Тред №604159

"Тёмное познается более тёмным"
Евгений Головин
(Учитель Александра Дугина)
Прежде чем...

Прежде чем поразмыслить на тему сборника, необходимо выяснить, кто борется и с кем. Вопрос далеко не праздный. Трудно сказать что-либо определённое о человеке и ещё трудней - о Боге. Мы явились в мир сей, не зная о Боге, и можем умереть в такой ситуации, что нам будет не до него. Богоборчество в современном смысле - проблема относительно недавняя: речь идёт о противостоянии абсолютного "я" субъекта, индивидуума и всемогущего противника, Творца; ибо нелогично считать ересиархов "врагами" теофании в принципе. Равным образом, нельзя так называть атеистов, кои являются продолжателями деистов: если последние думали, что Бог после акта Творения перестал заниматься сотворённым, то атеисты просто исключают первопричину.

Мы говорим: Бог, Творец. Значит ли это, что богоборчество имеет место лишь в монотеистическом креационизме? Безусловно. Ведь язычник может сражаться только на стороне одного Бога против другого, принимать участие в распре Богов. В силу прирождённого нехристианства его нельзя считать "врагом". Сомнителен и мусульманин-богоборец, так как ему, кроме Имени, ничего о своём Боге неизвестно.

Итак: богоборцем следует назвать человека, воспитанного в правилах иудейской либо христианской религии, но восставшего против этих религий. Такой мятеж может быть скрытым или явным: в первом случае, дерзновенного следует считать индивидуалистом, во втором - апостолом. Индивидуалисты: Филон Александрийский, Спиноза, Вайнингер; апостолы: император Юлиан, Ницше, Лотреамон. Много противников у Бога-Творца, мы перечислили только весьма знаменитых.

Действительно, людям волевым и самостоятельным тяжело выносить сильнейший прессинг иудеохристианства, почитать послушание и смирение главными добродетелями, величать себя и других "рабами Божьими", в несчастьях надеяться на Провидение, остерегаться восторгов и неожиданных радостей. Николай Гартманн в своей "Этике" (1935) сказал решающую фразу: "Если допустить свободу отдельной личности, это неизбежно приведёт к отрицанию целевого детерминизма Божественного Провидения".

Гартманн холодно сформулировал итог многовековой борьбы с Творцом. В конце шестидесятых годов прошлого века Лотреамон написал одну из самых сильных книг в истории этой борьбы - "Песни Мальдорора". Там сделан аналогичный вывод: "Моя субъективность и Творец - это слишком для одного мозга".

Жестоко, без малейших компромиссов: "О Творец вселенной, я не забуду сегодня утром воздать тебе хвалу моей детской молитвой. Правда, когда забываю, в такие дни чувствую совершенное счастье: грудь расширяется, свободная от всякой душевной спазмы; расширяется навстречу просторам лугов; и, напротив, когда исполняю приказанный родителями тягостный долг и адресую тебе хвалебную кантику, меня угнетает её придирчивая тщательность, меня терзает уныние целый день. Мне вовсе не кажется разумным и естественным напевно бормотать всякую несуразицу, и я пропадаю в туманах одиночества...

...Зачем тебе мои жалкие молитвы? Ведь ты единым движением мысли создаёшь и уничтожаешь миры; по твоему капризу холера опустошает города, смерть когтит кого угодно, не взирая на возраст. Нет, я не хочу иметь дело с таким чудовищным другом." (Вторая песнь).

Итак, Мальдорор не признаёт теодицеи, равно как скрытого манихейства иудаизма и христианства: в последовательно проведённом монотеизме нет места Сатане, как средоточию Зла. Это ассоциируется с воззрениями Филона и Оригена, для которых Зло - только убывание Добра, Тьма - периферия Света. Но, в словах и действиях Мальдорора отражаются и другие выводы: либо Зло есть вторжение потусторонних хаотических сил в "разгерметизированный" мир Божий, либо... оно сопутствует Творцу. Нижеприведённая сцена иллюстрирует именно такое положение вещей: "...На сей раз хочу защитить человека, я, ненавистник всякой добродетели. В радостный и славный день я сбросил триумфальную колонну, на которой не знаю каким жульничеством начертались знаки могущества и вечности Творца. Четыреста моих присосок впились в его подмышку, и он зашёлся отчаянным криком...

...Творец, сохраняя удивительное хладнокровие в жесточайших страданиях, исторг из своего лона ядовитое семя на жителей земли. Но на его глазах Мальдорор превратился в спрута, восемь гигантских щупальцев, каждое из коих могло легко захлестнуть планету, рванулись к божественному телу. Из последних сил Творец боролся с беспощадными, упругими, тягучими кольцами, что давили его всё сильней... но я боялся подвоха и, насосавшись божественной крови, укрылся в своей пещере.

После напрасных попыток он отказался от поисков. Отныне знает моё логовище и не торопится с визитом. Теперь мы живём наподобие двух монархов, знающих силу друг друга, не могущих друг друга победить..." (Вторая песнь).

Такого рода фрагменты из Песен Мальдорора" обычно интерпретируют, как извечную борьбу Бога и Сатаны или, во фрейдистском смысле, как не менее извечную схватку непокорного сына с деспотическим "отцом первобытного племени".

Ситуация Сатаны крайне сложна, ситуация Мальдорора крайне сложна.

Поливалентные агрессии Мальдорора невозможно уловить какой-либо схемой. Кроме изощрённых убийств и перверсий, он свершает и так называемые "добрые дела", что тормозит обвинение в тривиальном сатанизме. К тому же борьба с Творцом не выражена идеей фикс. В знаменитом отрывке о педерастах сказано так: "Зимняя ночь. Ветер гудел в соснах. Творец распахнул дверь посреди Тьмы и вошёл педераст". (Пятая песнь). Активная мужская ипостась - форма любви едва ли менее агрессивная, нежели страстные объятия спрута. Но Творец тоже владеет искусством метаморфоз, по ходу борьбы превращаясь в разные сущности, в том числе в орла и дракона. Чем он в таком случает отличается от Демиурга? Роль Демиурга, формирующая и организующая; он есть идея или сердце в материи, всегда манифестированно-живой. Бог-креатор творит "из ничего", ex nihilo, что принципиально непонятно не только александрийским комментаторам первых веков, но и вообще никому непонятно. Это сугубо абстрактная категория, имеющая в манифестированном мире только эмоциональный ответ. Когда же "ничто" приравнивают к весьма конкретному понятию "смерти", вопрос запутывается окончательно: ведь "смерть" - поворот, решающий момент перехода одной формы Бытия в другую.

Смиренное, рабское прозябание между двух "ничто" никак не может устроить свободного индивида. Отсюда - возведённое в крайнюю степень богоборчество Мальдорора, безусловный "сатанизм" с иудеохристианской точки зрения.

Так называемый "сатанизм".

Каббалист Иоганнес Рейхлин (15-16 вв.) в своём "Толковании слов греческих и еврейских" трактует "satanatos" как "силу смерти", "свет бессмертия в смерти" и понимает Люцифера как "свет, нерастворимый всемирным растворителем (Alcahest)". Демонолог Джулиано Синистрари (16 в.), анализируя многочисленные сатанинские культы, приходит к мысли об извечной борьбе язычества с монотеизмом. Действительно, любая сорселерия, нигрогнозия (чёрное знание), астромедания (наука о чёрных звёздах) - всё это так или иначе апеллирует к ритуалам языческим и гностическим. В широком смысле слова - "сатанизм" есть борьба против любого "демиурга-узурпатора", будь то Атон, Шамаш, Сатурн, Зевс, Аполлон, Иегова, Христос; борьба свободного дионисийского динамиса против деспотии статики. Причём это утверждение динамиса не преследует целью интронизации другого узурпатора и, тем самым, кардинально отличается от мятежа "угнетённых корпораций". Если говорить о "целесообразности", то цель "чистого сатанизма" - магическая андрогиния, символизированная единением утренней и вечерней звезды (Геспер и Веспер) в Люцифере-Меркурии-Иштар. Отсюда LIM - одно из имён Люцифера в оперативной магии. Но великая инициация распалась на два более или менее враждебных направления. Осень Средневековья уже застала конец огненного палингенеза (резко выраженной "мужской" магии: на эту тему осталось несколько писем Пико де Мирандело); Возрождение и Новое время характеризуются расцветом чёрной магии, или "магии чёрной воды" (aqua nigra, sal nibri). В этой области натуральной магии используются объекты и утенсилии направленного действия, имеющие опосредствованную связь с центральной земной луной: одна из высших целей данной магии - получение "чёрной лунной магнезии", инфернального аналога философского камня. Одно из многочисленных свойств этой субстанции - превращение простых металлов в простое серебро или золото; равно как простых камней - в драгоценные. Возможен и обратный процесс. От фильтров, составленных при участии "чёрной лунной магнезии", ржавеют металлы, тускнеют алмазы и светляки, падают птицы, пропадает мужская потенция. Причем необязательно, чтобы подобный фильтр находился в непосредственной близости к объекту.

"Сатана" - собирательное и до крайности неточное понятие, донельзя упрощённое церковной догматикой. Его общая андрогиния соединяет любые языческие культы, известные христианскому миру. Поэтому инквизиторы и демонологи (как правило, юристы и теологи по образованию) не могли, да и не хотели "объективно" разбираться в мифологических проблемах сатанизма. Они видели и чувствовали грозные знаки ужасающих катастроф, инфернальный тлен. Королевский прокурор Жан Боден пишет в "Демономании колдунов" (1585): "Упомянутая Мадлен Тибо созналась, что вкупе с подругами завлекала служителей церкви: после непристойных оргий, преданные Сатане распутницы убивали их, разрезали на части, сбрасывали в расщелину, именуемую "влагалищем дьяволицы Дианы" и там сжигали. Пепел сей использовался для таких дел, о коих лучше не говорить".

Любые политеистические культы подходили под общее определение "сатанизма"; враг, в зависимости от ситуации эпохи, принимал любые обличья - от козлоногого Пана до рогатой, перепончатокрылой Гекаты, уже не говоря о героях языческих верований той или иной области. "История дьявола" заняла бы тысячи томов: ведь даже "Евангелие дьявола" Клода Сеньоля (1958), повествующее о демономании в трёх французских провинциях, потребовало объёмистой книги.

Здесь нет возможности подробно разрабатывать тему, набросаем лишь несколько общих соображений. Иудеохристианство принципиально против конкретной жизненной ориентации, говорит ли оно от имени "ничто", "небытия", "абсолюта" или "царствия небесного". Экстраполяция умозрительного "мира иного" всегда губительна для "этого", подлунного; вести "оттуда" проникают "сюда" в виде абстрактных категорий и ригидных моральных норм. Неудивительна жестокая реакция природы - великой Матери. Если в античных цивилизациях колдовством и чёрной магией занимались только люди, преданные специальным культам, то на исходе Средних веков и в Новое время подобная деятельность приобрела неслыханный размах. Когда душа постигает энергии и образы иных миров, начиная с центральной, манифестированной, "здешней" ситуации; когда душа постепенно развивает сферы своих явных, смутных, неявных восприятий, и разум тем или иным способом участвует в процессе - это одно дело. Но если авторитарные группы диктуют законы и систематику жизни, апеллируя либо к Творцу, либо к "царствию небесному", и к тому же грозят всякими карами за ослушание - подобное не может не вызвать агрессивных ответов. И, поскольку эти мужские группы насильственно утверждают примат патриархальной религиозной идеи, возникает мятеж против духовного мужского авторитета вообще. Любопытен следующий факт: за три века от авторитета инквизиции пострадало приблизительно триста тысяч человек ("ерунда" по сравнению с гекатомбами двадцатого века), причём от сего числа колдуны составили около одного процента. Это означает, что в определённом аспекте можно расценивать активность инквизиции как борьбу с женским европейским бунтом. Нет практически ни одной книги по демонологии, где не провозглашалось бы, что женщина есть гибельная бездна и лучшая приманка Сатаны, а тело - вообще (как женский принцип сравнительно с Духом) достойно презрения и всяческих экзекуций. Но, во-первых, тело, душа и дух взаимосвязаны по линии субтилизации материи и материализации Духа; и затем, человеческое тело "смешано" из мужских и женских элементов. В психологическим плане "женщиной" следует назвать существо, преимущественно по-женски материализованное и ориентированное в преобладании центростремительной тенденции. Согласно традиции, мозг - женская, лунная субстанция, сердце - солнечно-андрогинная; сердце проявляет в мужском организме центробежную, квинтэссенциальную, экстенсивную активность, в женском - центростремительную, интенсивную. Сердце суть центр, причастный "эфирному телу души". Через сердце идёт ось микрокосма. "Мужская вода тяготеет к женской земле, женский воздух - к мужскому огню" - так писал Парацельс в книге "Парамирум". Отсюда понятна организующая, квинтэссенциальная роль сердца в ситуации человеческих "элементов".

Далее: женщина ПЕРВИЧНА в процессе манифестации подлунного бытия, что резко отрицает патриархальная доктрина креационизма в своих парадигмах: Ева от Адама, дерево корнями вверх, непорочное зачатие. Это легитимно в том случае, если парадиз был расположен в надлунной сфере и следствием грехопадения явилось изгнание прародителей в подлунный мир. Но эта интерпретация мистическая, а не официально технологическая. Инквизиция, объявив войну женщинам в частности и Великой Матери вообще, пробудила мятеж женских элементов в мужском естестве, освободив лунную мозговую субстанцию от доминации сердца.

Монотеистическая агрессия, особенно в её крайних формах, привела к постепенной утрате мужской духовной самостоятельности, разорвала связь интеллекта сердца и церебрального рацио. Мозг перестал получать от сердца необходимую интеллектуальную энергию и принялся охотиться за ней, привлекая из внешнего мира. Познание и Бытие разделились, познание подчинилось приобретательскому инстинкту, и мужская экстенсивность направилась в сугубо "женские" цели. Познание, изучающее внешний мир для расширения сферы влияния и планов его эксплуатации - только рационально отточенное "женское любопытство". Учёный, словно хорошая хозяйка, занялся систематизацией, упорядочением объектов, в основном - изучением их практических свойств. Хозяйку мало интересует монолог закипающего чайника; учёный пренебрегает качествами, к примеру, полевого шпата, понятого как живое существо. Но сходство чёрной магии и экспериментальной науки, тем не менее, очевидно, несмотря на разницу мировоззрений. Наблюдать работу ведьмы в лесу или "лаборатории" весьма поучительно. Ведьму отличает изумительная эрудиция и память, смелость эксперимента и виртуозная комбинаторика. Некоторые "разделы" чёрной магии доступны лишь очень малой группе "специалистов". И если оператор натуральной магии входит, так сказать, в дружественный контакт с живой природой (для магии нет смерти, и, разумеется, нет "мёртвой" природы), то ведьма стремится к доминации и узурпации. Сходные мотивы определяют и "научное познание", которое стремится "владеть силами природы и направить их на пользу человеку". Непонятно, что хуже: сознательная жестокость ведьмы или бессознательная жестокость учёного, рассекающего объекты, которые даже он признаёт живыми (подопытных животных), экспериментирующего в "гуманных" целях.

При сходстве методов, разница мировоззрений весьма велика: ведьме открыто вертикальное измерение бытия (согласно символике креста), и она знает, что делает - борется с патриархальным Небом во имя "райха матерей". Учёный - в этом смысле, действительно, ученик чародея, - ограниченный горизонтальным измерением, жёсткой альтернативой "жизнь и смерть" - олицетворяет мужчину, низведённого до роли слуги и подмастерья и мало чем отличается от кастрированного пленника Пентесилеи, царицы амазонок. Он атеистичен по отношению к патриархальному пантеону, поскольку его жизнь и научные занятия - только служение материи, бессознательный культ Великой Матери.

Как же так, возразят, а где "красота дьявола", демонический шабаш, освещённый фонтаном огненной спермы из ледяного фаллоса Бельфегора? Вся эта романтика - в далёком прошлом; уже Гёте использовал манускрипты 14-15 веков. В двух весьма интересных книгах: "История чёрной мессы" и "Чёрная месса. Поэзия и документы" вопрос освещён достаточно подробно. (Arnold Berg. Geschichte der Schwarzen Messen, 1902; Schwarze Messe, Dichtunten und Dokumente, 1975). В литургиях чёрной мессы (рукописи, гравюры, свидетельства), начиная с четырнадцатого столетия, однозначно фаллическое божество постепенно вытесняется гермафродитическим, а затем - женским (Мы здесь не касаемся современного "сатанизма", который, за редким исключением, имеет синкретический, либо пародийный характер). Сначала "алтарём" был обнажённый мужчина, потом - мальчик или гермафродит; обнажённая женщина появилась не ранее шестнадцатого века, равно как ритуальное сожжение мужских гениталий. В романе Майринка "Ангел западного окна" при чёрно-магическом посвящении в небе вспыхивает чёрный треугольник богини Исис, знамение будущего ритуала (действие идёт в середине шестнадцатого века).

Но лучшая мифологическая иллюстрация угасания мужского начала - история доктора Фауста - от Faustvolksbuch (народная книга о Фаусте, 15 века) до романа Томаса Манна. Герой народных легенд умел сводить молнию с неба и с её помощью превращать гранитную глыбу в золото (т. н. молниеносный путь в хризопее); восстанавливать из пепла растения, зверей, людей; без труда избавлять от наговоров и чёрно-магических эффектов; славился как шутник и мастер остроумных проделок. Сказано о нём: "Und nahm sich Adlersflügel" - "взял себе крылья орла".

Фауст Кристофера Марло (вторая половина 16 века), сохранив жизнелюбие и остроумие прототипа, фигура уже проблематичная и сомневающаяся. Герой Гёте, мрачный и разочарованный маг, становится жертвой остроумца Мефистофеля, который погружает его в женский космос вплоть до подземного "райха матерей". Адриан Леверкюн - герой "Доктора Фаустуса" Томаса Манна, в ходе подобного мифологического регресса, образ совсем декадентский. Он попросту уничтожен дамами - одна им пренебрегает, другая награждает сифилисом, причём дьявол охотно берет ответственность за эту награду. Единственный реликт "фаустизма" - магический квадрат на стене комнаты Леверкюна. Кстати сказать, в мужской инициации никогда не использовались ни магические квадраты, ни вообще магия чисел.

В семнадцатом столетии акцент медленно и верно переместился на умозрительно-спекулятивную мистику и каббалистическую комбинаторику, натуральная магия стала превращаться в естествознание. В чём различие? В социальном отношении к природе. Натуралистов той эпохи начали интересовать не столько объекты сами по себе, сколько их сложные взаимосвязи, которые в итоге распадаются на простые инстинкты и периодичность. Главное - не проблематичный внутренний мир цветка и бабочки, крота и древесных корней, но их закономерная функциональность, доказывающая логичную самодостаточность Матери-Природы: она не нуждается в небесном Творце, но, возможно, лишь в перводвигателе. Потом закон сохранения энергии устранил и это недоразумение.

Молния, гром, ливень - не проявление неведомой Оплодотворяющей силы, но результат природных процессов. Нет автономного Фаллоса, есть пенис, чья активность обусловлена лунными фазами; нет эйдетического Интеллекта, есть рациональное мышление, его функциональность подчиняется тем же законам, что и движение созвездий.

Монотеизм против язычества, Мать-Природа против патриархата. Кастрация Урана и Сатурна, разрывание на куски Загрея-Диониса, распятие Христа, рассечение бобового короля...

"Его гениталии заройте в центре, его кровью полейте вспаханное поле" - так сказано у Павсания в "Гимне матери Деметре". Природа может ассимилировать всё что угодно - чудовищные агрессии Тифона и титанов, любые катастрофы и катаклизмы - это лишь интенсифицирует её децентрализованную самодостаточную субстанцию - но никогда не примириться с богами, героями или просто одинокими Путниками, которые, повзрослев, хотят её покинуть.

"Большинство людей блуждает по дорогам жизни, оставаясь симбиотически связанными с матерью, отцом, семьей, расой, государством, общественным статусом, деньгами, богами и т. д. Не желая или не в силах разорвать пуповину, они остаются рождёнными лишь отчасти, более или менее живыми." (Эрих Фромм. Дзен и психоанализ.)

Как мы пытались выяснить на предыдущих страницах, напряжённая богоборческая тенденция обусловлена языческим миропониманием и ненавистью к Творцу - легислатору и узурпатору. Но это общая тенденция, а интересующий нас сборник молодых, в основном, поэтов составлен здесь и теперь: здесь - в постсоветской России, теперь - в годы неуверенности и разброда. Закрадывается постепенный вывод: не есть ли кощунства и богохульства касательно Творца и троичного догмата (чем блистают, к примеру, стихи Виктора Красникова), не есть ли это экстраполяция на иудеохристианского Бога, ненависти к советскому режиму первобытного отца? Что режим был именно таков, сомнений нет. Вот комментарий К. Г. Юнга к роману Р. Хаггарда "Копи царя Соломона": "Первобытный отец-узурпатор всегда сын материи, великой материи, абсолютной смерти. Ужас перед ним иррационален и зависит от нашей веры в категорический авторитет, который, по сути, синонимичен "ничто"". Читаем Виктора Рогова:





Он вышел из опричной пены,
Палач в недрёманном пенсне...
И вывел формулу измены..
Его боялись и во сне!..
...И я живу, судьбе не веря:
Живу, а нА сердце свинец...
И если завтра будет Берия
Венцом творенья - мне конец...
Существует совершенно нелепое и очень "материалистическое" соображение, что "отец первобытного племени" - субъект могучего телосложения, внушающий страх соплеменникам своими физическими статями. Понятно, подобный молодец может вызывать испуг, боязнь, дрожь в коленках, но не "иррациональный ужас", и справиться с ним не так уж трудно. Нет, иного формата особи возбудили столь серьёзную эмоцию у советского народа. Особи довольно невзрачные и плюгавые, втихомолку ошеломлённые распространяемой ими атмосферой "хоррора". Они весьма напоминают чертей в "Братьях Карамазовых" и "Докторе Фаустусе", они суть персонификации пустых центров, образуемых коловращением масс, авангардисты пустоты, всё более заполняющей жизнь белой цивилизации. Это "пустотные люди" ("hollow men" T. S. Eliot), от которых эманирует Пустота. Бердяев заметил, что русская революция страшна не столько репрессиями, сколько "маревом неотвратимой скуки". Подобное, правда, произошло не вчера и не в России. Это потеря энергичного интереса к жизни, вытеснение живого, пульсирующего внутреннего мира абстрактными всеобщими категориями. Более того: для, так сказать, "перелицованного" внутреннего мира эти категории обрели наивно-сумрачную конкретизацию:





Разъедает Дух - как щёлочь:
деньги, дом, семья, работа...
Я ж такая точно сволочь,
как другие: весь в заботах,
в смрадном преисподней зное,
что "мирская жизнь" зовётся,
в каждодневном скуки гное -
жду, что КТО-ТО отзовётся...
Это придумано не вчера, но в России. Стихи Дмитрия Силкана весьма напоминают (не правда ли?) макабрического Чехова, который точно так же пребывал под властью первобытного отца. Это ведь всё равно, назвать данного монстра "самодержавием" или "политбюро". Только Чехов не ждал "отзыва". Мучительный оргазм, отдых на траве, растворение в природе, одинокое умирание солнечного блика... Прав, наверное, Чехов. Этот ожидаемый "кто-то": мастер калейдоскопа, вербовщик, шизоидный экстатик?

Конечно, проще всего сказать: бросьте, молодые люди, копаться на свалке иудеохристианства, чтобы воспевать всякую вытащенную занозу! Может, вам просто осточертели ублюдки пустоты - рутина, будильник, скука, плюс "ночь, улица, фонарь, аптека?" Пустота притворяется Полнотой. Мы живём в царстве торжествующего Блефа, и религия сегодня - точно такой же блеф. Когда мы читаем, к примеру, строки Виктора Рогова:



Формально я русский, по паспорту то есть,
По картам натальным я кельт и индус.
Я думаю, это для Органов новость,
Пусть свежие факты мотают на ус.
А если серьезно, то хочется в джунгли,
Неплохо бы к морю: увидеть фиорды...
А здесь: ожиданий несбывшихся угли
И морды, совковые пьяные морды.


...полыхает подозрение: фиорды и джунгли - не такой же ли это блеф, как эти самые Органы и морды? Жажда бегства из этой "паскудной страны" настолько вызывающе-легитимна, что позволительно спросить: верная ли это интерпретация желания? Разлагающее влияние социума сказывается, прежде всего, в тенденции немедленного удовлетворения негативных или позитивных импульсов: индивид теряет своё психологическое пространство и становится жертвой любых притяжений и отталкиваний. Это проблема экзистенциальной ситуации вообще, а не только тех или иных соблазнов, или раздражений. Симбиотическая связь с отцом, матерью, государством, религией, о которой писал Эрих Фромм - имела, возможно, смысл в нормальной сословной цивилизации. Но в нашем варианте хаотического социума подобная связь гибельна. Чтобы стать живым, а не "более или менее живым" надо холодно сообразить следующий факт: мы не в состоянии спокойно и свободно принять какую бы то ни было религию, ибо пребываем в чудовищном пандемониуме, где искажены и извращены не только религиозные и философские понятия, но и самые элементарные. Мы, конечно, можем ненавидеть Иегову, иронизировать над Христом, но, в сущности, эти теоморфные единства нам чужды не менее, чем рекламируемые массовым неоспиритуализмом экзотические культы. Более того: самые примитивные из этих культов - карго, мандинго, джунга (поклонение чужеземным изделиям, свободный секс, употребление любых алколоидов) - нам гораздо ближе принципиально непонятных церковных ритуалов. Мы успешно построили "первобытное общество", о котором нам твердили в школе. Давайте вспомним: советские историки, не учитывая ни антропологии, ни этнографии, придумали для архаического прошлого модель дикого, суеверного, голодного, катастрофического коллектива, живущего сиюминутными заботами в постоянном страхе перед нападением аналогичного коллектива. Общество сие отличает самодовольство, тупость, спровоцированная лихость. Виктор Красников:





Ах, что за зима, благодатное время!
Вороны жируют в полях...
возьму автомат, суну валенок в стремя
и рысью поеду на шлях;
Знакома мне с детства лихая забава:
привычно залязгал затвор...
А если кому наша жизнь не по нраву -
то будет и с ним разговор!
Упомянутая "симбиотическая связь" растворяется ледяным огнём Интеллекта, "ничто" преодолевается энергичным нигилизмом. Здесь не поможет присущий советской интеллигенции "комплекс эскапизма". В самолёте мы повернёмся спиной ко всем этим "валенкам", "автоматам" и "совковым мордам", но не встретят ли нас в джунглях и на Монмартре "...красивые морды, от которых тошнит на экране" (Вертинский)? Родная земля и разбухающая на ней оторопь - почвенность, патриотическая приверженность заведёт только туда...





Где из крепких шершавых досок
Для свиньи я построил загон,
Словно сочный арбузный кусок,
Разломлю я свой аккордеон.
...как сказано у Андрея Добрынина. Стихотворение, весьма вероятно, воспевает радостный единоличный труд, но лирического героя - "маэстро", легко уподобить и мудрому и весёлому вождю, что заботился об экономическом процветании вверенной его попечению плотской массы. Конец стихотворения предостерегающе философичен:





И теперь её трогать нельзя
И нельзя вообще побороть:
Из-под слипшейся шерсти сквозя,
Розовеет могучая плоть.
Я гляжу на неё дотемна,
И восторга озноб проберёт:
Зазевайся я только - она
И меня моментально сожрёт.
Свинья в метафизической роли "зубастой вагины" - народ, бесконечная вселенная, природа - всепоглощающее женское начало; "маэстро" - первобытный отец, заклинатель, мана-персона.

Итак, богоборчество с демиургом-узурпатором - цель, современному человеку совершенно недоступная. Ему, прежде всего, надо "родиться", то есть порвать симбиотические связи и стать автономным существом. Для этого необходимо победить "чёрную луну микрокосма", утратить "внутреннюю женщину", связанную с макрокосмической подлунностью. И здесь имеет смысл прекратить галоп по данному сборнику и остановиться перед рассказом "Курочка Ряба" Виталия Ахромовича. Этот очень оригинальный и глубокий писатель недавно умер - в безвестности, как и водится в России.

Этот интереснейший и необычный экскурс в чёрную магию основан на странных взаимодействиях трёх фольклорных персонажей - курочки Рябы, мышки и бабы-яги. Повествование развивается без всякой сказочной напевности, в современной лексике и вполне отчуждённом тоне. Героини воплощают (символизируют) три женских типа. Курочка Ряба отличается "...любопытством и неизбывным чувством своего невежества; желанием узнавать, узнавать, узнавать..." Мышка "...привыкла к единоборству и противостоянию". Про Бабу-Ягу, понятно, можно написать много диссертаций, а потому остановимся лишь на авторской трактовке: она - мастер Томления.

От старика - единственного мужского персонажа - казалось, следует ожидать интересных магических активаций... Но нет, он только игрушка и жертва женских сущностей: "Старик за последнее время совсем остервенел: он решительно приготовлялся стать отцом. Не унимаясь, он преследовал Курочку". Однозначное мужское желание приводит к растворению во втягивающей женской субстанции. "Ряба высиживала не простое яйцо, она высиживала как бы НЕБЫТИЕ хозяина... Магия Рябы направлялась, таким образом, на высиживание яви стариковского не-бытия." Почему так? Потому что старик, подобно всем мужчинам, жертва Томления. Баба-Яга следующим образом поясняет это понятие: "В детстве в ребёнке нет страха. Ни страха, ни Томления. И потому он практически всемогущ, но уже в подростковом возрасте начинает нарастать неведомое, небывалое... приходит Томление... И Томление забирает себе судьбу человека - это чудовищный процесс, превращающий человека в раба". Томление - ласковое, непреодолимое притяжение Бездны, беспощадной смерти. Когда мужчина интерпретирует Томление как жажду обладания той или иной ценностью - ему конец, так как мужчина должен отдавать, а не брать..." Сфера "обладания" - сугубо женская сфера и цель женской магии - в завоевании центра этой сферы. Потому-то Баба-Яга и названа в рассказе "мастером Томления". Жизнь мужчины - в Жизни, жизнь женщины - в Смерти. "Томление - это стремление тела к самоликвидации. НИЧТО - вот радость Его", - так поучает Баба-Яга мышку - молодую "эмансипантку". "Томление жаждет удовлетворения, но неудовлетворенное Томление рождает победу... Я умею выращивать Томление и пользоваться им". Уроки пошли мышке на пользу: "...бабуля научила меня загорать под луной и впитывать её холодную мудрость". Мышка рассказывает курочке Рябе о великой мистерии Луны и сокровенном танце ведьмы на лесной поляне в ночь полнолуния: "Она ввинчивалась в подернутую серебром тьму. И мне уже трудно было различить небольшое веретено где-то у вершин деревьев. И вдруг, словно порывом, веретено расплеснулось в нечто уже совершенно нечеловеческое, словно колеблемый ветром кусок ткани, качаясь и раскачиваясь, стал спускаться на землю". Мышка, посвящённая в мистерию луны, от периферии продвинулась к центру подлунности: "...со мной теперь ничего не будет случаться, но только происходить". После малой мистерии три "лунных дамы" смогли реализовать "чёрную магнезию" под солнцем андрогинного Люцифера-Иштар. Жизнь старика ушла в снесённое Рябой золотое яйцо. "Золотое курочкино яйцо закружилось, поплыло по столу и со стола вниз, об пол. Оно со звоном распалось на две половинки, а из разбитого яйца выпорхнула тень, устремившись к Рябе, коснулась её и растворилась в курочке. Ряба подхватила мышку и стрижом вылетела из избы".

Довольно аналогичный процесс описан в знаменитом гримуаре четырнадцатого века "Курица Гермогена". Если Виталий Ахромович не знал того компендиума чёрной магии, остаётся лишь удивляться его интуиции.

Прежде чем...

Прежде чем думать о боготворчестве, надо разрешить проблему нормального автогенного рождения. Для этого не стоит рассеиваться по тем или иным "эзотерическим" дисциплинам, к изучению коих столь усердно призывают пионеры современной гинекократической цивилизации. Недурно написал Андрей Дронов:

Охолопить Нирваной движенье к Свободе -
Значит сделаться тем, что не будет тобой.

Так можно сказать о всех конфессиях, особенно об авторитарно-монотеистических. Повторим: сквозь грязный туман рационалистской, позитивистской, гинекократической эпохи нельзя разглядеть традиционных основ иудаизма, христианства или ислама. Мы проецируем на эти религии нашу затравленность, наши страдания и неврозы. Повторим вслед за Владимиром Авдеевым, улыбнувшись его уитменовскому пафосу:

"...я язычник оглашенный, я все религии переживу,
я до Христа был и когда его забудут, буду.
Меня, беспечного, мой культ хранит дионисийский, он силы
мне даёт и волю, а всем святошам невдомёк, где силы те берутся..."

Ага, скажут, культ! Да. Дионисийский динамис сжигает фундаменты и пьедесталы, освобождает сокровенную гибкость индивидуального бытия.

В четвёртом веке этой эры император Юлиан свершил тавромахию: он смыл проклятие Крещения кровью жертвенного быка.