Тред №600582

Как раз для этой ветки заметка Или к Футюху лучше?   И там и там обсуждается...

Для чего нужен мировой заговор и почему Россию он обходит стороной

Масоны в поисках клиентов

— Давайте начнем так, — говорит профессор Свято-Тихоновского гуманитарного университета историк Борис Филиппов, что называется, посмеиваясь в усы. — Для каждого времени в общественном сознании существует некая священная тайная организация, которая способна изменить ход истории. Причем это совершенно не значит, что она есть в реальности. Вот такой мифической силой всегда были масонские организации.

— А в чем сила?

— Они при своем возникновении выполняли очень важную функцию — аккумулировали людей, идеи, причем идеи светские. Социальное проектирование — это вообще их изобретение. Расцвет масонства был в XVIII веке. Тогда почти все европейские академии — медицинские, научные — были в той или иной степени масонскими ложами. Туда вступали люди не по сословному принципу, а по факту образованности, активности и любознательности. В Америке так они прямо выполняли роль социального фильтра. Понимаете, пространство огромное, люди прибывают, нужны потенциальные организаторы, которых надо учить, воспитывать, давать им возможность проявиться. Ну, кто бы знал Авраама Линкольна, если бы не масонская ложа, которая обратила на него внимание? XVIII век — это расцвет социального проектирования. Там был один год, когда почти одновременно было опубликовано порядка 30 утопических проектов. Это все чисто масонское творчество. Переустройство мира на разумных основаниях.

— Масоны пытались как-то эти проекты реализовать?

— К 1773 году во Франции насчитывалось 600 лож. Но единого проекта у них не было. Была только вот эта идея — можно построить общество своими силами. Понимаете, своими силами. Не божию волю выполнять, а самим внести изменения в тот механизм мироздания, про который Ньютон говорил. Но как только они эти изменения стали вносить, это тут же привело к Великой французской революции, и они все друг друга перебили. Несходство взглядов, характеров — все такое. Потом, уже в XIX веке, была попытка создать централизованную масонскую организацию и действительно что-то реализовать. Все европейские революции 20–30-х годов XIX века — Испания, Италия, Польша, Франция — были организованы масонскими ложами. В Италии масоны назывались карбонариями. Они сохранили свое влияние чуть ли не до конца века. В Италии до сих пор верят, что объединение страны организовали масоны.

— А в чем состоял сам масонский проект?

— Они так между собой и не договорились. Общие принципы, конечно, либерте, эгалите, фратерните. Самое большое распространение масонские идеи получили в Соединенных Штатах Америки. Но дело даже не в Штатах. Все эти ложи — они, собственно говоря, стали прообразами современных политических организаций. Из одних выросли демократы, из других республиканцы.

— Что собой представляют масоны сейчас? В России? Как у российских масонов с социальным проектированием?

Филиппов смеется и машет рукой.

— А не знаю. И неинтересно. Все это уже в прошлом. Их время давно кончилось. В Западной Европе в середине девятнадцатого века, в Центральной — в середине двадцатого. Что-то делают, наверное…

Русские масоны

Масонов в Москве разыскать не так уж и трудно — сайты, форумы, довольно много литературы. Можно связаться, созвониться, пройти ритуал посвящения. Вступить в ложу может каждый взрослый мужчина. Проблема только в денежном взносе. Он большой. На светских вечеринках с присутствием всякого рода элит тут и там можно заметить на лацканах скромные масонские значки. Есть даже своя масонская пресса, публикующая аккуратные и слегка экзальтированные «зодческие работы» трудолюбивых масонов-россиян. Что-нибудь про гностический смысл циркуля.

Российскому масонству новой волны чуть больше 20 лет. Одно из последних упоминаний о старых масонах относится к 1926 году, когда остатки дореволюционных лож обратились с письмом к Сталину с предложением сотрудничества. Говорят, что Сталин письмо прочитал и попросил положить ему на стол именные списки всех вольных русских каменщиков. На этом масонская тема в СССР была закрыта. Вплоть до начала 30-х годов шли методичные зачистки всех масоноподобных организаций. Потом и этот вопрос себя исчерпал.
Ни в моральном, ни в интел-лектуальном отношении Россия с­егодня не готова к восприятию идеалов м­асонства

Но и в Европе члены старых масонских лож, к которым принадлежал почти весь состав Временного правительства во главе с Керенским, тоже оказались белыми воронами. Великий восток народов России, учрежденный в 1912 году, задумывался как удобная политическая площадка для межпартийных обсуждений и с точки зрения традиционного масонства был чистой самодеятельностью. Потом, правда, русские эмигрантские ложи были все-таки узаконены, но это уже другая история.

В 1990 году гражданин СССР Григорий Дергачев, философ, теоретик искусства, по личной инициативе установил контакты с Великим востоком Франции и положил начало новой генерации российского масонства. Великая ложа России (ВЛР) признана более чем ста Великими ложами по всему миру. Однако общее число масонов в России не превышает 400–600 человек. А жаль.

Если верить масонам на слово, их принципы выглядят весьма достойно: братство, самообразование, развитие нравственного и духовного потенциала. Цели тоже смотрятся неплохо: строительство божественного храма в душе и совершенствование несовершенного мира. Идеализм, конечно, но сытый по горло эффективным политическим менеджментом российский электорат остро нуждается именно в идеализме. Да и элиты у нас какие-то не очень элитарные.

При отсутствии в России настоящего политического образования и института, формирующего властный истеблишмент, масонские ордена и ложи могли бы стать отличным стартапом для тех же элит. Именно так было в США в XVIII и XIX веках.

Казалось бы, у масонов все карты на руках. Но, как известно, люди предпочитают упаковку товару. Причудливая декоративность масонских ритуалов оказывается куда интересней предполагаемого саморазвития. Самый захватывающий акт отечественной масонской деятельности — это повышение градуса, то есть переход с одной степени послушания на другую. Базовых степеней всего три: ученик, подмастерье, мастер. Но это только начало.

— Если брать ВЛР, то наряду с базовым масонством там есть четыре ордена, действующих по разным уставам, — рассказывает историк масонства Сергей Карпачев. — Древний шотландский устав — там свои степени, с четвертой по тридцать третью. Ну, и своя финансовая составляющая, естественно. Есть французский ритуал. Там семь градусов, по-моему. Есть мемфис-мицраимский ритуал — девяносто с чем-то градусов, они уже сами не помнят сколько. Ну и королевская Англия — четыре надстройки над базовой ложей. Масоны ВЛР могут при желании входить в надстроечные ложи высших степеней, ну, если у них есть деньги и время, потому что нужно ходить на собрания.

— Примерные суммы взносов?

— Ложи базовые — то ли пять, то ли семь тысяч в год. Но это идет в ВЛР. Для функционирования своей ложи нужно добирать примерно десять тысяч в год.

— Кто у нас идет в масоны?

— Разные люди. Очень много зубных врачей, маклеров, адвокатов, которые ищут клиентов. В основном это бизнесмены средней руки, которые интересуются тем или иным символическим гуманитарным знанием.

— Олигархи, крупные политики?

— Упаси бог! Никому не нужно. Кто-то был из администрации президента, какой-то клерк — все.

— Наше масонство ставит перед собой какие-то политические задачи?

— Ни в коем случае. Во всех масонских конституциях прописано четко: на собраниях лож не обсуждаются политические и религиозные вопросы. Почему? Потому что в ложах должна быть гармония, а политические и религиозные вопросы разделяют людей. Вот потом, на агапе (совместный братский ужин после собрания ложи. — «РР»), можно и политику пообсуждать.

— Но вся история масонства — это политика. В чем смысл масонства сейчас?

— Самосовершенствование себя и людей, — твердо отвечает Карпачев и, подумав, добавляет не очень уверенно: — Ну, и мира…

— Можно ли ждать от масонства какого-то долгосрочного идеалистического концепта? Какой-то новой стратегии развития?

— Если успеют, — усмехается Карпачев. — У нас реформы всегда не успевают за ситуацией. Масонство направлено на идеальное возвышение человека — вот его цель. Но когда руководители государства говорят, что эта страна коррумпирована на сто процентов, то четыреста масонов ничего сделать не могут. Они, конечно, всегда говорят, что в новое время они сыграют свою роль. Не верю! Ни в моральном, ни в интеллектуальном отношении Россия не готова к восприятию идеалов масонства…

Грозовые тучи медленно перекатываются в небе, задевая острые верхи башенок Политехнического музея. Ветер тревожно гоняет по переулкам взволнованные запахи сирени. Подхваченная предгрозовыми июньскими волнениями, мечусь по Москве в поисках заговора. Масонские шпаги звенят надо мной, вселяя надежду на обновление. Когда-то нечто подобное испытывал Пьер Безухов. Сейчас я поверну в переулок и увижу достопочтенного Григория Дергачева, первого Великого мастера Великой ложи России.

Поворачиваю. В клубах взвихренной пыли появляется маленький скромный человек. «Вы Ольга?» — «Да, а вы?.. » — «Да». Звон шпаг рассыпается по пыльному асфальту. Дергачев ведет меня в крошечный офис, где едва помещаются стол и два стула. На двери никаких опознавательных табличек, только скромный стикер с мелкой надписью: «Центр политических организаций». Оно? Но нет. В комнатке бедный офисный хлам, бумажная тщета мира, запылившаяся иллюзия, увенчанная компьютером и электрочайником, — нет, господа, заговоры так не делаются.

Скромный человечек со старомодными бачками похож на персонаж Гофмана. Он наследник традиции. Прадед был масоном, семья сохранила реликвию — старую масонскую печать. Тогда, в начале 90-х, казалось, что масонство — это и перемена участи, и возврат к истокам, и строительство храма внутри и новой России снаружи. Но на лице бывшего Великого мастера не столько величие, сколько великая усталость. За 20 лет созданное его руками масонство в России только и делало, что ругалось да ссорилось. Ложи делились, сливались, меняли посвящения, традиции, уставы. А в результате…

— Мне кажется, что сейчас, если мягко говорить, мы не собираем людей того высокого качества, которое требуется для воплощения высоких масонских принципов, — с тихим покорным унынием говорит мастер. — У нас масонство — это тусовка, что-то вроде социальной компенсации: ну, в реальной жизни у меня не получилось, зато вот я дойду до тридцать третьего градуса и закажу себе перстень. А это же профанация. Вы говорите о формировании элит. Но чтобы формировать элиту, масонство само должно быть элитарным. Нельзя никого поднять выше самого себя. Да, это идеальная форма для проектирования будущего, но она должна быть наполнена содержанием. А пока люди играют в игры, которые ничего не меняют внутри них самих… Может быть, когда-нибудь, но не сейчас…

Печальный разговор длится час. Может продолжаться и дольше, но я беру себя в руки и ухожу в грозовой московский июнь. В переулке тишина и сушь. Гроза, готовая вот-вот разразиться, так и не разразилась.
Иезуиты в поисках человека

— Ну, масоны — это не так интересно, — продолжает свою историческую повесть Филиппов. — Вот иезуиты — это да. Это реально.

Новый папа Франциск — иезуит, первый в истории католической церкви. В начале XVI века орден был создан на волне противостояния Реформации. Общество Иисуса (лат. Societas Jesu) стало самым верным слугой папы — строжайшая иерархия, дисциплина, обеты, беспрекословное подчинение. И высочайшая эффективность в достижении целей.

— Миф о тайном заговоре масонов создали иезуиты после Великой французской революции, — объясняет Филиппов. — До этого черная легенда была вовсе не о масонах, а о самих иезуитах. И сочинили ее протестанты, потому что иезуиты были высокопрофессиональными борцами с Реформацией. Один бывший иезуит так ловко подделал тексты генерала ордена, что весь мир поверил, что это их подлинные планы. Но иезуиты эту репутацию отчасти заслужили. Нельзя сказать, что они были мирной организацией. Иезуиты были исповедниками католических королей и вмешивались в государственные дела. Королям это надоело, и в последней трети XVIII века они потребовали от папы запретить орден. Папе пришлось это сделать, и уцелели они практически только в России — это парадокс!
Миф о заговоре масонов создали иезуиты после Великой французской революции, До этого черная легенда была не о масонах, а о самих иезуитах

— Как это?

— А вот так. Их спасла Екатерина II. Что было соблазнительного в иезуитах? Они создали в Европе систему отличного бесплатного образования. Они в этом деле асы. До сих пор иезуитские школы — лучшие учебные заведения в мире. Кто заботится о своих детях, отдает их в иезуитскую школу: там и воспитают, и образуют. И Екатерина пригласила иезуитов в Россию, чтобы они здесь школьное дело наладили. Когда папа орден запретил, Екатерина заявила, что для нее папская булла не указ. Вот они тут и пересидели тяжелые времена. Потом уже Александр I их отсюда выгнал. За прозелитизм. Потому что выпускники иезуитских школ стали переходить в католичество. Даже племянник Голицына, тогдашнего министра духовных дел, перешел. Этого царь не выдержал. Но это было уже в 1820 году, когда папа орден снова разрешил.

— Как иезуиты представляют себе идеальное общество?

— Они его себе хорошо представляют. Они его даже создали. В Парагвае, в Латинской Америке. Оно просуществовало с середины XVII века до закрытия ордена. После США, которые были созданы масонами, это было первое искусственное государство, которое не сгнило изнутри, как мы, а разрушилось по внешним объективным причинам.

— Как это было организовано?

— Это был период, когда кочующие индейцы стали переходить к оседлому образу жизни: два-три иезуита создавали поселение — это у них называлось редукции, строили храм и начинали этих индейцев обучать. Иезуиты их крестили, создали им письменность, научили культурному земледелию, даже научили изготавливать музыкальные инструменты. Все было организовано очень жестко. Но эксплуатацией это не было. Индейцы работали на себя, хотя иезуиты и запретили им иметь собственность. И проект оказался крайне эффективен. Вокруг Парагвая шло массовое истребление индейцев, а иезуиты доказали, что индейцы — вполне цивилизованные люди и их труд может быть экономически очень выгодным.

— Чем же это закончилось?

— Иезуиты ушли оттуда, когда орден закрыли. Перед этим на них стали местные рабовладельцы наседать, так они добились того, чтобы индейцам разрешили иметь оружие, и те четыре года яростно отстаивали свой иезуитский рай. Сейчас это самая отсталая часть Латинской Америки. Иезуитов там вспоминают со слезами на глазах.

— А сейчас у них есть какой-то социальный проект?

— Что мы понимаем под социальным проектом? Вот у нас тут несколько лет назад лекцию читал один итальянский иезуит, Сордже его фамилия. Его папа сослал на Сицилию — на двадцать пять лет — бороться с мафией. Что могут сделать  иезуиты? Понятно что: школу открыть. И четыре иезуита вместе с Сордже открыли на Сицилии школу по подготовке администраторов. За двадцать пять лет они выпустили полтысячи качественных администраторов, не поддающихся коррупции. Их выпускники выиграли выборы, заняли ключевые административные посты и организовали противодействие мафии. Вот что могут сделать четыре человека, если они знают и умеют…

Торцом к тихой улице Фридриха Энгельса стоит аккуратный двухэтажный особнячок с легким голландским завитком мезонина на крыше. Увитое плющом крылечко ведет в светлый приветливый холл. Дальше коридоры, аудитории, залы — все небольшое, устроенное удобно, просто и предельно аккуратно. Это Институт философии, теологии и истории св. Фомы, единственное учебное заведение иезуитов на территории России.

Отец Ховсеп, высокий армянин с непривычным для Москвы спокойным и ясным выражением лица, один из 11 иезуитов, работающих в России. Смиренно и старательно, с легким акцентом много читавшего человека он излагает мне суть католических представлений о правильно организованном обществе:

— Церковно-социальное учение наше не поддерживает ни одну социальную структуру, которая унижает личность, — тяжко вздыхая и морща детское лицо то ли от сочувствия к жертвам тоталитаризма, то ли от пламенеющей жары, говорит отец Ховсеп. — Мы не принимаем ни коммунизм, ни социализм, ни капитализм. Они всего лишь преходящие моменты, системы, которые себя оправдать не могут. Потому что они потеряли самое главное — ценность личности. Наши основы в чем? Евангелие говорит, что человек — это образ Божий. И он всегда в  центре, все ради него. Личность лежит в основании общества. Но только в обществе, в любви к другому возможно спастись. Мы говорим о справедливости, солидарности и субсидиарности. Вот у нас многие работают в Мексике. Они там помогают и даже учат вести корпоративный бизнес, чтобы выжить. Но иногда там дождя не бывает полтора года. Что там растет? Ничего не растет. И что тогда? Тогда те, кто побогаче, должны делиться. Вот в этом суть. В этом вся социальная теория. Мы живем в обществе, и ты обязан смотреть на другого человека.

— А давайте попробуем построить идеальное иезуитское государство, например, в Басманном районе Москвы. Как  бы вы его устроили?

Отец Ховсеп поднимает брови — мой вопрос, с точки зрения практиков-иезуитов, чистый бред. Но задача уже поставлена. Он старательно морщит чистый лоб, как делают только очень доверчивые и искренние люди, и честно начинает конструировать новый Парагвай.

— Мы, иезуиты, полагаем необходимым понятие власти. Что католическая церковь говорит? Власть от Бога. Хотя это тоже иногда надо посмотреть, — отец Ховсеп строго грозит пальцем.

Палец отца Ховсепа указывает на важную католическую проблему.

Так же, возможно, строгий палец иезуитов грозил латиноамериканским диктаторам в середине прошлого века. Тогда множество отцов-иезуитов перешло на сторону повстанцев и стало реально участвовать в вооруженной борьбе. Латиноамериканское католичество на глазах начало леветь и краснеть. Местные воинствующие иезуиты придумали целую науку под названием «теология освобождения».

Папа Иоанн Павел II так этим возмущался, что хотел снова распустить орден. Кстати, одним из тех, кто не поддался соблазну левых идей, был будущий папа Франциск, тогда еще простой священник. Именно тогда началась его карьера, в конце концов приведшая на вершину католической иерархии. Но, судя по рассуждениям отца Ховсепа, вопрос до сих пор не закрыт: что важнее — сохранить в неприкосновенности принципы гуманизма и смотреть на мучения угнетенных или пойти и помочь другому?

— Но мы сами, иезуиты, политическую власть на себя не принимаем, — мы с отцом Ховсепом возвращаемся к Басманному государству. — Так в редукциях было. Был верховный  иезуит, но был совет местных племен, который решал все практические вопросы. С чего мы всегда начинаем? Изучаем местную парадигму. Какие здесь традиции, условия, нужды. Например, российские. Нужно иметь в виду историческую ситуацию, культурную, религиозную, социальную — все, какие есть. Исходя из этого, ты строишь свою политическую систему. Но вместе с тем нужно иметь ясные перспективы, цели, которые опираются на конкретные ценности. Моральные, христианские, общечеловеческие. Это раз. Потом — опыт. Нужно подбирать людей с конкретной компетенцией. Это два. Далее, никогда один человек не сможет руководить эффективно. Нужен компетентный совет. Этот совет регулярно должен встречаться — это инструмент саморазвития. Еще важна регулярная критическая оценка — то, что у нас, у иезуитов, есть. Что это означает? Мы проверяем то, что сделано, находим слабые места, исправляем и идем вперед. Ну, это в общем...

Отличный государственный курс, думаю я. Интересно, насколько это возможно в России?

— Но вообще я бы как-то не хотел сегодня Басманный район брать на себя, — делает шаг назад отец Ховсеп. — В России очень хорошая власть, она верно сделана. Но как это все работает? Как власть имеет в виду человека? Ведь нужен постоянный контакт с простыми людьми и проверка своих ценностей, скажем так. Иезуиты воспитывают элиту, и эта элита не должна быть отдельно от своего народа, она должна знать все обстоятельства этого народа и заботиться о нем. Это цель.

— Как вы этого добиваетесь реально?

— Ну, например, в наших школах есть такое социальное служение: дети, а это обычно дети из состоятельных семей, на одну неделю отправляются жить к техническому персоналу школы. И они живут у них в домах, едят то же, что и они, делают ту работу, которую делают они. Зачем? Потому что иезуиты воспитывают именно граждан.

Отец Янез Север приехал в Россию из США в 92-м году, и не куда-нибудь, а сразу в Магадан. Тогда он даже католиком не был. Как он сам говорит, приехал присмотреться. Присмотрелся — и все сошлось. Магадан 92-го года его потряс — это было то место, где он лично мог что-то сделать.

— С тех пор двадцать лет я в России, — говорит отец Янез. — И я счастлив.

— Как вы думаете, — задаю я последний вопрос спокойным и ясным отцам, — насколько ваши ценности востребованы здесь? Можете ли вы, как в Парагвае, изменить политическое лицо страны?

Отец Янез смеется, отец Ховсеп складывает полные губы дудочкой.

— А как вы думаете, здесь востребована человеческая ценность? — вопросом на вопрос отвечает первый.

— Мы маленькие маргиналы. Очень маленькие, — вздыхает второй.

Похоже, Басманному району столицы нет смысла рассчитывать на заговор иезуитов.

Opus Dei в поисках веры

Борис Филиппов не склонен превращать историю в игрушку политкорректности. Все вещи называются своими именами.
Общество всегда верит в существование тайной организации, влияющей на ход истории. Это не зна­чит, что она есть в реальности

— В XX веке для католической церкви главной проблемой был коммунизм, — продолжает он свой рассказ. — И по инициативе снизу появляется организация, которая должна с коммунизмом бороться: Opus Dei (лат. Opus Dei — Дело Божие, полное название: Прелатура Святого Креста и Opus Dei — «РР»).

Второго октября 1928 года в Мадриде католическому священнику, испанцу и будущему католическому святому Хосемарии Эскрива де Балагеру во время духовных упражнений было откровение о том, что святость доступна не только монахам, но и обычным мирянам. Повседневная деятельность и труд должны быть освящены. Этот путь мирского служения ведет к Богу так же, как и путь молитвенной аскезы.

Отец Хосемария создал не монашеский орден и не общественное движение. Под нужды Opus Dei Второй Ватиканский собор принял особый юридический статус — персональная прелатура. На языке католической юрисдикции это означает отсутствие территориальной иерархии, работу с каждым членом в отдельности, вместо монашеских обетов — договор, заключаемый между организацией и неофитом, и обязательное послушание в миру.

Сейчас Opus Dei насчитывает более 88 тысяч членов и присутствует в 68 странах мира. Россия оказалась охваченной одной из последних: официальное  представительство Opus Dei у нас появилось только в 2008 году.

— Все подобные организации создаются с одним изначальным посылом — взять на себя ответственность за церковь и дела этого мира, — говорит Филиппов. — И это очень правильно и очень хорошо. Но делают они это как? Через формирование элит, объединенных той или иной идеей. Понимаете, и масоны, и иезуиты, и Opus Dei — все они нацелены на работу с элитами. Но ведь сама по себе элита — это не христианский термин. В церкви, созданной Христом, нет места элите. Когда церковь с подозрением относится к масонам, это обоснованно. Но когда она сама создает такие организации, то…

Филиппов разводит руками.

— Меня Opus Dei чем покорили? Сама идея — как относиться к труду. Это старая средневековая идея — трудиться так, как будто ты трудишься на Христа. Opus Dei пытается ее реанимировать и вернуть в нашу цивилизацию. И эта идея очень красива. Но о каком труде идет речь? В Средние века речь шла о любом труде. Но члены Opus Dei не обычные люди. В Европе они занимают высокие посты: министры финансов, министры экономики, президенты банков, университетов. Понимаете, это люди очень сильные в мирском понимании слова. А система отношений в Opus Dei очень жесткая. Послушание беспрекословное. У них, например, нет кассы. Однажды у них кассир сбежал с общими деньгами, с тех пор они кассу не держат. Просто каждый член знает, сколько он должен Opus Dei. Кто-то половину, кто-то треть доходов. Когда нужно профинансировать какую-то программу, они мгновенно скидываются — и никакой кассы не нужно.

— А в чем выражалось сопротивление коммунизму?

— Opus Dei всего добивалась реальными делами. Они очень эффективны. Например, в Испании, где в подполье существовала самая сильная компартия Запада. Когда Франко понял, что одними репрессиями страну не преобразовать, он пригласил в правительство членов Opus Dei. И с этого момента началось некоторое экономическое возрождение. Много лет члены Opus Dei были министрами экономики франкистской Испании. И Франко открыл Испанию миру под их воздействием. У Opus Dei нет армии, но они могут одной только организацией труда добиться всего.

— Добиться чего?

— Понимаете, — Филиппов изо всех сил пытается вместить в один час разговора всю историю римской церкви, — существует некая католическая социальная доктрина. Она не только с коммунизмом не дружит, она и с европейским либерализмом тоже не дружит. Основной принцип, который провозглашают папы: вопросы экзистенциальные, вопросы жизни и смерти нельзя решить большинством голосов. Что-то можно решить демократическим путем, а вот вопросы жизни и смерти — нет. Не все, что технически возможно, морально допустимо. Но сама по себе эта мысль не может быть демократически введена в государственную политику. Поэтому такие организации, как Opus Dei, выполняют очень важную функцию. Это кузница кадров. Причем высокопрофессиональных кадров. Если нужно куда-то поставить человека грамотного, не подверженного либеральным влияниям, то его берут из Opus Dei. Вот сейчас мэр Варшавы Ханна Гронкевич-Вальц — она член Opus Dei. До этого она была главой Центрального банка Польши. Профессионал высочайшего класса. Других не держат.

Перед подворотней дома 5 по Старой Басманной стоит указатель: «Шторы, матрацы, подушки». Здесь находится российский офис Opus Dei. Отец Фернандо Вера Зорилла встречает меня на лестничной клетке. В отличие от иезуитов, одетых в клетчатые рубашки среднестатистических москвичей, он в черной католической сутане. На лице роскошная улыбка, та самая, которой встречают заклятых врагов. Из-за спины отца Фернандо появляется не менее приветливый молодой человек «в штатском». Это не отец, а просто господин Дарюс. Литовец, топ-менеджер международной ветеринарной компании, член Opus Dei с пятнадцатилетним стажем — мирянин, взыскующий святости.

Два дня назад я говорила с отцом Фернандо по телефону. Услышав словосочетание «политические и социальные механизмы», добрый католик рассмеялся в трубку: это не к нам. В конце концов о встрече все-таки договорились, но…

Несколько минут длится обмен любезностями. Чай, кофе, пуленепробиваемые улыбки моих собеседников говорят о том, что настоящего интервью не будет. Я буду задавать вопросы, а они будут живо, искренне и крайне многословно на них не отвечать. Дальше любви и христианского добротолюбия мы не пойдем. Так и происходит.

— Наш инструмент — это рот, — любезно сообщает отец Фернандо. — Мы говорим и объясняем, почему нужно быть хорошими родителями, хорошими профессионалами, — вот наша миссия. Человек часто говорит: вот, мы отработали на работе и все, пришли домой отдыхать. А вот нет! Ты еще отец, и тебе надо отдать время своей семье… Ах, я снова начинаю проповедовать! — Он картинно зажимает ладонями свой миссионерский инструмент. — Но что поделаешь, семья — это мой конек!

— В чем суть договора между Opus Dei и новыми членами?

— Это очень просто. Мы обещаем, что все, что может дать церковь, будет доступно: поддержка священника, лекции, литература. А новый человек обещает, что он будет строго соблюдать церковные требования. Это очень просто.

— Что вы могли бы предложить России в качестве социального проекта? — настойчиво пытаюсь я пробить бронь улыбок. Безнадежно!

— Я бы хотел, чтобы вы это записали обязательно, — говорит отец Фернандо, тая от ласковой ненависти. — Если бы у меня были какие-то политические советы правительству, я бы остался у себя на родине в Мексике. Там убивают на улицах. А я родину люблю…

Дальнейший разговор становится бессмысленным. Еще пару часов мы нежно рассуждаем о преданности детям и любви к труду, пока отец Фернандо и господин Дарюс не начинают мучительно беспокоиться, что отнимают мое драгоценное время, которое я могла бы потратить на профессиональное совершенствование.

Их можно понять. Вплоть до скандальной истории с романом «Код да Винчи», где Дэн Браун якобы разоблачил страшные тайны общества, доступ журналистов в Opus Dei был категорически закрыт. После публикации романа двери для любопытных открыть все-таки пришлось. Но святые отцы и сами не понимают, что можно говорить журналистам, а что нет. Имена мирян — членов Opus Dei до сих пор хранятся в строжайшей тайне.

А между тем любопытство, не удовлетворенное до конца, — это страшная сила. Если забросить в Яндекс поиск по словосочетанию Opus Dei, все сомнения в существовании мирового заговора против России исчезнут окончательно. Тайный союз Ватикана и США, вербовка агентов, работа по разрушению территориальной целостности — все это Рунет сладострастно готов приписать Opus Dei.

Но, похоже, проблема не в заговоре, а в том, что борьбу добра со злом никто не отменял. Главный дефицит мировой политической практики — это дефицит ценностей. Opus Dei суть отчаянная попытка Ватикана эти ценности сохранить.

— Понимаете, в чем тут штука, — объясняет мудрый Борис Филиппов. — Что всем этим министрам, мэрам, президентам дает Opus Dei? Только одно — хорошее религиозное образование. А что такое верующий человек? Это тот, кто умеет различать добро и зло. Мы можем сколько угодно печатей ставить на документах, сколько угодно подписей собирать — это все равно ничего не значит. За этим не стоит система ценностей. А эту систему ценностей тысячу лет обеспечивает только христианство. Уберите из Америки христианство — там останется чистый тоталитаризм. Там работодатели так рассуждают: если при приеме на работу человек предъявляет свидетельство о каких-нибудь религиозных курсах, он имеет преимущество в любых сферах. Почему? Потому что он знает, что такое хорошо и что такое плохо. И к этому можно апеллировать. А человек, который только на либеральном мировоззрении основан, который сам себе мораль выбирает, — к чему там апеллировать?

— Но православие — это тоже христианство… Почему у нас оно так не работает?

— А потому что тысячу лет назад у католиков была церковная реформа, благодаря которой монахи вышли из монастырей, чтобы изменить мир. И они очень многое сделали. Например, создали кодекс ведения войны: женщин, вдов, сирот обижать нельзя. Это просто другое понимание места церкви в мире. Там церковь активна. Она взывает к личной ответственности каждого. И за этим большая традиция стоит.

— А наша церковь?

— К сожалению, нет. И я не понимаю почему. Возможно, потому же, почему западное общество во время кризиса не ждет помощи руководства — «Вот приедет барин — барин нас рассудит», — а само начинает вырабатывать антитела. Ведь ни иезуитов, ни Opus Dei папы не создавали. Просто собиралась группа людей, которых волновали церковные проблемы, и они создавали вот такие структуры. Сами, понимаете, сами! Потом уже папа принимал их под юрисдикцию. А у нас нет ни малейшей инициативы снизу. И что тут могут сделать все эти масоны или католики, если они все апеллируют к личности?

— То есть все эти организации существуют в России как масло в воде? Они обречены на изоляцию?

— И никакого влияния здесь они оказать не могут. Ничего. Совсем ничего…

И снова я выхожу в предгрозовую ветреную Москву. И снова над головой ходят тучи, а где-то вдалеке бумкает гром. Что такое заговор, думаю я. Решения, принятые в узком кругу посвященных? Но реформы начала 90-х, Беловежское соглашение, законопроекты последних лет принимались группами лиц, о которых точно известно лишь одно: они не масоны и не католики. Мне нечего сказать испуганным россиянам, кроме того, что заговора не существует. Существует совсем другое: добро, зло и человек, распятый между ними. Никто не научит нас свободе, равенству и братству, никто не научит нас различать добро и зло. Все это нам придется делать самим