Отравление Скрипаля и провокация Британии

Виль Мирзаянов на связи со спецкором Павлом Каныгиным. Скриншот Skype

— Тем не менее, Вил Султанович, как британцы смогли понять, что Скрипаль был отравлен именно этим веществом?
— Для идентификации требуется образец самого вещества или его спектральные характеристики. Они могут быть в «библиотеке» специальной вычислительной машины, масс-спектрометра высокого разрешения, который проводит анализ и делает заключение. А образец можно взять из мочи жертвы, крови, способов много. Но англичане вполне могли синтезировать формулу сами, в книге я опубликовал ее полностью. Я знаю, что в России сейчас утверждают, будто бы партии «Новичка» могли сохраниться в бывших республиках СССР, но это чушь. Если где-то и был чистый «Новичок», он уже давно разложился. А для создания его компонентов нужны мощные лаборатории и опытнейшие кадры, которые есть лишь в нескольких странах.
— Вы говорили, что Скрипаль и его дочь скорее всего погибнут либо останутся на всю жизнь инвалидами. Значит, учитывая мгновенное действие «Новичка», доза была не очень большая?
— [Эффект] еще зависит от того, куда вам попало вещество — на открытый ли участок, или в дыхательную систему, или прямо в рот. Если доза меньше 0,01 мг на килограмм вашего веса, то вы будете мучиться, не сразу умрете.
Если еще меньше, то можете даже прожить несколько лет, но необратимые изменения и осложнения все равно приведут к смерти.
У меня в ГНИОХТе в 1987 году был печальный случай с моим другом Андреем Железняковым. Он работал над бинарным вариантом «Новичка», когда безвредные по отдельности «составные части» ХОВ становятся смертоносны только после смешивания, собственно говоря, смешивать их нужно непосредственно перед применением.
Так вот Андрей Железняков работал «под шкафом» — мы так называем рабочее пространство в лаборатории с отсосом воздуха и реактором, где смешивался «Новичок». Шланг с газом он направлял на прибор, чтобы измерять концентрацию, характеристики, но каким-то образом произошла утечка, возможно, из-за плохого соединения в шланге.
У Андрея потемнело в глазах, он сразу все понял, тут же вышел из-под шкафа и говорит: «Ребята, кажется, я влип». Первый признак отравления — это как раз миоз, сужение зрачков, когда свет не проходит, ничего не видишь, затем — рвота и конвульсии.
Сразу же Андрея повезли в нашу санчасть, при Институте была своя поликлиника, ввели антидот. Сначала руководство хотело все прикрыть, не сообщать наверх, но ему становилось хуже. С «Шоссе Энтузиастов» доехали до Таганки, там Андрей упал, и после этого на «скорой» отправили его уже в Склифосовского. Все, конечно, испугались, потому что из-за секретности мы не имели права отправлять своих людей в гражданскую клинику.
Самое ужасное, что Андрей тоже не имел права ничего говорить врачам: ни что случилось, ни какое вещество ему попало, ни состав. Его спрашивают: «Что с вами?», а сказать правду нельзя.
Но в конце концов как-то удалось договориться, вроде бы его там полечили, затем отправили под Ленинград, там есть два института, которые занялись проблемой.
Через какое-то время Андрея поставили на ноги, он вернулся, вроде сначала был ничего, но начались осложнения, и спустя пять лет он умер. «Новичок» поражает нервную систему. Необратимо нарушается функция энзимов, белковых групп, которые передают нервные сигналы. Если сразу же не ввести антидот, например тот же атропин, то человек может умереть очень быстро. Но даже своевременный антидот не дает полного восстановления функций.
— Какая, по-вашему, могла быть доза у Скрипалей?
— Явно не очень высокая. Каким образом они получили отравление? Есть версия, будто бы в автомобиле, и будто бы вещество могло быть на руле или дверной ручке. Затем на этой машине Скрипаль поехал в бар. Проблема этой версии в том, что если он коснулся продукта, у него сразу должен был начаться миоз и он бы не мог вести машину. Более вероятно, что заражение он получил в баре. Возможно, там был распылен спрей. С «Новичком» не обязательно направлять газ в лицо, хотя такой способ гарантированно приведет к смерти. Достаточно незаметно распылить на открытый участок.


Сергей Скрипаль и его дочь. Фото из социальных сетей.

— Вы были одним из тех, кто занимался разработкой «Новичка». А кто был автором самой идеи по созданию этого соединения?
— Автором-разработчиком был Петр Кирпичев, два года назад он скончался в Москве. У нас с ним были хорошие отношения. Он работал в нашем филиале в Шиханах, в 120 километрах от Саратова. Они много занимались синтезом новых отравляющих веществ, у них были экспериментальные установки, жизнь кипела. И эти молодые ребята изобрели новый класс ХОВ, главное отличие которого в том, что атом фосфора соединятся напрямую с азотом. У других нервно-паралитических газов такого нету. Собственно, в этой связи «фосфор — азот» и заключается вся разрушительная сила этого вещества.
— Вы согласны с тем, что его называют оружием массового поражения?
— Да. Это было его назначение. Поймите, тогда в СССР все делалось во имя обороны Родины. Хотя Родина никогда не признавала, что разрабатывает химоружие. Все было абсолютно секретно. С точки зрения даже советского закона нас как будто бы не было, мы были вне правовых рамок. При этом нам говорили, что страшное химоружие есть и у американцев, и у англичан, и у французов, поэтому и нам надо его иметь. «На огонь надо отвечать огнем», — говорили нам.
Постепенно я стал задаваться вопросом — а зачем нам это? Делился с некоторыми своими знакомыми. Один товарищ, полковник, объяснил: мол, химоружие — это, во-первых, вовсе не оружие, а кормушка для чиновников. Во-вторых, даже в бою от него страдают вовсе не солдаты противника, потому что они, как правило, имеют химзащиту, а страдает мирное гражданское население. И я начал приходить к мысли, что участвую в функционировании некой мафии…
В 70-е годы мы построили огромный Новочебоксарский комбинат по производству ХОВ-33, что является аналогом американского VX. При полной мощности там должно было производиться 20 000 тонн в год вещества, на деле производили около 5–8 тыс. в год.
— Какой урон могло нанести такое количество химоружия?
— Никто тогда особо не задумывался: производили и производили, чем больше, тем лучше, чем убийственней, тем тоже лучше. Такой был принцип. Насчет урона — можно сосчитать таким образом: летальная концентрация VX или ХОВ-33 равна 0,05 мг на килограмм веса; у «Новичка» — 0,01 мг; у зарина — 0,2 мг. Ну и мы постоянно вели испытания, анализировался эффект…
— Испытания на животных?
— Да, комплексные испытания. Сначала испытывали на мышах, потом на кроликах и на собаках. Внутривенно, воздушно-капельным путем, распылением. И каждый раз происходит анализ мощности ядовитого вещества. Были испытания и в реальных условиях. Загружалось вещество на носитель, и потом где-то его сбрасывали, а затем считали, сколько убитых собак, кроликов. По результатам Минобороны давало оценку, можно ли то или иное вещество принять на вооружение Советской армии. После успешных испытаний в Нукусе, например, был принят «Новичок», это случилось уже в 1988 году.
— Насколько разумно использование «Новичка» для операций секретных служб?
— Мы делали его для армии. Но знали, что интерес к нему проявляли и в КГБ. У них была своя мощная лаборатория, оснащенная самым современным на тот момент оборудованием. Когда я возглавлял в институте отдел противодействия иностранным техническим разведкам, моим замом как раз был отставной начальник этой лаборатории КГБ. Мы, конечно, работали под ними. Ребята из КГБ приходили к нам, мы сотрудничали, но нас они никогда не приглашали в свою лабораторию, и я не должен был знать, где она даже находится.
— То есть вы противодействовали иностранным разведкам, но не имели отношения к КГБ?
— Я ученый, я не занимался оперативной работой.
— Вил Султанович, почему вы решили рассказать о новичке в 1992 году?
— Это произошло не сразу. Я был под впечатлением от перестройки, участвовал в демонстрациях, в ГНИОХТе организовал ячейку «Демократического союза». КГБ это очень не нравилось, они просили, чтобы я прекратил активность. А мы еще больше входили во вкус, устраивали в институте собрания, доводили до белого каления начальство. Тогда я написал статью в газету «Куранты», где обвинил руководство ГНИОХТа в коррупции. Министерство химической промышленности пригоняло к институту «мерседесы», а начальники сбывали им туда разные вещи, жуткие дела творились. За статью меня выгнали с работы, и я пошел на улицу торговать «Сникерсами» и джинсами, мне ничего больше не осталось, надо было кормить детей.
А через какое-то время я встретил своего коллегу, который рассказал, что в Нукусе все еще идут испытания «Новичка». И это меня, конечно, взбесило. Это что же, твою мать, я здесь торгую на улице, народ кругом страдает, а они испытывают никому не нужное оружие! Зачем, для кого!? Тогда я решил написать новую статью, ее взяли в «Московские новости», она вышла в сентябре 1992 года и называлась «Отравленная политика». Там я открыто рассказал про существование «Новичка» и что власть продолжает делать химоружие в то время, как народ еле сводит концы с концами. Через месяц за мной пришли из госбезопасности и увезли в «Лефортово». И началась моя сага.

Москва. 14 февраля 1994 г. Подсудимого В. Мирзаянова ведут на судебное заседание. Фото: Борис Кавашкин/ ТАСС

Я не сдавался, объявлял голодовку, «Московские новости» написали в мою поддержку еще статью, стали шуметь в других изданиях, и через 11 дней Калининский суд отправил меня из СИЗО под домашний арест. Паспорт отобрали, я нигде не мог работать, это тянулось полтора года. Начался суд, там я заявил, что не собираюсь его признавать, ибо он советский. Судьи оскорбились и бросили меня уже в «Матросскую тишину». Вот тогда-то и началась настоящая шумиха, подключилась мировая пресса, Джордж Сорос сказал, что прекратит финансовую помощь российской науке, если меня не отпустят. И я понимал, что теперь-то точно отпустят, потому что никто не хотел терять 400 миллионов долларов в год из-за какого-то химика Мирзаянова. И действительно, в конце 1994 года Генеральная прокуратура постановила прекратить дело за отсутствием состава преступления.
— После освобождения вы сразу же решили иммигрировать?
— Не сразу. Мне сначала не давали загранпаспорт. Заседала целая комиссия под председательством, кстати, Сергея Лаврова. Комиссия рассматривала дела диссидентов, которым отказывали в выдаче загранпаспорта. И надо сказать спасибо Лаврову, что в комиссии было много приличных людей, например Сергей Адамович Ковалев. Они единогласно, за исключением представителя от госбезопасности, проголосовали в мою пользу. Ковалев говорил тогда чекисту: «Чего же вы прицепились к Мирзаянову? Химическое оружие ведь запрещено законом, вы же сами подписали конвенцию о запрете!»
В итоге в 1995 году я выехал в США, в Нью-Йорке мне устроили прием, пришли ученые, политики, пришел и Лавров, правда, со мной так и не поздоровался. Но я все равно оценил его роль [в своем деле] положительно. Но, наверное, со временем люди меняются… Моя будущая жена, американка, которая вела кампанию в мою поддержку, сказала тогда: «А давай, оставайся». И я остался. Тогда я был известен, и плохо про меня писала лишь газета «Правда».
— Вил Султанович, последний раз вы были в России ведь в 2002 году?
— Да, приехал презентовать свою книгу «Вызов» на русском языке. Я включил в нее 50 станиц секретных документов из моего уголовного дела, которые я в 92-м терпеливо переписывал… Потом издатели в страхе спрашивали меня, почему я им не сказал, что в книге есть секреты. Так скажи я им, они бы и не напечатали никогда!
— Сейчас в большинстве российских СМИ вас называют предателем. Как вы отвечаете на такое?
— Мне кажется, в нынешней России людям будет трудно понять, чем вообще я руководствовался [когда оглашал формулу «Новичка»]. В стране с 90-х произошли большие сдвиги в сознании, я бы так сказал, под действием пропагандистского «Новичка». И я не могу винить тех, кто отравлен. Мой отец, например, был абсолютно фанатичным коммунистом, работал учителем в деревне. Разве я могу его обвинять в чем-то? Многие люди, которые меня поносят сейчас, действуют в логике выживания. Их можно понять. Нужно иметь смелость и принципиальность, чтобы объективно оценивать мои действия. Я ведь никогда никого не предавал и не выдавал, ни одного человека и агента. Я выдал в 2008 году лишь формулу «Новичка», чтобы его наконец запретили, чтобы всколыхнуть ребят в Гааге [в штаб-квартире ОЗХО]. Но им было тогда это абсолютно безразлично. И вот какую ситуацию мы имеем сейчас. Возможно, нынешнее несчастье разбудит их наконец. Моя же цель — миротворческая. Я всегда понимал, насколько чудовищно то, что мы изобрели. И надо было лишить Россию навсегда этого секрета. Я нисколько не жалею об этом и не каюсь. Сейчас мне пишут в фейсбук угрозы, а близкие переживают, что последует месть, но я честно не боюсь. Если чекисты меня не кончали в 1992 году и в 2008-м, то зачем я им сейчас?
— Но все-таки, почему вы рассказали про формулу «Новичка» только в 2008-м, почему столько ждали?
— Хороший вопрос. Я отвечу: потому что многие в моем окружении долго высказывались против по соображениям безопасности. Один вашингтонский Think Tank, аналитический центр, который мне тогда помогал, считал, что «Новичок» смогут воспроизвести террористы. Я на это отвечал: без знаний, точнейшего оборудования и опытнейшего персонала «Новичок» синтезировать просто нереально! А если и возьмешься, то убьешь себя. Мои близкие все равно были против, даже жена, но я проявил упорство и все-таки сделал публикацию. И считаю, что сделал в своей жизни важнейшее дело. А если кто-то называет меня предателем, то пусть будет счастлив с этим своим мнением.