Северный Кавказ и все, что с ним связано

Национальный
антитеррористический комитет:

Нейтрализованные в Нальчике два боевика
- входили в состав террористической организации Имарат Кавказ.
Боевики были причастны к целому ряду преступлений
- террористической направленности, в том числе
покушениям на жизнь сотрудников правоохранительных органов
- и гражданских лиц.

В РОССИИ 12:31, 10 августа 2015

Обвинение потребовало пожизненного заключения для экс-мэра Махачкалы
Саида Амирова обвиняют в организации убийства следователя СКР в 2011 году и обстрела торгово-развлекательного комплекса "Москва"



Москва. 10 августа. INTERFAX.RU - Сторона обвинения на процессе в Северо-Кавказском окружном военном суде по делу экс-мэра Махачкалы Саида Амирова потребовала для него пожизненного лишения свободы, сообщает корреспондент агентства "Интерфакс" из зала суда.
Представители гособвинения считают доказанными те факты, что Амиров является организатором убийства следователя СКР в 2011 году и обстрела торгово-развлекательного комплекса "Москва" в Каспийске в том же году, а его племянник Юсуп Джапаров - посредником в организации этих преступлений.
Представители прокуратуры просят суд назначить наказание Джапарову также в виде пожизненного лишения свободы, а другим подсудимым от девяти до двадцати лишения свободы.
Как сообщалось ранее, судебное следствие по уголовному делу Амирова и еще семерых человек завершилось 31 июля. Тогда ни экс-мэр Махачкалы, ни Джапаров в ходе допроса не признали себя виновными.
На скамье подсудимых - Амиров, его племянник, бывший заместитель мэра Каспийска Джапаров, трое братьев Ахмедовых, Мурад Алиев, Магомед Кадиев и Зубаир Мутаев.
Подсудимые обвиняются в совершении ряда преступлений, в том числе в убийстве исполняющего обязанности руководителя территориального следственного отдела СУ СКР по Дагестану, а также в организации и исполнении теракта в торгово-развлекательном комплексе "Москва" города Каспийска.
В зависимости от роли каждого, подсудимым предъявлено обвинение в покушении на убийство, посягательстве на жизнь лица, осуществляющего правосудие или предварительное расследование, участии в незаконном вооруженном формировании, бандитизме, терроризме и незаконном обороте оружия.
В 2014 году Северо-Кавказский окружной военный суд в Ростове-на-Дону вынес обвинительный приговор по другому уголовному делу в отношении Амирова и Джапарова.
Согласно материалам уголовного дела, они готовили покушение на руководителя отделения Пенсионного фонда Дагестана, борца Сагида Муртазалиева. Самолет, в котором летел Муртазалиев, должны были сбить из переносного зенитно-ракетного комплекса (ПЗРК), считает следствие.
Амиров был признан виновным в подготовке к теракту и организации незаконного приобретения, перевозке и хранения оружия, лишен госнаград и приговорен к 10 годам заключения в колонии строгого режима.
Джапаров приговорен к восьми годам и шести месяцам лишения свободы в колонии строгого режима.

Рабочая встреча с Главой Республики Дагестан Рамазаном Абдулатиповым
Р.Абдулатипов информировал Президента о социально-экономической ситуации в Дагестане.
13 августа 2015 года

Московская область, Ново-Огарёво


В.Путин: Добрый день! У нас вопросы традиционные: как полугодие закончилось, в целом какие планы?
Р.Абдулатипов: В целом работа идёт активная, наметилась достаточно позитивная динамика развития республики.
Во‑первых, главный вопрос, который волновал и из‑за чего я туда был командирован,  – это вопрос обеспечения безопасности и государства, и людей в Республике Дагестан. 2014 год – это первый год, когда мы прожили без террористических актов.
По уровню общей преступности сегодня в Дагестане (даже некоторые не верят, когда я цифры привожу, но это официальные цифры) в 3,2 раза меньше, чем в среднем по Российской Федерации. Это, конечно, огромная работа, мужественная работа сотрудников ФСБ, МВД, Следственного комитета, Прокуратуры.
Но вместе с тем нам удалось мобилизовать людей на неприятие экстремизма и терроризма. Если какой‑то период было сплошное сотрудничество с ними, сегодня этого уже нет. Хотя какие‑то угрозы, бесспорно, сохраняются, полностью эта проблема не решена. Вместе с тем считаю, что нам удалось свести к минимуму угрозы, которые шли от Дагестана для граждан Российской Федерации, для Российского государства. Я считаю это очень позитивной тенденцией.
Кроме того, восстановлена управляемость в республике. Изменена культурная среда. На месте домов культуры, которые были уже устаревшими по форме и по содержанию, во всех 52 районах и городах мы создали центры традиционной культуры народов России. И этот опыт может быть интересен даже для всей Федерации.
В 2012–2013 годах в Дагестане был самый «грязный» ЕГЭ. Мы в прошлом году и в этом году вместе с Рособрнадзором это положение исправили, получили даже благодарность от Правительства Российской Федерации за чистое проведение ЕГЭ.
Ротация кадров идёт. Фактически 50 процентов руководителей районов и городов мы сменили. Сейчас будут выборы в 20 районах и городах. Был целый ряд районов, Владимир Владимирович, где не было [среди депутатов] ни одной женщины, где не было молодёжи. Сейчас мы установили квоту, чтобы было минимум 25 процентов женщин, 30 процентов молодёжи в депутатском корпусе в районах и городах. Такая работа тоже ведётся.
Соответственно, создаются условия для экономического развития. По темпам экономического развития и по индексу промышленного развития Республика Дагестан сегодня находится в первой десятке. То же самое по темпам развития сельскохозяйственного производства. Мы на днях проанализировали – по производству региональной валовой продукции Дагестан прибавил 10 процентов. Это одно из первых мест [по стране].
Вместе с тем, конечно, объёмы ещё недостаточны, потому что падение промышленности было 75 процентов, сельского хозяйства – 70 процентов, сейчас это всё восстанавливается, и очень важно, чтобы эта позитивная динамика поддерживалась.
Вам спасибо и Правительству Российской Федерации, приняли постановление по опережающему развитию Республики Дагестан. И на сегодняшней встрече у меня главная просьба – ускорить принятие программы по республике. Программа подготовлена, согласована, находится в Правительстве. Я встречался с Дмитрием Анатольевичем, есть полное понимание, поэтому если будет с Вашей стороны такой сигнал, то мы сможем эти вопросы решить.
Вы прекрасно знаете, что Дагестан вообще называли страной поэтов, мастеров, страной учёных, и в этом плане мы тоже многое делаем. Открыли первый в стране Театр поэзии. «Театр развивается от Пушкина до Гамзатова…» – это такой проект. По‑моему, он будет интересен и для многих других субъектов.
В этой связи спасибо Вам за подписание Указа о праздновании 2000-летия основания Дербента, мы готовимся достаточно серьёзно, Правительство Российской Федерации оказывает большую поддержку, постоянное внимание есть и со стороны полпредства, со стороны [заместителя Председателя Правительства] Александра Хлопонина, который курирует этот вопрос как председатель оргкомитета [по подготовке празднования]. И конечно, дагестанцы ждут Вас на этот праздник.
В.Путин: Спасибо.

твой дом тюрма

Москва. 27 августа. INTERFAX.RU
Северо-Кавказский окружной военный суд в Ростове-на-Дону в четверг вынес приговор бывшему мэру Махачкалы Саиду Амирову, обвиненному в организации посягательства на жизнь следователя СКР и обстрела торгово-развлекательного комплекса в Каспийске.
По совокупности преступлений Амирову назначено наказание в виде пожизненного лишения свободы, сообщил корреспондент агентства "Интерфакс" из зала суда.
Остальные фигуранты уголовного дела также признаны виновными в инкриминируемых им преступлениях.
Посредник преступления, племянник Амирова, бывший заместитель мэра Каспийска Юсуп Джапаров, приговорен к 18 годам строгого режима. Непосредственный исполнитель, Магомед Ахмедов - 22 годам колонии строгого режима. Шамсутдин Ахмедов - к 10 годам колонии строгого режима, Абдулмажид Ахмедов - к 10 годам колонии строгого режима, Мурад Алиев - к 12 годам колонии строгого режима, Магомед Кадиев - к 13 годам колонии особого режима, Зубаир Мутаев - к 11 лет колонии особого режима.
Мера пресечения для всех подсудимых - заключение под стражу - осталась в силе до начала отбывания наказания.
Ранее сторона обвинения потребовала для Саида Амирова пожизненного лишения свободы, посчитав доказанным, что он является организатором убийства следователя СКР в 2011 году и обстрела торгово-развлекательного комплекса "Москва" в Каспийске в том же году.
Судебное следствие по уголовному делу Амирова и еще семерых человек завершилось 31 июля. Тогда ни экс-мэр Махачкалы, ни Джапаров в ходе допроса не признали себя виновными.
Ни Амиров, ни остальные подсудимые не признали свою вину и в последнем слове на сегодняшнем заседании суда.
На скамье подсудимых - Амиров, его племянник, бывший заместитель мэра Каспийска Джапаров, трое братьев Ахмедовых, Мурад Алиев, Магомед Кадиев и Зубаир Мутаев.
В 2014 году Северо-Кавказский окружной военный суд в Ростове-на-Дону вынес обвинительный приговор по другому уголовному делу в отношении Амирова и Джапарова.
Согласно материалам уголовного дела, они готовили покушение на руководителя отделения Пенсионного фонда Дагестана, борца Сагида Муртазалиева. Самолет, в котором летел Муртазалиев, должны были сбить из переносного зенитно-ракетного комплекса (ПЗРК), считает следствие.
Амиров был признан виновным в подготовке к теракту и организации незаконного приобретения, перевозке и хранения оружия, лишен госнаград и приговорен к 10 годам заключения в колонии строгого режима.
Джапаров приговорен к восьми годам и шести месяцам лишения свободы в колонии строгого режима.
Очередной судебный процесс по уголовному делу в отношении Амирова, Джапарова, а также еще шести человек начался в конце апреля.

В доме и.о. главы Пенсионного фонда Дагестана прошли обыски

Ранее следственные мероприятия начались и в здании главного управления бюджетной организации в Махачкале.

Вслед за офисом управления Пенсионного фонда Дагестана оперативники нагрянули с обысками в дом исполняющей обязанности главы организации. По предварительной информации, ряд следственных мероприятий связан с уголовным делом, возбуждённым в отношении начальника республиканского ПФР Сагида Муртазалиева. После того как он оказался под следствием, управление возглавила Руфийна Магомедова.

Раскрыта банда, главарем которой был депутат из Дагестана
Источник: http://ria.ru/incidents/20151106/1314911325.html

МОСКВА, 6 ноя — РИА Новости. Раскрыта банда, похитившая более чем 500 миллионов рублей, главарем которой был депутат из Дагестана, сообщает СК РФ в пятницу.

Как сообщает ведомство, в банду входил депутат народного собрания Дагестана Эдуард Хидиров и еще шестеро местных жителей.

Каково это — быть единственным американцем в Дагестане
7 декабря в 12:29

№117

ДЕЙВ ХЕЙТОН, 35 лет, Каспийск:

«Меня зовут Дейв, но все чаще я представляюсь Давидом или Даудом. Фамилию можно было бы сменить на Хаитов, но пока до этого не дошло. Я единственный американец в Каспийске, а до недавнего времени — во всем Дагестане. Сейчас в Махачкале живут два моих соотечественника, лингвисты, изучающие аварский язык. Но они уедут обратно в Штаты, а я останусь.
Моя любовь к Дагестану началась в университете. Я родился в маленьком городе в Висконсине, недалеко от Великих озер. Подростком я много путешествовал с отцом: он работал в фонде, который занимался гуманитарной помощью в Африке, и с четырнадцати лет я колесил с ним по Замбии, неделями живя в деревнях без воды и электричества. Именно тогда я стал интересоваться культурой других народов, поэтому и поступил на факультет антропологии в Университете Висконсина. Мы изучали всю Евразию единым блоком, а когда проходили культуру России, преподаватель мимоходом упомянул Кавказ и буквально парой слов обмолвился про Дагестан, где веками сосуществует рекордное число этнических и языковых групп. Мной завладела мысль: что это за место такое — Дагестан? Я решил обязательно там побывать. Это оказалось не очень легко осуществить, да и семья была не в восторге от моей затеи. Но я уперся и в 2005 году все-таки приехал в Дагестан. И возвращался сюда четыре года подряд.
Еще на последнем курсе я встретил свою будущую жену. Катя выросла в Москве, училась в МГУ и продолжила образование в Висконсине. Ее одноклассник погиб во Вторую чеченскую войну, и у нее было много причин не гореть желанием оказаться на Кавказе, так что герой в этой истории именно она — для меня, американца, все это значило гораздо меньше. В Штатах же ничего не знают о Дагестане, даже после взрывов на бостонском марафоне в прессе писали в основном про Чечню, хотя семья Царнаевых до эмиграции жила как раз в Махачкале.
В 2009 году, когда мы переехали в Каспийск, я собирался написать книгу. Скопил денег, получил грант — все это позволяло нам прожить здесь около двух лет. Тогда казалось, что этого времени хватит: я успею увидеть все, что нужно, написать милую книжку про Дагестан для западного читателя — из разряда тех, что кладут на кофейный столик, — заработать денег и прославиться. На деле все оказалось куда сложнее — чтобы просто обосноваться в Дагестане, потребовалось невероятное количество времени и сил.
Первым делом пришлось познакомиться с местной дорожной культурой. Чтобы ездить по республике, я купил белую «Ниву». Водить я учился в Замбии, дороги там еще хуже, чем в Дагестане, но в смысле вождения Африка скорее похожа на США, чем на Махачкалу, Дербент или Каспийск. Здесь даже в такси, когда вы пытаетесь пристегнуться, водители сердятся или обижаются. Если вы пристегнуты за рулем, вас обязательно остановит инспектор — ремень автоматически означает, что вы не местный и можете везти или замышлять что-то противозаконное.
Недавно я летал в Штаты, из аэропорта меня забирал брат: я сел на заднее сиденье и увлекся пейзажем, все казалось таким большим и красивым. Автомобиль запищал, брат оглянулся и чуть не подскочил: «Чувак, пристегни ремень!» Я настолько отвык, что даже не вспоминаю об этом. И когда мама, начитавшись новостей про очередной теракт, в ужасе звонит мне, я успокаиваю ее: «Послушай, я клянусь, самое опасное здесь — дороги». Я никогда не запирал машину, двери в нашем доме всегда открыты, трое наших детей ходят в обычную школу, и я спокоен за них. Уверен, что в автомобильной аварии умереть здесь шансов куда больше, чем в результате теракта.
Презрение к ремням безопасности, бравада — фундаментальная часть местной культуры и заложенной в нее воинственности. Характерен анекдот, который рассказывают здесь: «Однажды Китай объявил войну Дагестану, вся китайская пехота окружила Дагестан, и полководцы собрали совет. Было известно, что китайцы нападут на рассвете, сотни и сотни тысяч солдат. Царила мертвая тишина, лица генералов были сосредоточены и печальны. Наконец, за десять минут до рассвета, старейший генерал встал, ударил кулаком по столу и закричал: «Где? Где мы найдем столько земли, чтобы похоронить все тела?»
Агрессивное вождение я считаю производным джигитских традиций, на которые наложилось новейшее влияние гангстерской культуры. Поэтому «приоры» здесь опущены так низко к земле, поэтому почти все они черные и с тонированными стеклами — правда, после запрета это приобрело совсем комичную форму, когда на окна вешают занавески. Люди здесь понимают, что у них горячая кровь, они могут сигналить, подрезать друг друга, но очень редко они выпрыгивают из машин и лезут в драку. Я был свидетелем подобных сцен, но гораздо реже, чем в Стамбуле, Лос-Анджелесе или Чикаго. А главное, те же самые ребята из черных «приор» могут остановиться посреди дороги и пожертвовать жизнью, чтобы защитить бабушку или заслонить вас от пули. Когда моя «Нива» ломалась, мне ни разу не приходилось ждать помощи или куда-то звонить. Водители останавливались сами, а когда я хотел заплатить, всегда отказывались. После недавней поездки в Париж я осознал, что в каком-то смысле люди здесь более цивилизованны: по крайней мере, если с моей мамой что-то произойдет во Франции, я буду беспокоиться гораздо сильнее — в Дагестане, я знаю, о ней обязательно позаботятся.
Спустя три с половиной года я решил продать машину, но вовсе не потому, что не привык к местным правилам и дорогам. Я часто ездил за город и испытал все, что только возможно: однажды мне даже пришлось три дня ждать, пока вышедшая из берегов река Курахчай вернется в русло — моста через нее нет, проехать можно было только вброд. Дело в том, что ездить на машине американцу в Дагестане просто неудобно. Если меня останавливал полицейский, он долго рассматривал мой паспорт, а потом непременно звал товарищей посмотреть на него. Иногда они в шутку спрашивали: «Ты шпион, что ли»? И я отвечал: «Да-да, конечно!» А кто-то сразу звонил в ФСБ, так что мне приходилось ждать, когда приедет следователь и проведет допрос. Я заранее знал, о чем меня будут спрашивать и как отвечать на эти вопросы. Обычно все заканчивалось мирно, мы пили чай, офицеры ФСБ приглашали меня на хинкал или шашлыки, но каждый раз это рушило все планы.
Я уже давно ничего не испытываю, когда говорят, что я шпион. Проще согласиться, чем каждый раз читать лекцию про цели и задачи культурологии. Но я понимаю, почему так происходит: в голове у людей нет категории для меня. Коррупция в образовании процветает в Дагестане даже по российским меркам, разъедая академические институты, подрывая доверие к науке. Людям трудно поверить, что кто-то может быть заинтересован в изучении их культуры. Что бы я ни рассказывал, в конце они все равно спросят: «Хорошо, а на самом деле ты здесь зачем?»
Тем не менее с каждым годом я все больше чувствую себя здесь как дома. Очевидный спад в отношениях между Россией и США никак на мне не сказывается. Я вообще не люблю говорить про политику, мы с друзьями разве что шутим на эти темы. В Дагестане много стереотипов про разные этносы, и мы смеемся, что Джордж Буш — типичный аварец, шумный, отчаянный и недалекий, а Обама — лакец, хитрый и коварный.
Всего у меня здесь пять близких друзей. Только переехав в Дагестан, я подружился с куда большим количеством людей, но в каком-то смысле это было ошибкой. Никто не объяснил мне, как работает тухум — клановая система. Я не представлял, что становясь чьим-то другом, ты автоматически становишься другом всех его друзей и всей родни, обязательным гостем дней рождений, свадеб и прочих праздников. Так что человеку, который собирается жить в Дагестане, я бы в первую очередь посоветовал не заводить больше одного друга. Одного будет достаточно, чтобы никогда не скучать. Друзья буквально сражаются за мое время, но знаете, лишь с годами я узнал, что значит для них эта дружба. Одного не меньше трех раз допрашивали и настоятельно советовали прекратить общение со мной, с другими тоже проводили беседы.
Что меня совсем не пугает в Дагестане, так это оружие: я же американец, а не европеец. В детстве дед часто брал меня на охоту, я довольно рано научился стрелять. Потом мы два года жили в Северной Дакоте, где люди свободно разгуливают с оружием, и это стало хорошей подготовкой к Дагестану. Хотя культура оружия здесь, конечно, сильно отличается. Никогда не забуду свой первый Новый год в Каспийске: я думал, что началась Третья мировая война. Соседи палили из автоматов Калашникова прямо из окон. Но со временем я привык к этому. Стрельба в воздух по праздникам — как раз то, чего не хватает современной западной культуре. Мы слишком драматизируем все, слишком паникуем. От того, что на свадьбе разрядят в небо пару магазинов, никто не погибнет, а гости навсегда запомнят торжество. Когда я впервые побывал на стреляющей свадьбе, у меня в голове крутилась одна мысль: «Черт, какой же скучной была моя собственная».
Впрочем, мне не нравится то разгильдяйство, с которым местные порой обращаются с оружием. Заходит богатый человек в кафе, и его охранники просто бросают на стол свои автоматы. В одном кафе я даже видел на первой странице меню сумму штрафа за стрельбу в полоток — пять тысяч рублей. Да, время от времени в Дагестане случаются перестрелки между силовиками и террористами, зато здесь никогда не бывает скучно. Если в течение нескольких недель ничего не происходит и Каспийск начинает походить на обычный русский провинциальный город, то потом обязательно случается что-то очень смешное, очень страшное или загадочное.
Последние два года я изучаю музейное дело в Университете Лестера, который считается мировым центром подобных исследований. Следующим шагом станет написание диссертации — сравнительное исследование более чем ста сельских музеев Дагестана. Помню, как в Центре исламского искусства в Париже я встретил две каменные работы из дагестанского села Кубачи. А ведь в местных музеях сотни подобных артефактов, и я мечтаю о том, чтобы туристы увидели их. За шесть лет у нас в гостях побывало, наверное, пятьсот человек, в основном иностранцев. Никто не был разочарован, хотя случалось всякое. Но больше всего меня вдохновляет история моей собственной тещи. Она москвичка и всегда была против того, чтобы мы жили в Дагестане, здорово злилась на меня за то, что я утащил сюда ее дочь. Наконец этим летом она согласилась навестить нас, прожила в Каспийске месяц и была абсолютно счастлива. Она влюбилась в море, была поражена гостеприимностью наших соседей и даже взяла у меня почитать несколько книг по истории Дагестана. А в октябре приехала погостить еще на десять дней».

Цитата: k0t0b0i от 06.12.2016 12:05:44А пока давайте считать, что у вас есть подозрения, что государство финансирует еврейские школы, но подтвердить эти подозрения вы не можете.

тут Бабицкий в Чечню съездил, в статье и о школе в том числе, немного правда :)

Цитата: ЦитатаАндрей Бабицкий последний раз был в Чечне 11 лет назад. После знаменитой истории с обменом его имя у россиян ассоциировалось с террористами, а официальные власти обвиняли его в пособничестве Масхадову и Басаеву. За это время изменились и журналист, последнее время живущий в Донецке, и Чечня. Андрей Бабицкий для Лайфа съездил и написал о том, какой он увидел республику и её жителей.

Когда на горизонте появляется блокпост "Кавказ", на котором заканчивается Ингушетия и начинается Чечня, я произношу необязательное, обращаясь к своим спутникам — съёмочной группе Лайфа: "Въезжаем".
На самом деле на душе нехорошо, я совсем не хотел отправляться в это сомнительное путешествие, но предложили работу, и я взялся её сделать. Много лет подряд я описывал эту республику как скованное страхом и произволом пространство, в пределах которого при поддержке российских властей сложился унизительный, неестественный, насильственный режим, намертво обездвиживший чеченское общество. И теперь мне предстоит пересечь черту, отделяющую относительно комфортно обустроенную часть России, живущую по общим для всех правилам, от территории воплотившихся ночных кошмаров.
Нет, я, конечно, достаточно внимательно следил за происходящим в Чечне и поэтому давно уже понимал, что репрессивная чеченская машина уже как несколько лет постоянно сбавляла обороты и диких историй, характерных для первых лет кадыровского правления, когда шла война не на жизнь, а на смерть с ваххабитским подпольем, становилось всё меньше, однако суть самой системы не менялась. Модель жёсткого вертикального подчинения, обеспечиваемая пусть и прикрученным до вегетарианских значений репрессивным аппаратом, осталась прежней. От всего этого мне и было не по себе — и в Москве, и во Владикавказе, куда мы прилетели, и здесь, на границе.
Блокпост изменился кардинально. Во время двух чеченских войн это был переоборудованный из обычного милицейского дорожного контрольного пункта блиндаж, затянутый в бетонные блоки, закрытый мешками с песком и гирляндами колючей проволоки. Въезд в республику перегораживал шлагбаум. Тогда здесь стояли российские силовики, тщательно проверявшие документы. Мы, у кого не всегда было всё в порядке с аккредитацией, предпочитали не рисковать и объезжали "Кавказ" через Серноводск.
Сейчас шлагбаум снят, а вместо милицейской будки высится здание из красного кирпича. Сотрудников полиции на дороге не видно. Мы беспрепятственно проезжаем в республику. Ощущения странные. Я думал, что пропускной режим если и стал менее жёстким, то не столь существенно.

Что хотелось понять во время этой поездки? Справедливо ли широко распространённое в России убеждение, что Чечня и сегодня живёт по принципу "сколько волка ни корми, он всё в лес смотрит"? Что при изменении политической конъюнктуры на менее благоприятную для России при первой же подвернувшейся возможности чеченцы вновь попытаются отложиться, что идея независимости от России просто задавлена, но, если снять крышку с этого котла, она вновь пойдёт гулять по просторам республики, будоража головы и души. Что Кадыров — намеренно или нет — лукавит, утверждая, что Чечня сегодня в целом лояльна по отношению к российской власти, даже в большей степени, нежели некоторые иные субъекты федерации.
Ответ мне был известен ещё до поездки, но для того, чтобы он показался убедительным, нужна фактура: люди, их обстоятельства, их понимание собственного будущего. Всё это начинает проступать на поверхность почти сразу — в убогом придорожном кафе в Алхан-Юрте, куда мы заходим пообедать. Наше появление не вызывает ни малейшего удивления, тревоги или хотя бы любопытства, хотя понятно, что мы пришельцы из другого мира.
Русская девушка Настя, спецкор Лайфа, коротко стриженный оператор Серёга с внешностью скинхеда, ваш покорный слуга тоже не выглядит как кавказец — в прежние времена такая компания привлекла бы всеобщее внимание, доброжелательное или неприязненное, в зависимости от обстоятельств войны и понимания роли журналистов. В иные времена в них видели союзников, чаще же воспринимали как людей, сознательно транслирующих неправду.
Все действия полной хозяйки заведения были подчинены одной задаче — как управиться с нашим меню. Получалось немного неуклюже: для того чтобы приготовить салат, ей нужно было сходить в овощной ларёк, располагавшийся неподалёку, и купить там огурцы и помидоры, ещё 40 минут она не могла найти потерявшегося шашлычника, потом ей подсказали, что его можно вызвонить по телефону. Мы же, пока она хлопотала, сидели и пили чай, закусывая его свежим хлебом. Ни в одном её движении, ни в одном слове не угадывалось отчуждения, мы для неё были полностью своими, клиентами, которых нужно накормить, обычными путниками, заглянувшими к ней на двор, как заглядывают такие же другие — чеченцы или нет.
Это обескураживающее отсутствие вышколенности и сноровки у хозяйки, её нелепые поиски шашлычника вдруг образовали такую семейную атмосферу, что мы попросили ещё чаю и хлеба.

Если есть место в Чечне, где стоит попытаться отыскать обиду на Россию и отсутствие лояльности, то это расположенное на границе с Ингушетией село Бамут, разрушенное дважды полностью — и в Первую чеченскую, и во Вторую.

Я бывал здесь несколько раз в 1996 году. Тогда ещё, насколько я помню, часть села оставалась целой. Бамут стал символом дудаевского сопротивления. Федеральные войска не могли овладеть им в течение нескольких месяцев. Заняв позиции на прилегающих сопках, боевики держали оборону так долго и так упорно, что название населённого пункта стало восприниматься как имя легендарной неприступной крепости.
Мы заглянули в сельскую администрацию, которая оказалась аккуратным, но совсем небольшим строением, где в крохотном кабинете, обогреваемом так называемой дуйкой, обнаружили исполняющего обязанности главы Басхана Джоколаева. До войны в Бамуте, говорит он, проживало около 6000 человек, количество хозяйств (читай: домостроений) составляло 1872. На сегодняшний день население Бамута — это 400 человек. По итогам двух войн ни одного целого дома в селе не осталось. И сегодня и на въезде, и вглубь вдоль улиц теснятся руины, от вида которых появляется стойкое ощущение, что война здесь шла ещё вчера.
Бамут отстраивается постепенно. Начали его восстанавливать в 2006 году, и с тех пор построено или отремонтировано 180 домов. Я произвожу нехитрый подсчёт: за 10 лет 10 процентов от предвоенной численности. Значит, для того, чтобы вернуться к значениям мирного времени, потребуется ещё 90 лет. Делюсь своими сомнительными соображениями с Басханом Джоколаевым.
Он, как и ожидалось, со мной не согласен. Очень многие жители, покинувшие село, уже давно обосновались на новых местах — кто в Чечне, кто в Ингушетии. Они не планируют возвращаться. Дома строятся и восстанавливаются с учётом количества людей, которые стремятся и дальше жить в Бамуте. Таких тоже немало — они продолжают ютиться в центрах временного содержания, где условия жизни очень далеки от идеальных.
— Да вот хотя бы школа, она рассчитана на 340 мест, а в ней пока 84 ученика, — говорит Басхан. — Поехали.
Школа и впрямь производит сильное впечатление. Современное, как с иголочки, здание, широкие коридоры, просторные классы. Правда, из-за малого количества учеников в её пространствах держится отчётливый привкус послевоенного сиротства.
Директор школы Лиза Мержуева водит нас по классам, всё время что-то рассказывает, захлёбываясь словами, — то о школьной программе, то о выпускниках, поступивших в серьёзные вузы (стенд с их фотографиями украшает одну из стен), демонстрирует библиотеку и читательские формуляры (ученица 4-го класса читает учебник по российской стилистике) — очень узнаваемый типаж российского сельского учителя, всерьёз относящегося к тому, что он делает.
— Луиза, — смиренно вопрошаю я, — для чего вам такая гигантская школа, когда у вас так мало детей?
Все улыбаются, понятно, что это необидная и весёлая провокация, молодая женщина, подыгрывая, нарочито возмущается и широкими мазками рисует перспективы прекрасного завтра, в котором одной школы для Бамута будет мало.
Заходим на пару уроков и, пока оператор снимает детей, вслушиваемся в происходящее. Я замечаю, что речь маленьких чеченцев стала намного меньше акцентированной, русская речь звучит чисто и правильно.
Мы хотим попасть ещё куда-нибудь, но на дороге нас перехватывает машина, из которой выходят два чеченца лет под 60.
— Бабицкий, — спрашивает один из них, — меня не помнишь?
Я вглядываюсь, но нет, память молчит.
— Нам сказали, что журналисты приехали, мы решили посмотреть, кто такие, и сразу тебя узнали. Мы виделись в ставке Дудаева в первую войну.
Новые старые знакомые везут нас на окраину села к лесному массиву, где мы выходим из машины и километр идём по тому, что они называют пробитой дорогой — это значит, что лесной непролазный грунт просто проутюжил трактор. Они приводят нас к памятнику погибшим пограничникам. В 1996-м пятерых солдат-срочников похитили в Ингушетии боевики, привезли в Бамут и расстреляли. Пограничники установили в память о них стелу со звездой.
— Никто ни разу даже не подумал осквернить этот обелиск, — торопливо, перебивая друг друга, говорят бывшие дудаевцы, — мальчишки здесь летом купаются, люди приходят отдохнуть, шашлыки пожарить, а всё в целости-сохранности.
Почему они хотят сказать нам именно это? А просто таким способом нам пытаются объяснить, что они нам свои, и мальчишки наши — ваши, любители шашлыков — ваши, все 400 жителей села — тоже. Я спрашиваю людей, когда-то воевавших против России, повторится ли то, что было, не двинутся ли вновь чеченцы на поиски своего отдельного от российского жития, не дремлет ли под спудом жажда независимости.
Ни в коем случае, отвечают. Никто больше не захочет пережить всего ужаса войны, смерти десятков тысяч близких и неблизких, распада собственного уклада и всех основ жизни, собственного превращения в одичавших, потерявших разум и человечность существ. Хотите верьте, хотите нет: два немолодых мужика не врали, ни на грамм не слукавили. Они именно так думали, вглядываясь во внезапно подступившее из прошлого небытие. В этом я потом убедился окончательно, встречаясь, говоря с другими людьми. Таков, как мне кажется, общий настрой в чеченском обществе.


Ученики. Школа в Бамуте.
Фото: © L!FE/Дубровин Сергей
По дороге в Грозный мы прихватили с собой старика, который пытается сам восстанавливать свой разрушенный дом в Бамуте. Он всю жизнь проработал водителем и вспоминал по пути советские времена, которые, видимо, считал самым счастливым периодом своей жизни. Таким образом к пространству двух войн и новейшей кадыровской истории республики вдруг добавилось советское прошлое тогда ещё Чечено-Ингушетии, и мне вдруг стало ясно: чеченское время линейно — выплывая из России, оно туда же и возвращается.



ну и про театр

В Русском драматическом театре имени Лермонтова, роскошном, но пока ещё мало обжитом дворце с колоннами, нас встречает высокий, чуть зажатый молодой человек. Это главный режиссёр театра Ахмед Хамзатов.

Разговор длинный, путаный, но если подвести итог, то главное, что заботит Ахмеда, — это некоторая несформированность публики. Новая интеллигенция ещё только в процессе зарождения, театралы как порода людей, населяющая крупные российские города, здесь отсутствуют. Ахмед рассчитывает, что дети, которые приходят на детские спектакли, станут уже через 5–10 лет публикой его театра. Хотя нельзя сказать, что спектакли идут совсем без зрителей. По его словам, заполняемость залов составляет порядка 50 процентов. Если это так, то такой результат вполне хорош даже для некоторых московских театров.
Самая больная проблема — это гастрольная политика. Театр и сам с трудом может выбраться на российские подмостки со своими постановками и страдает из-за нежелания российских коллег играть на его площадке свои спектакли. Происходит это по двум причинам, каждая из которых вызывает у Ахмеда глубочайшее сожаление.

Во-первых, российский артистический мир — это сообщество, отравленное так называемой либеральной идеологией. Для них Кадыров — это тиран, сатрап и путинский опричник. Не желая приезжать в Грозный, они тем самым выражают свой протест против кровавого режима, установившего свой контроль над несчастной Россией.
Вторая причина — это элементарное непонимание ситуации в республике. Люди живут вчерашними, а лучше сказать, глубоко позавчерашними страхами, памятью о похищениях людей между войнами, раздутыми страшилками о произволе кадыровцев, тогда как сейчас в Чечне намного безопасней, нежели в большинстве субъектов Российской Федерации.
Настя не смогла удержаться от провокации и, изображая саму невинность, спросила Ахмеда, могла бы на подмостках его театра быть поставлена рок-опера "Иисус Христос — суперзвезда". Главный режиссёр театра имени Лермонтова ответил, что об этом нужно думать.
— Да, — согласилась Настя, — вот и Рамзан Ахматович говорил, что это кощунство.
— Конечно, кощунство, — развёл руками Ахмед.