы, способной воспринять кургиняновскую драматургию. Спектакль обещал приоткрыть тайну "Творческого Центра", о котором слывет молва как о закрытом обществе или магическом ордене, собравшем в свое лоно кудесников, прозорливцев, предсказателей будущего, где отдельные человеческие интеллекты и дарования сложились в надличностный разум, многократно усиливающий мыслительные способности каждого. В это можно поверить, знакомясь с блестящей аналитикой "Центра", с работами по метаистории и "организационному оружию", теории развития и исторической роли спецслужб, феноменологии власти и социальному проектированию. Сам Кургинян слывет адептом "красного смысла", метафизиком коммунизма, хранителем той загадочной мистической культуры, которая таилась в глубинах советского строя, и на которую в двадцатые годы намекали труды Красина и Луначарского, а в шестидесятые — исследования Побиска Кузнецова и Эвальда Ильенкова. Той неуловимой энергии, что по сей день брезжит в розовом кристалле мавзолея, в "красном пантеоне" кремлевской стены.

Зал, куда я пришел, был полон на одну треть. Публика была не знакома. Ни завсегдатаев кургиняновского "клуба", ни известных театральных критиков, ни вип-персон. Сцена без занавеса, огромный черный куб с едва различимыми конструкциями — то ли обесточенная и обезлюдевшая полость космического корабля, то ли производственный цех, где новейшие технологии не требуют людей и источников света.

Начавшееся действо длилось без перерыва три часа. Слабый знаток театра, последние двадцать лет я посещал лишь "театры военных действий", но всё-таки рискую заявить, что явился свидетелем поистине авангардного искусства. Всё, что именуется сегодня авангардом, является либо порчей классики, либо унылыми перепевами Мейерхольда и Брехта. Здесь же авангард стал результатом необычайной по сложности, почти невыполнимой задачи, поставленной мастером. Как если бы автор задумал разыграть в театре формулу Е= mc2. Изобразить космические явления. Столкновения космогоний. Встречу Материи и Духа. Схватку Света и Тьмы. Гносеологию, где абсолют рассыпается на бесконечные свои проявления и вновь собирается в непознаваемую сущность. В спектаклях нет характеров, отсутствуют психологические типы. Здесь действуют аллегории, метафоры, символы. Язык спектакля — стихи Кургиняна — то ли из-за несовершенной акустики, то ли от галлюциногенного эффекта, воспринимается, как заклинания, череда колдовских заговоров, пение акафистов, переходящее в бульканье, птичий крик, свист ветра. В этих фантастических звуках вдруг улавливаешь фрагмент философского текста, математическую теорему, стих Александра Блока. Актуализируют действие кинокадры расстрела Дома Советов в 93-м и фотография Солдата-Освободителя в Трептов-парке, — символы победы космического Зла над космическим Добром и космического Добра над космическим Злом.

Актеры играют не характеры, а философские и религиозные представления. Их игра — это балет и гимнастика. Ритуалы таинственных обрядов и светомузыка. Руническая графика и воспроизведение древних практик. Угро-финский шаманизм. Тибетские молитвы. Элевсинские мистерии. Месопотамские культы. Весь спектакль являет собой храмовое действие, где исповедуют еще не народившуюся религию. Как во время всякой долго длящейся службы, происходят эмоциональные спады, прострация, которые вновь сменяются молитвенным напряжением и ожиданием Чуда. По завершении спектакля возникает шок, как от перепада давления, как от моментальной потери нескольких часовых поясов или резкого перехода из Полярной ночи в Полярный день. Спектакль отпечатывается в сознании, как наскальное изображение, как оттиск папоротника на сланце, как след элементарной частицы, разбившейся о нейтрон.

Хотите почувствовать себя расколотым на части нейтроном — посетите спектакль Сергея Кургиняна "Изнь".  



Никогда не подолзревал в Проханове такого владения Математической Символикой... впросем, и СЕК палца в рот не клади!

Не будем скупы, и если нам удалось быть расколотым нейтроном на части, и даже если не удалось, и даже если от мыслей о сумерках человека может передернуть,  все одно  продолжим:

Литературная газета (Москва), N028, 14.7.2004

Людмила Лаврова

СУМЕРКИ ЧЕЛОВЕКА.

"...изнь..." в творческой мастерской Сергея Кургиняна

К одной мудрой старой книге, сегодня в России забытой, как, впрочем, и многое из оставленного нам в наследство историей и культурой, был предпослан эпиграф из Хуана Рамона Хименеса: "Если тебе дадут линованную бумагу, пиши поперек".

Первое ощущение, которое приходит на премьерном показе спектакля "...изнь..." ("жизнь" с отсеченной заглавной буквой) Творческой мастерской Сергея Кургиняна: это написано, сделано, сыграно "поперек"... Поперек политических прописей, житейских клише, ограниченных и затертых интерпретаций давнего и недавнего прошлого, агрессивных стереотипов российского "новояза", наконец, в нарушение всех правил игры, сложившихся в современном нашем театре.

Важно и то, что избранный путь здесь не самоцель, не средство самовыражения, не режиссерский прием, рассчитанный шокировать или "сделать красиво" публике. Все гораздо серьезнее. В Творческой мастерской Кургиняна - свое видение того, для чего существует театр, ради чего и зачем актеры выходят на сцену. Этот коллектив, судя по тем задачам, которые он перед собой поставил, можно, наверное, назвать некой "новой организованностью" (определение философа А. Неклессы), пусть малым, но "субъектом социального действия", стремящимся средствами искусства произвести революцию в сознании зрителя.

Здесь вам не обещают привычной, собственно театральной работы. Режиссер и создатель постановки, обозначенной жанром пара-поэма, предлагая зрелище для тех, "кто ищет понимания и взыскует смысла", отсылает публику к мистериальным истокам театрального действа, к пара-театру, который "не развлекает, а исследует непрозрачное... то, что категорически скрывает себя от любых других средств исследования".

Такой театр заведомо не рассчитан на "потребление" с погруженным в сон разумом. А ведь именно подобный подход, развращающая людей установкой на упрощение, потакание инстинктам сытого обывателя процветает сегодня, в том числе и на театральной сцене. Производители постановок-клонов в стиле дешевого (не в плане цены за билет) развлекалова вряд ли бы поняли, если бы им попытались толковать об эмоциях как феномене сознания, об интеллекте как о нравственном выборе между позором и честью, геройством и предательством, благом и злом...

В пьесе нет сюжета в привычном нам понимании, хотя на сцене - вполне традиционные персонажи: мать, сын, невеста, друг. Для предельной концентрации замысла все происходящее вынесено в метафизическую реальность, преображающую самые обыденные вещи и слова, разрушающую их ограниченный смысл. Там и разворачивается вселенная общечеловеческой проблематики, где ядро -это "свое", наша история, "русский эксперимент", чье значение, протекание и результат могут стать определяющими для истории человечества.

Как по крохотному кусочку ткани сегодня идентифицируют личность, так по микросрезу событий 1993 года воссоздается на сцене целостная картина нашего прошлого почти за столетие, и на этом срезе проступают его символы и глубинные возможности, нами затоптанные, выплескивается опаляющая энергия мечтаний, борьбы и надежд эпохи "красного смысла", словно вызов ей - кричит бесстыдством торжествующей пошлости и звериных начал сегодняшний день. Наше сегодня, которое пытается вопрошать прошлое, разгадать его загадки, будто Эдип у Сфинкса...

Жизнь, любовь, смерть, новое рождение - персонажи пьесы вырываются из этого извечного круга в надежде узнать причину своих страданий, выяснить, почему, кем и справедливо ли они даны человеку. Кто мы? Люди или "почти как люди", куклы с приросшей к лицу маской, которую нам навязали, или же мы сами добровольно надели ее на себя? Вот один из главных вопросов, который полемически заостряется в спектакле.

Есть жизнь и "...изнь...", подобная монотонному жужжанию назойливой мухи. Есть поиски рая и "краек утех"... И зрителю вместе с героями предстоит отбросить все уютные иллюзии, суметь решиться на отчаянное мужество познания и увидеть: душа, очарованная жаждой и похотью "...изни...", пребывает в разжиженной, не явной до конца смерти. А жизнь духа не есть жизнь, которая теряется перед смертью и трусливо охраняет себя от разрушения. Такая жизнь выдерживает смерть и сохраняет себя в ней, она -не биологическое существование.

Звучащий со сцены напряженный текст представляет собой органический сплав идей и образов от мифологических до самых злободневных, а также религиозных и философских реминисценций, прямых литературных цитат с разговорной речью вплоть до жаргонной. Все это объемное живое драматургическое сооружение обретает по мере развития действия новые смысловые грани и оттенки за счет не иллюстративного, а равноправного и значимого включения кино-, живописного и музыкального материала. Сутью же этого многомерного синтеза является острейший диспут о предназначении человека, о его ответственности за нарастающую порчу мира. Где, когда произошел тот роковой сбой, расстыковка во времени, которая чревата для истории человечества даже не Судным днем Апокалипсиса, а гораздо более страшным исходом - окончательным растворением гуманистического начала в черном провале элементарных стихий, когда останутся наедине друг с другом лишь падший творец и падшая тварь.

Ничего готового - ни выводов, ни рецептов - зритель в театре С. Кургиняна не получит. Это противоречило бы самому замыслу постановки - люди должны услышать сквозь нервный ритм спектакля, к примеру, вот что:

В ком сердце есть, тот должен слышать время,
Как твой корабль ко дну идет...

Ибо корабль мира сего, оставляемый Духом, неизбежно погибнет, он обречен Тьме. И тут уж не спасут никакие усилия разнообразных политтехнологов или "консультантов с копытом", выдающих себя за "прогрессоров"...

В чем же надежда?

В финальной сцене постановки видим Послание Света во Тьму, слышим голосок ребенка, робко и ошеломленно вопрошающего: "Он был?" - ребенка, взращенного в сегодняшнем виртуальном мире... Там вот, лишь в этом далеком сиянии, в этой вопросительной интонации и кроется еще не надежда даже, но ее крохотный росток.

В том, что этот спектакль удался, велика заслуга актерского состава творческой мастерской. Исключительно насыщенное "поле" пьесы требует от исполнителя, кроме профессионального мастерства, еще и умения жить в произносимом тексте со свободой и легкостью существа, пребывающего в органически свойственном ему измерении. Но одно дело сыграть драму поступков и ситуаций, совсем другое - столкновение идей, драму времени и личности, раскрытую в символах. С помощью смелых театральных приемов Сергей Кургинян и его актеры вторгаются в ту область, где позволено было творить только литературе. Наверное, это и есть самая тонкая находка режиссера: сделать зрелищным Слово, наделить его воздухом, перспективой, выразить самую сложную мысль игрой.