Большой передел мира

Чем же очередной разгром украинской армии мог так встревожить Европу? Оглянемся на полгода назад. После августовского разгрома южной группировки украинских войск и подписания соглашений в формате Минск-1 киевские СМИ и политики, включая самых высокопоставленных, не скрываясь рассказывали о том, что надо немного подождать и украинская армия сделает с Донбассом то же, что хорваты сделали с Сербской Крайной в ходе операций «Молния» и «Буря». Понятно, что эта идея пришла не в украинские мозги, как и не в хорватские. И нацистами Туджмана, и нацистами Порошенко-Яценюка-Турчинова руководили американцы.

Намерения даже не пытались скрыть именно потому, что было ясно, что отказ Киева в Минске от равноправных переговоров с лидерами ДНР/ЛНР не оставляет ему иного варианта решения вопроса, кроме военного. Поскольку же длительная пауза в активных боевых действиях позволяла ополчению усилиться, а украинские войска вела к деградации, действовать надо было как можно быстрее – сразу, как только будет восстановлена боеспособность разгромленных летом частей и соединений.

Очевидно, что США рассчитывали на более пассивную позицию России и смогли убедить Европу в том, что еще до конца зимы Киев победит в гражданской войне. Согласимся, что гипотетическая победа Киева существенно изменила бы геополитические расклады, в том числе резко снизились бы возможности России вести активную внешнюю политику, и столь же резко возросли бы внутренние угрозы российской государственности. То есть, потерпев четыре-пять месяцев, ЕС (не затрачивая слишком больших усилий) оказывался на стороне победителя.

Вариант поражения тоже не казался смертельным – ну не смогли бы нацисты  зачистить Донбасс полностью, значит, линия фронта чуть сильнее или слабее изменилась бы в ту или иную сторону, после чего продолжилась бы позиционная война, в которой Донбасс проигрывал просто потому, что большая часть его территории, включая почти все крупные городские центры простреливалась почти насквозь. В то, что армия Донбасса сможет перейти в серьезное наступление, в Брюсселе и в Вашингтоне не верили – в лучшем случае будет эффективно обороняться.

В принципе, почти месяц так дело и шло. Да, линию фронта не удалось прорвать. Да, аэропорт Донецка был потерян. Да, шли напряженные бои под Счастьем и Попасной, но в целом все было стабильно. И ЕС не паниковал. Ровно до тех пор, пока не был взят Углегорск и эвентуальная возможность окружения дебальцевской группировки  стала стремительно превращаться в реальность. Мы еще узнаем, сколько в Дебальцево ополченцы взяли танков, пушек, пленных, сколько тысяч потерял Киев убитыми. С точки зрения геополитики это не имеет никакого значения.

Существенным является лишь сам факт крупномасштабного поражения украинской армии, которая утратила способность в относительно короткий срок восстановить боеспособность.

Теперь, даже если США придумают реальный, а не виртуальный способ довооружить украинскую армию, на это понадобится не менее года и огромные финансовые затраты. США на это явно идти не собираются.

И это явно знают в Европе. Более того, знали еще до того, как 16-18 января украинская армия попыталась двинуться в неудачное наступление. Слишком уж быстро среагировали Меркель и Олланд на еще не состоявшийся (только наметившийся) дебальцевский разгром. Им вообще не понадобилось время на выяснение позиции США. Они действовали, исходя из только начавшей складываться общей картины, уже зная, к каким последствиям это приведет.

То есть, Берлин и Париж (естественно, и Брюссель) были проинформированы, что это последняя попытка спасти Киев. Если наступление будет провалено, ситуация будет пущена США на самотек. Нет, конечно, в Вашингтоне не признают киевских нацистов преступным режимом и не заявят о поддержке справедливой борьбы народа Донбасса и подполья на оккупированных нацистами территориях. Просто их перестанут удерживать от выяснения отношений между собой. Деньги тоже перестанут давать. Но важнее всего – что разрешат свободно грызться за власть.

Для США не секрет, что в таком случае после серии все более кровавых переворотов власть перейдет к самым радикальным, самым нацистским из нацистов. Конечно, этот процесс будет сопровождаться быстрой утратой внешней легитимности киевской власти и политической фрагментацией подконтрольной Киеву территории. Но это, в принципе, США устраивает.

Во-первых, гражданская война по сомалийскому типу (когда конфликтующих сторон до десятка и больше) ведет к быстрому и эффективному уничтожению уже даже не экономики, а территории проживания. То есть миллионы людей почти одномоментно теряют возможность кормиться с той территории, которая еще недавно была их государством и обеспечивала приемлемый уровень жизни.

Во-вторых, поддержание такого конфликта не требует больших вложений, он может не только самоподдерживаться, но даже разрастаться, поскольку когда единственным средством производства и орудием труда становится автомат, все начинают работать солдатами (кому повезет – полевыми командирами). Иначе просто не выживешь. То есть США можно вообще не тратить деньги на Украину.

В-третьих, такой конфликт куда труднее погасить даже внешней силе. Приходится иметь дело не с одной влиятельной группой, с которой как-то можно договориться, а с десятками мелких, да еще и, зачастую враждующих между собой, постоянно исчезающих и возникающих. Труднее всего подавить партизанщину, у которой отсутствует единый центр управления, которая не привязана к районам снабжения, не имеет надобности защищать конкретные пункты, а воюет только за еду и оружие, дающее эту еду.

В-четвертых, пока власть будет, распадаясь, переходить ко все более радикальным нацистам, все более эффективно на Украине будут резать тех, кого подозревают в симпатиях к России. Конечно, очень скоро будет уже все равно, «пророссийский» или «проамериканский», убивать будут не только за колбасу, но просто за хлеб, но первые удары (пока будет сохраняться хоть какая-то организация) будут нанесены по русским Украины.

Все это в интересах американцев или, по крайней мере, не противоречит этим интересам. А вот дальнейшая поддержка Порошенко, как стабилизирующего фактора украинской политической жизни, теперь американским интересам начинает противоречить.

Во-первых, раз украинская армия постепенно, но достаточно быстро прекращает существовать как организованная сила, а ее восстановление требует больше времени, чем есть в наличие, и больше ресурсов, чем целесообразно потратить, то не нужен и верховный главнокомандующий и генштаб тоже не нужен. Атаманам штабы не нужны.

Во-вторых, ситуация на Украине ухудшается такими темпами, что народу уже нужна жертва. Кто-то должен ответить за провалы реформ, за отсутствие безвизового режима с ЕС, зарплат и пенсий «как в Германии» и прочих прелестей, которые обещали на «майдане». Если бы Порошенко выиграл войну на востоке, то на эту роль подошел бы и Яценюк. Но Порошенко войну проиграл и теперь «талантливый молодой реформатор» страдает, так как предатель и ретроград в президентском кресле не дает ему спасти страну.

В-третьих, и это важнейший фактор, подписывающий приговор Порошенко, нацистские батальоны и неидеологизированные добровольцы, пошедшие «страну защищать», и обычные призывники, просто пойманные военкоматами и отправленные неведомо куда, после поражений на фронте, гибели товарищей и беспардонной лжи Порошенко, жертвовавшего солдатами ради своих амбиций, хотят его крови. Если желания просто народа можно игнорировать, то желания народа вооруженного стоит удовлетворять.

Все это несложно просчитывалось, и в Брюсселе это должны были знать. Поэтому, как только стало понятно, что очередная военная катастрофа неизбежна, Париж и Берлин организовали странную миссию. Странную потому, что, якобы поддерживая Украину, удовлетворили все пожелания Путина, максимально унизили Порошенко и вроде бы ничего не добились.

Не добились – если исходить из того, что они спасали киевский режим. Но на деле они пытались провести размен – максимально быстро слить Путину Киев (который как они прекрасно знали, уже слит США), чтобы сосредоточиться на стабилизации ЕС.

Однако, как я уже писал выше, в политике время зачастую играет ключевую роль. Европа упустила свой шанс тихо отдрейфовать от США в прошлом году. У них для этого было все:

•благожелательная  позиция России (готовой даже на уступки конкретно ЕС, если Европа отойдет от США);
•поддержка европейского бизнеса, не желавшего втягиваться в конфронтацию с Россией из-за каких-то украинских нацистов, а также желания американцев сохранить мировую гегемонию;
•более евроскептический состав европарламента, чем предыдущий и резкое усиление евроскептиков и антиамериканистов в политических кругах Европы. Их переход из состояния маргиналов в статусные политики.

Они не решились. Именно не решились – видели возможность, но прошли мимо нее, будучи уверенными в неодолимости американской мощи. Теперь на тихий дрейф времени нет. Ситуация на Украине должна пойти вразнос еще до следующего наступления ополчения, которое ожидается не позже мая, а скорее всего значительно раньше. После того, как пожар перекинется на всю украинскую территорию, у ЕС не останется средств воздействия на ситуацию. При этом распад украинского государства усилит противоречия внутри ЕС.

Проамериканское крыло (Польша и прибалты) будут обвинять «Старую Европу» в недостаточно радикальном противостоянии России. При этом США для сохранения не просто европейского единства, но единства ЕС под контролем Вашингтона необходимо будет подавить евробунты в Греции, Венгрии и где они могут вспухнуть еще.

Традиционный способ подавления – цветной мятеж против центральной власти, каждый следующий из которых проводится во все более нацистском формате. Не сомневаюсь, что с учетом личностей руководителей Греции и Венгрии (а также украинского опыта) в Афинах и Будапеште вышедшие на улицы «мирные нацисты» будут жестоко подавляться полицией. США это тоже понимают. Значит, события должны изначально пойти по силовому сценарию вооруженного противостояния, а это – гражданская война.

Сейчас спасти Европу мог бы только резкий разворот в сторону России. Но это исключительно теоретическая возможность. Европейские политики давно утратили навыки резкого перекладывания штурвала. Европейские структуры вязнут в бесконечных согласованиях и консультациях. Лидера, который принял бы на себя ответственность за решение, нет, а был бы – нет в ЕС конституционных механизмов, позволяющих такому лидеру реализовать свое решение.

Сейчас Европа судорожно пытается сохранить status quo на Украине как можно дольше, чтобы успеть перестроиться. Но система давно пошла вразнос и ее невозможно удержать. Тем более, что удержание системы не в интересах США и не в интересах киевских нацистов. А Россия и ЕС не обладают достаточными механизмами влияния на киевских нацистов. Впрочем, я не уверен, что и США через пару месяцев будут обладать такими механизмами.

Таким образом, проспав ситуацию на Украине, будучи уверенной в том, что все решится в ее пользу даже без ее существенных усилий, Европа утратила возможности влияния на эту ситуацию как раз в тот момент, когда ее развитие угрожает непосредственному благополучию Европы.

Сейчас на традиционный медленный политический дрейф у ЕС нет времени, а для принятия быстрых радикальных решений у него нет механизмов.

Профессор Вильгельм Ханкель (Wilhelm Hankel) — бывший статс-секретарь министерства финансов Германии при министре Карле Шиллере (Karl Schiller), впоследствии в течение десяти лет был главным экономистом Kreditanstalt fьr Wiederaufbau. Его последняя книга Die Euro-Lьge und andere volkswirtschaftliche Mдrchen («Ложь евро и другие экономические сказки»).

Ханкель ответил на вопросы основателя международного Шиллеровского института Хельги Цепп-Ларуш (Helga Zepp-LaRouche). Перевод интервью был опубликован в американском еженедельнике EIR 1 мая 2009 года.
 
— Мы все внимательно следили за саммитом «Большой двадцатки», где был согласован пакет мер по стабилизации экономики в объеме 5 трлн долларов, кроме того, был втрое увеличен капитал МВФ — до 750 млрд долларов, плюс дополнительно 250 млрд долларов в SDR. Ранее министр финансов Германии Штайнбрюк (Peer Steinbrueck) предупреждал об инфляции. Осталась ли в прошлом эта угроза? А если нет, почему он поддерживает принятые договоренности?
— Нет, угроза инфляции не миновала, а только возросла. Ведь каждый ребенок знает — и министр финансов Германии тоже должен понимать, что рост денежной массы при сокращении товарной массы означает инфляцию. И инфляция определенно налицо. У нас она меньше сказывалась на стоимости жизни, но в значительной степени — на ценах активов, пузырях — пузыри разрастались на фондовом рынке, в секторе недвижимости. И инфляцию такими «лекарствами» не побороть, скорее, наоборот. Она будет расти, даже еще более интенсивно, и это самое опасное.
— Даже главный экономист ЕЦБ Юрген Штарк (Juergen Stark) впоследствии говорил, что это «деньги с вертолета», что подобные меры необходимо тщательно анализировать, и теперь такая политика может нанести непоправимый ущерб. Почему вопрос решается так неосмотрительно?
— От беспомощности, я полагаю. И поскольку спасателям не у кого искать помощи и спасения, они, как говорят у нас в Германии, поступают как «доктор Эйзенбарт». Доктор Эйзенбарт [врач начала XVIII века, чье имя стало синонимом шарлатанства], как известно, говорил: «Мне неважно, что за болезнь. Я знаю лечение, и пусть болезнь приспособится к моей терапии». К чему это приводит, было ясно еще 300 лет назад: к смерти пациента.
— Что вы можете сказать о новой роли МВФ? Фонд уже в значительной степени подорвал свой авторитет среди государств третьего мира, например, тем, что усугублял ситуацию в развивающихся странах, выдвигая условия «жесткой экономии». Кроме того, фонд не смог спрогнозировать кризисы — азиатский 1997 года или сегодняшний глобальный. И после этого он должен выступать спасителем мировой экономики.
— Да, полностью согласен. МВФ для глобальной экономики должен быть [как регулировщик с] красным предупредительным сигналом, который своевременно указывает на приближение кризиса где бы то ни было, предлагает возможные меры противодействия и, если нужно, приводит их в исполнение. Но сейчас фонд проводит как раз противоположную политику. В прошлом он призывал страны не допускать нарушения финансового баланса, то есть избегать тех мер, которые им абсолютно не по средствам, но сейчас фонд действует прямо противоположно, призывая государства спасать убыточные банки. И это противоположность реформе. Сейчас необходимо перестраивать финансовую систему, вместо того, чтобы искусственно поддерживать ее и допускать дальнейшую гипертрофию.
Германия не может быть банком для Европы
— Интересно также то, что сам МВФ, после значительного увеличения ресурсной базы, вслед за Джорджем Соросом (George Soros) требует, чтобы Германия помогала восточно-европейским государствам. Это просто возмутительно: теперь немецкие налогоплательщики должны платить за ошибки обанкротившихся банков.
— «Немецкий характер излечит мир» [«Am deutschen Wesen soll die Welt genesen» — лозунг, возникший во время Первой Мировой войны, который впоследствии использовали нацисты]. В прошлом эта идея уже была опровергнута, а сейчас она становится прямым гротеском. Она становится прямым гротеском, потому что мы используем Германию, превращая ее в банк еврозоны. Германия — государство с самыми большими профицитами, из остальных профицитными являются только Нидерланды, Австрия, Финляндия, но именно положительный финансовый баланс Германии до сегодняшнего дня стабилизировал евро.
То, что евро является ведущей валютой на международной арене после американского доллара и остается стабильным, достигается исключительно и только благодаря германским профицитам. Но их уже недостаточно для покрытия новых дефицитов старых дефицитных государств на фоне оттока капитала. В условиях все усиливающегося бегства капитала из дефицитных стран мы видим ту же ситуацию, которую уже наблюдали в Исландии. Это проявляется в Ирландии, Португалии, Испании, Италии, Греции и даже в соседствующей с Германией Франции. И Германия больше не может с такой нагрузкой справляться. Так что если Сорос говорит, что мы должны иметь дело даже с теми странами, которые не используют евро, но хотят присоединиться к валютному союзу, чтобы рекапитализировать экономику, то получается, что Германия — банкир, или лучше сказать — содержатель постоялого двора, который разливает бесплатное пиво, пока сам не разорится.
Кто первый откажется от евро?
— Вы упомянули Ирландию, страну с дефицитом в 13% ВВП и 80 млрд евро токсичных активов в банках, которая теперь, надо полагать, будет проводить самую жесткую политику экономии. И поскольку Ирландия входит в состав еврозоны, разумеется, у нее нет никакой возможности принимать какие-то еще меры — невозможно ни девальвировать валюту, ни напечатать денег, так что остается только вводить политику жестких ограничений против собственного населения.
— Да, остаются только две возможности. «Дефицитные братья» (наиболее тяжелая ситуация в Греции и Ирландии) могут взвалить дефициты на других, в том числе ЕЦБ, потому что ЕЦБ будет покупать эти бросовые активы. Естественно это будет означать, что полностью девальвируется и подрывается стоимость евро. Либо этим странам нужно рекомендовать единственный реальный выход, единственный эффективный метод лечения, то есть самопомощь. Это значит, что им придется отказаться от евро, поскольку они могут провести остро необходимые реформы только в рамках собственной монетарной политики, собственного валютного курса и собственной экономической стабилизации. Таким образом, им придется выйти из союза. Сейчас я не знаю, кто первым выйдет из еврозоны: перегруженные страны-банкиры, такие как Германия, или страны, которые сейчас переживают самый сильный кризис, такие как Ирландия, Греция и другие. Но один из двух вариантов реализуется.
— Вы, как и мы тоже, с самого начала выступали против евро как несостоятельной концепции. Теперь ваши доводы подтверждаются ситуацией в Греции, Испании и Италии. Как долго этот процесс может продолжаться?
— Все зависит от того, сколько времени потребуется, чтобы этот процесс прояснился в головах у политиков. Когда евро был введен, многие, особенно в Германии, говорили о так называемой «Sachzwangtheorie» (теории ограничений, теории давления обстоятельств). Все немецкие политики, как левые, так и правые, на тот момент были убеждены, что «давление обстоятельств» в виде европейской валюты приведет к формированию Объединенных государств Европы (United States of Europe), то есть политического союза. Но теперь мы видим, что это ограничение действует в обратном направлении. Поскольку европейская валюта нежизнеспособна, концепции Общего рынка и Европейского Союза тоже приходится пересматривать.
Нам необходимо вернуться к ситуации, которая была до евро — и было все совсем неплохо. Первые 40 лет Европейского экономического сообщества были вполне успешными — потому, что каждая страна, имея собственную валюту, была вынуждена решать кризисы (которые тогда тоже происходили) самостоятельно, своими средствами. И это всегда работало. Тогда случились кризисы в Греции, Италии, Испании, и эти страны посредством девальвации своих валют обеспечили возможность и время для решения проблем в реальном секторе, отчасти они их решили, отчасти нет, например, в Италии, в случае с южными регионами.
— Тогда в какой момент ситуация достигнет такого кризиса, что система распадется?
— Либо в том случае, если будут жечь автомобили и крушить витрины, если люди выйдут на улицы, громко выражая свое отчаяние и социальная напряженность усилится до такой степени, что каждое правительство выйдет из еврогруппы; либо (но я не думаю, что это вероятно) господин Штайнбрюк или его преемник осознает тот факт, что он абсолютно не в состоянии нести бремя дефицитов остальных стран зоны евро и тех, кто пока не вступил в валютный союз. А [нести это бремя] он совершенно определенно не в состоянии. Мы не можем допустить, чтобы Германия была доведена до нищеты только ради возможности преуспевания «Европы». Это история святого Мартина, который разорвал свою накидку и отдал половину нищему, и в результате оба погибли от холода. То же случится и со Штайнбрюком.
Не спасать банки
— Еще хотелось бы поговорить о спасении банков. Почему Ангела Меркель называет Hypo Real Estate системно-значимым банком? Как я помню, Hypo Real Estate [HRE] был изначально основан как «плохой банк», ведь он был выделен из Bavarian Hypovereinsbank при поглощении его банком Unicredit. Я думаю, что Opel — более системно-значимая компания, чем такой банк. Как вы на это смотрите?
— Я согласен. Я думаю, что Меркель — жертва своих плохих советников. Потому что они сами либо из этого банка, либо из числа его клиентов — скажем, Allianz или других компаний. То, что она считает системной проблемой — это дополнительные банкротства, которые вызовут неплатежеспособность HRE среди финансовых институтов — держателей акций HRE, особенно в страховой отрасли. Это затрагивает и систему пенсий, страхования жизни, пенсии государственных служащих и бюджетников.
— Думаю, очень важно здесь пояснить. Потому что мы видим, что многие говорят: «Да, банки нужно выручать, потому что они стратегически важны». Как вы объясните это с точки зрения реальной экономики?
— Так же, как с Комиссией Пекоры [предложение о расследовании причин кризиса, аналогичном слушаниям в Сенате США при Франклине Рузвельте в 1930-х годах]. Нам необходима независимая комиссия, не из банкиров, а из дипломированных бухгалтеров и аудиторов, и, разумеется, макроэкономистов старшего поколения — я говорю старшего поколения, потому что они хорошо разбираются в антикризисном управлении, тогда как более молодые специалисты, к сожалению, ничего о нем не знают. Комиссия должна провести проверку, в первую очередь, самого банка, но что намного важнее — разобраться, что было бы, если бы всем нашим «плохим банкам», в особенности в частном секторе, пришлось самим разбираться со своими убытками, и если бы их немногие «хорошие» инвестиции были переведены в новый банк. Я бы скорее настаивал на «хорошем банке», а не «плохом». Мы должны взять «хорошие активы» у «плохих банков» и перевести их в новую организацию, второй Kreditanstalt fьr Wiederaufbau (KfW), другими словами, банк по реструктуризации финансово-кредитной системы, и оставить задачу ликвидации «плохих банков» их прежним акционерам. Тогда мы увидим, что системные убытки в секторе намного меньше того уровня, которого они достигнут, если мы будем спасать систему и переведем кризис в реальную экономику.
— То же относится и к Opel: вопрос не только в Opel, он касается всего автосектора в Европе и, фактически, в мировом масштабе. Как бы вы решили вопрос сохранения промышленных мощностей? Поскольку именно они являются системно-значимыми, а не проигранный финансовый хлам.
— Я в этом тоже согласен с вами. Но ошибка нынешнего немецкого правительства, как и во многих других европейских государствах и, я думаю, в Америке тоже, в том, что они распыляют деньги туда-сюда, избирательно выделяя эту проблемную компанию либо тот проблемный сектор.
Сейчас пришел час общего наступления, экономического наступления на внутреннем рынке. Германия — это трагический пример, потому что внутренним рынком долго пренебрегали, ведь мы думали, что внешний сегмент, экспортный, более важен. До объединения Германии это, может быть, в некоторой степени было так, поскольку Германия обладала чрезмерным промышленным потенциалом относительно внутреннего рынка, так что для его полного использования необходимо было экспортировать. Но уже после воссоединения страны, или даже раньше, это стало неактуально, и что еще хуже, внутренний рынок Германии с того времени атрофировался. Это можно четко видеть по нашей разлагающейся инфраструктуре. В течение десятилетий инфраструктуру в Германии не поддерживали так, как следовало бы.
И вот я подхожу к реальной стартовой точке немецкой антикризисной программы: муниципальный сектор. 70% нашей инфраструктуры должно финансироваться городами и муниципалитетами. И эти субъекты не включены в налоговый кодекс Германии. Их доля в налоговых доходах, плюс-минус, 10%, фактически минимальна.
Таким образом, хороший совет Штайнбрюку — не спасать банки, а обеспечить финансовую поддержку муниципалитетам. Для этого не нужно искать новое финансирование, было бы достаточно увеличения их доли в распределении налоговых поступлений. Муниципалитеты стали бы отправной точкой немецкой инфраструктурной программы, от которой выигрывает весь внутренний рынок и в особенности немецкие граждане. Таким я вижу начало борьбы с кризисом. Мы должны заниматься не банками, а внутренним рынком, инфраструктурой, реформами социальной политики, в том числе здравоохранения и образования. И этот вопрос можно решать только на национальном уровне, а не на европейском, и определенно — не на глобальном.
— Немецкий институт исследований города (Deutsche Institut fьr Urbanistik) приводил цифры, что только в муниципальном секторе объем незавершенных инвестиционных проектов составляет 650 млрд евро, тогда как на федеральном уровне показатель исчисляется в триллионах. Другими словами, программа восстановления экономики может быть начата незамедлительно, только за счет внутренней политики.
— Да, это так. Большинство муниципальных проектов лежат на полке, за них нужно только снова взяться. Они были отложены из-за недостатка финансирования. Так что если Штайнбрюк обеспечит финансирование, что он и делает, хотя, к сожалению, не для тех получателей (банков) — если бы он перенаправил средства для муниципалитетов, тогда мы бы так не беспокоились о будущем Германии.
Развивать Африку
— Мы также думаем, что частично автоиндустрию можно было бы переоснастить на производство тракторов и сельскохозяйственной техники для развития Африки, и непонятно, почему Китай должен быть единственной страной, развивающей инфраструктуру Африки. Мы можем заключать, например, долгосрочные контракты на поставку сырья, и мы будем в этих целях развивать инфраструктуру. Не будет ли это разумным?
— Абсолютно разумно. И мы также должны включить благополучную часть нашего финансового аппарата в обеспечение средств для этого, поскольку то, что делают наши восточные коллеги, китайцы, совсем не модернизация по последнему слову техники, и поэтому для Африки это будет полезно только с некоторыми оговорками, тогда как основная функция здесь — обеспечить поставки сырья для Китая.
Поэтому я думаю, что мы должны сделать для Африки большее, и мы можем это сделать. Но это означает, что мы сначала сделаем то, к чему до последнего времени относились с преступной халатностью: создадим финансовую инфраструктуру, которой сегодня не хватает. Потому что все эти страны — за те 40 лет, что я работаю в этой сфере, консультирую правительства и центробанки — имеют значительные сбережения внутри страны, в среднем около 5% ВВП. Но эти сбережения остаются мертвым капиталом — их инвестируют на базарах, вкладывают в доллары или хранят дома. И дело в том, что эти страны не могут трансформировать сбережения в инвестиционные кредиты в масштабах страны в рамках эффективной банковской системы. Это основная трудность африканских государств — справиться с проблемой недоразвития банковского сектора и создать условия для самостоятельного использования собственного потенциала сбережений.