Улыбаемся и машем, парни!

 
Утешая женщину:
 

1. Утешая женщину, хвалите её ни за что. Она красива и элегантна сама по себе, без документов и фактов.
   


2. Шаг второй - следует обматерить мужчину, который обещал счастье и наврал.  
   


3. Третий шаг, белое вино, понятно. 
   


4. Четвёртый – дать денег, отправить к морю. 
   

 
 
Женщина всегда хочет к морю. Невзначай она жалуется на ненастье. Покашливает выразительно. Зябко кутается. Измеряет температуру, свою и на улице. Оба градусника показывает молча, но со значением. Если же говорит прямо "я замёрзла, отвези меня в Канны", значит вы чурбан бесчувственный. 
 
Жара на даче женщине не подходит. Хороший климат начинается не ближе чем за тысячу километров от дома. Лишь где-то в Таиланде, ко всему прилипая, за минуту до теплового удара, женщина говорит заветное "как же здесь хорошо!"
 
Я не люблю обобщений, поэтому возьмём конкретную мадам Попову. Её муж, месье Попов, в рамках улучшения отношений отправил жену на курорт. Через месяц получил письмо: 
"Вынуждена задержаться. Пришли ещё денег." 
 
И всё. Никаких "целую в бусю". Ни "твой хомячок", хотя бы. Холодная точка в конце. Похожая на дырочку от пули. 

Попов заподозрил неладное. Но на юг не поехал. Скакать куда-то, хлестать по щекам незнакомых цыган не позволила северная гордость.  
 
 
Теперь о том, как утешать Попова: 
 

1. Мужчины любят факты. Хвалить надо в конкретных цифрах. Слова "всего двенадцать литров на сотню!" лучше, чем "какие красивые у тебя глаза". Это странно, но свойства автомобиля/ружья/велосипеда мужчина приписывает себе. А за рост, лысину, талию и аппетит отвечает жена.  "Сам-то я не толстый, просто она меня раскормила", - объясняет мужчина историю сплющенного мопеда. Ещё раз, качества железяк – заслуга мужчины. А толстожопие и косоглазие суть проделки жены. Так что хвалите его фрезерный станок. 
   


2. Второй шаг, напитки. Тут понятно, на сухую о любви не поговоришь. 
   


3. Третий шаг – следует похвалить женщину, которая сделала человека несчастным, как и обещала в ЗАГСе. Нужно сказать – "твоя грымза потрясающая женщина, всё-таки!".  Объясню: быть брошенным потрясающей женщиной почётно. Называя же беглянку глупой курицей вы намыливаете другу петлю. Запомнили? Бабу – хвалим!
   


4. Четвёртый шаг: никуда не едем, пьём на месте. 
   

 
 
Составив себе этот психологический конспект, я отправился утешать Попова. Дело было прошлой зимой, в холода. Попов живёт в Кокорякино, в доме с привидениями. Некая бабка померла, теперь перекладывает с места на место инструменты Попова. Всё приходится искать, особенно носки. На дальнейший рассказ бабка не влияет, хоть и участвует.
 
Попов признал вину. Он не смог объяснить жене красоту холодного климата. Прорубь после бани, мороженое в январе. А голоногие проститутки на морозе! А выносить мусор в трусах сквозь снежный буран? Где ещё такое возможно?  Сам Попов всегда готов отморозить руку, выкашлять лёгкое или схлопотать ангину, хотя бы. Он рад вернуться домой, звеня остекленевшими ушами. Настоящий патриот. 
 
Я возразил: женщинам, особенно красивым, французская жара нравится, а наше не нравится вообще всё. Этот гендерный диморфизм надо принять и смириться. 
 
Расхвалив таким образом жену Попова, я перешёл к возвеличиванию устройств, входящих в личность самого Попова. Расскажи, говорю, про свою замечательную печь! Можно ли с ней пережить оледенение?
 
Попов описал устройство печи. Кратко, без индийских танцев, но с ожогами и прищемлением пальца. У печи три дверцы и пять заслонок. 36 режимов работы плюс форсаж. Работает на картофельных очистках. Попов показал, как запускается этот звездолёт.
Он побежал по этажам, регулировал заслонки по таблице, напустил дыму. Дышать в форточку не разрешил.  Спросил, не сошёл ли я с ума, выпускать тепло на улицу. Пришлось лечь на пол, что само по себе согревает. Он снова бегал, двигал какие-то рычаги. Когда воздух в доме закончился совсем, Попов сам выскочил в окно. Я вывалился следом. Мы оказались в яблоневом саду. Ночь, мороз. Привидение бабки опустилось рядом. Судя по синей коже, призракам тоже нужен воздух.  
 
Печи других кокорякинских домов не столь технологичны. Они пускают дым в трубу. В безветрие деревня пахнет паровозом. Попов сказал, воздух-то, воздух какой у нас замечательный! Он по запаху определил, кто из соседей топит дровами, кто углём, а кто газетами, и что в этих газетах написано. Жизнь на природе развивает в человеке множество ненужных навыков. 
 
В эту ночь дым отечества был так себе. Как, впрочем, и климат отечества. Вдруг, за забором, из-под куста поднялся человек. Постоял немного и ушёл.
- Это Серёга. - сказал Попов. – У него канализация замёрзла. Он всё теперь делает в саду, закаляется. В нашей деревне никому великое оледенение не страшно. Вон там (указал на Зюйд-Вест) в сугробе спит Володька. Устаёт на работе. От него тоже жена ушла, к армянину. Моя хотя бы с французом сбежала. Климат им не тот. Нормальный климат, я считаю. Тульская область третий год подряд возглавляет список жарких стран. Со второго по пятое июня, особенно. В эти дни, если закрыть глаза и нос, и как-то слепней отогнать, Кокорякино не отличишь от Сен-Поль-де-Ванса. 
 
Я повторил все стадии утешения. Похвалил жену, потом печь. Ещё сказал, с точки зрения женщин Заполярья - мы знойные южане. Если в брачную газету "Гормон Якутии" написать про дом в под Тулой, цунами из невест выбьет сиськами ворота. 
Мы стали фантазировать о том, какие мы клёвые с точки зрения женщин Якутии. У нас слишком богатое воображение. Оно заменяет нам реальность.
 
Мы боремся с погодой, чтобы не бороться за любовь. Нет бы поехать, настучать в дупло соперникам. Мадам Попова обрадовалась бы такому вниманию. Ждёт ведь, надеется что муж приедет, сверкнёт глазом, обматерит. Вернёт домой, подарит новую фуфайку. Окурит дымом картофельных очисток. Да мало ли у нас ещё способов любовь выразить. 
 

    Пригибаясь, как солдат под обстрелом, я подобрался к окну и выглянул.
Дуб был на  месте.  Спиною  к  нему  стоял  на  задних  лапах  в  глубокой
задумчивости кот Василий. В зубах у него был зажат  цветок  кувшинки.  Кот
смотрел себе под ноги и тянул:  "мнэ-э-э..."  Потом  он  тряхнул  головой,
заложил  передние  лапы  за  спину  и,   слегка   сутулясь,   как   доцент
Дубино-Княжицкий на лекции, плавным шагом пошел в сторону от дуба.
    - Хорошо... - говорил  кот  сквозь  зубы.  -  Бывали-живали  царь  да
царица. У царя, у царицы был один сын... мнэ-э... Дурак, естественно...
    Кот с досадой выплюнул цветок и, весь сморщившись, потер лоб.
    - Отчаянное  положение,  -  проговорил  он.  -  Ведь  кое-что  помню!
"Ха-ха-ха! Будет чем полакомиться: конь - на обед, молодец -  на  ужин..."
Откуда бы это? А Иван, сами понимаете - дурак, отвечает: "Эх  ты,  поганое
чудище, не уловивши бела лебедя, да кушаешь!" Потом, естественно - каленая
стрела, все три головы долой, Иван вынимает три сердца и привозит, кретин,
домой матери... Каков  подарочек!  -  Кот  сардонически  засмеялся,  потом
вздохнул. - Есть еще такая болезнь - склероз, - сообщил он.
    Он снова вздохнул, повернул обратно к дубу  и  запел:  "Кря-кря,  мои
деточки! Кря-кря, голубяточки! Я... мнэ-э...  м  слезой  вас  отпаивала...
мернее - выпаивала..." Он в третий раз  вздохнул  и  некоторое  время  шел
молча. Поравнявшись с дубом, он вдруг немузыкально заорал: "Сладок кус  не
доедала!.."
    В лапах у него вдруг оказались массивные гусли - я даже  не  заметил,
где он их взял. Он отчаянно ударил по ним лапой  и,  цепляясь  когтями  за
струны, заорал еще громче, словно бы стараясь заглушить музыку:

                  Дасс им таннвальд финстер ист,
                  Дас махт дас хольтс,
                  Дас... мнэ-э... майн шатц... или катц?..

    Он замолк и некоторое время шагал,  молча  стуча  по  струнам.  Потом
тихонько, неуверенно запел:

                  Ой, бував я в тим садочку,
                  Та скажу вам всю правдочку:
                  Ото как
                  Копають мак.

    Он вернулся к дубу, прислонил к нему гусли и почесал задней ногой  за
ухом.
    - Труд, труд и труд, - сказал он. - Только труд!
    Он снова заложил лапы за спину и пошел влево от дуба, бормоча:
    - Дошло до меня, о великий царь, что в славном городе Багдаде жил-был
портной, по имени... - он стал  на  четвереньки,  выгнул  спину  и  злобно
зашипел. - Вот с этими  именами  у  меня  особенно  отвратительно!  Абу...
Али... Кто-то ибн чей-то... Н-ну хорошо, скажем, Полуэкт.  Полуэкт  ибн...
мнэ-э... Полуэктович... Все равно не помню, что было с этим портным. Ну  и
пес с ним, начнем другую...
    Я лежал животом на подоконнике  и,  млея,  смотрел,  как  злосчастный
Василий бродит около дуба то вправо, то  влево,  бормочет,  откашливается,
подвывает, мычит,  становится  от  напряжения  на  четвереньки  -  словом,
мучается несказанно. Диапазон знаний его был грандиозен. Ни одной сказки и
ни одной песни он не знал больше чем  наполовину,  но  это  были  русские,
украинские,  западнославянские,  немецкие,  английские,   по-моему,   даже
японские, китайские и африканские сказки, легенды, притчи, баллады, песни,
романсы, частушки и припевки. Склероз приводил его в бешенство,  несколько
раз он бросался на ствол дуба и драл кору когтями, он шипел и плевался,  и
глаза его при этом горели как у дьявола, а пушистый  хвост,  толстый,  как
полено, то смотрел в зенит, то судорожно подергивался, то хлестал  его  по
бокам.  Но  единственной  песенкой,  которую  он  допел  до   конца,   был
"чижик-пыжик", а единственной сказочкой, которую он связно рассказал,  был
"Дом, который построил Джек" в переводе Маршака,  да  и  то  с  некоторыми
купюрами. Постепенно - видимо, от утомления - речь его обретала все  более
явственный кошачий акцент. "А в поли, поли, - пел он, - сам  плужок  ходэ,
а... мнэ-э... а... мнэ-а-а-у!.. а за тым плужком сам... мья-а-у-а-у!.. сам
господь ходе... или броде?.." В конце концов он совершенно изнемог, сел на
хвост и некоторое время сидел так, понурив голову.  Потом  тихо,  тоскливо
мяукнул, взял гусли под  мышку  и  на  трех  ногах  медленно  уковылял  по
росистой траве."