Большой передел мира

1. Системно «эгоцентрический» характер принятия решений. Проблема не в моральных императивах Д. Трампа, а в системе принятия решений. Президент США пытается не просто сконцентрировать всю полноту принимаемых решений в своих руках, но и продемонстрировать это всем окружающим. Все принимаемые Д. Трампом решения носят личностный характер, однако в решении о военном ударе по Сирии «личностность» носит практический показной характер. Американский лидер не просто подчеркивает, что сам принял все ключевые решения, но даже демонстративно уклонился от консультаций с Конгрессом.

Вокруг Д. Трампа сформировался узкий круг лиц, допущенных к обсуждению ключевых решений и способных влиять на их принятие, что отражает явное отсутствие у него серьезной опоры в американской политической бюрократии. Дальнейшее развитие такого подхода будет означать возникновение в Вашингтоне анти-институциональной «воронки», которая будет действовать в обход традиционной системы выработки и принятия решений, во многом работая на ее разрушение. Это обстоятельство может сыграть стратегически дестабилизирующую роль в развитии внутриполитической системы в США.

Мы должны исходить из того, что Д. Трамп будет относительно слабым президентом, как минимум, с точки зрения способности использовать в своих интересах весь потенциал американской политической и бюрократической системы.

Он сможет инициировать на политическом уровне некие процессы и решения, но его возможность обеспечить их полноценную практическую реализацию будет ограниченной.

2. Пропагандистская нацеленность. Это обстоятельство – вероятно, самое очевидное из всех аспектов современной американской политики: акция против Сирии пришлась на момент весьма серьезного падения популярности американского президента. Проблема, однако, не только в том, что для демонстрации своей «силы» Д. Трамп был вынужден отказаться от соблюдения целого ряда правил (впрочем, в основном неписаных), связанных с применением военной силы за рубежом.

Проблема в том, что Д. Трамп легко жертвует стратегическими перспективами для получения сиюминутных имиджевых дивидендов.

Выиграв тактически в имидже, президент США заставил китайского лидера Си Цзиньпиня, в присутствии которого был нанесен удар, «потерять лицо», что особенно чувствительно в условиях острого внутреннего противоборства в Китае. Этим Д. Трамп существенно осложнил выстраивание долгосрочных отношений с КНР. Если такая имидже-зависимость Д. Трампа будет углубляться, он будет вынужден концентрировать ресурсы на тех действиях, которые дадут ему имиджевый выигрыш «здесь и сейчас». Как результат, американская политика может окончательно «потерять перспективу», во всяком случае, пока не будет стабилизирована система внутренних отношений в американской элите.

3. Отсутствие долгосрочного плана действий, реактивность в принятии решений. Главное в американской акции против Сирии даже не то, что она не имела никакого военного значения, а политически произвела крайне спорный эффект. Главное – что после первичного действия, налета с использованием крылатых ракет на базу сирийских ВВС, у американцев не оказалось ни плана дальнейших военных операций, которые были бы уместны в сложившейся обстановке, ни плана политических манипуляций и политического конструирования.

Все политические действия команды Д. Трампа после событий 6-7 апреля, включая и пропагандистскую часть, можно смело отнести к разряду экспромтов, включая нагнетание вопроса о возможной «наземной» операции в Сирии с выходом на прямое противостояние с Россией. Из этого можно сделать только один вывод: мы имеем дело с людьми, способными принимать быстрые и не всегда продуманные решения в условиях откровенного цейтнота, но не продумывающими в полной мере среднесрочные последствия своих действий. Иными словами, мы явно имеем дело с политиками, которые живут «здесь и сейчас».

4. Нежелание, и возможно, – неспособность действовать даже в рамках контролируемых институтов. Показательно, что, принимая решение о нанесении удара, Д. Трамп уклонился от обсуждения этого вопроса не только в Совете безопасности ООН, но и со своими ближайшими союзниками в рамках такого формата, как НАТО, где доминирование США в настоящее время является совершенно неоспоримым.

Более того, команда Д. Трампа исключила из «контура принятия решения», как минимум, в этот раз, даже контролируемый республиканцами Конгресс. Это говорит, «в первом слое», о слабой способности к диалогу лично Д. Трампа, которому справедливо приписывают авторитарные замашки. Но при более глубоком анализе это может свидетельствовать об управленческой несостоятельности команды президента. Возможная «дебюрократизация» американской внешней политики, переход к принципам условно «революционной целесообразности» может стать весьма интересным и опасным феноменом.

5. Преувеличение возможностей военной силы вообще и американской военной силы в частности. Д. Трамп в силу особенностей своего окружения и диспропорциональности влияния в нем агрессивных «силовиков», слабо представляющих себе политический и экономический контекст применения военной силы, будет склонен, как минимум, демонстрировать элементы военной мощи даже в тех ситуациях, когда это не является политически оправданным.

Не исключено, что мы в принципе присутствуем при «закате» американской стратегии «опоры на мягкую силу», что вызвано не столько конфликтом Д. Трампа с американскими глобализированными СМИ и творческой элитой («глобальным Голливудом»), которые и были важной основой этой «мягкой силы», но также и с изменившимися глобальными экономическими и политическими условиями.

Проблема в том, что нынешняя американская администрация будет склонна действовать вне традиционной, а, вернее, привычной «лестницы эскалации» в международных конфликтах. И именно это должно рассматриваться в качестве главного фактора «непредсказуемости». Открытым остается вопрос наличия у США достаточных ресурсов для такой политики.

Но в целом, приходится предположить, что будет затруднительно использовать в отношении Д. Трампа и его команды классические механизмы политического сдерживания (containment). Поэтому необходимо выстраивать политику на основании сдерживания преимущественно силового (deterrence).

По большому счету, вся политика Трампа построена именно на идее о неспособности большинства крупных и потенциально оппонирующих США игроков (Россия, Иран, Китай) перейти от политического к силовому сдерживанию США.

Встает ключевой вопрос: насколько Трамп в принципе способен к диалогу по долгосрочным вопросам и насколько России и другим странам Евразии в принципе стоит рассчитывать на какие-то договоренности с американской администрацией вне классической логики «моментальных», «одноходовых» сделок?

Несомненно, в Москве сделали критические выводы относительно долгосрочного потенциала американского президента: вопрос, однако, состоит не только в способности Д. Трампа договариваться с Москвой по содержательным вопросам. Вопрос заключается в том, насколько актуальными будут договоренности России и США, заключенные в президентство Д. Трампа. Тем более, что шансы на то, что он сможет переизбраться на второй срок (оставляя в стороне вопрос о том, насколько Д. Трампу удастся «досидеть» до конца первого срока) у него постоянно сокращаются. В такой ситуации любые договоренности с нынешней администрацией могут начать восприниматься, как «соглашения с Трампом», а не «соглашения с Америкой» и будут рассматриваться как необязательные. Подобно тому, как «необязательными» стали все договоренности с СССР после того, как Рональд Рейган сменил в Белом доме Джимми Картера.

В целом, общая договороспособность Трампа сокращается до масштабов неких тактических, практически моментальных «сделок», в рамках которых стороны вряд ли будут испытывать какое-либо доверие друг к другу. Причем, это касается и тех стран, которые считаются «союзниками» США: достаточно посмотреть на развитие американо-германских отношений. Для России, да и в целом, – стран Евразии, вероятно, эта особенность будет проявляться в существенно более острых формах.