Напряженность на Корейском полуострове

И у Мун Чжэ Ина, и у его сторонников из левонационалистического лагеря есть резоны для того, чтобы изо всех сил стремиться отправить 77‑летнего Ли Мён Бака в тюрьму. Когда в 2008‑м левые националисты проиграли выборы консерваторам и президентом стал Ли Мён Бак, он сразу же начал расследование коррупционных дел, связанных с работой кумира левых националистов Но Му Хёна, занимавшего пост президента Кореи в 2003–2008 годах. Расследование вскоре показало, что семья Но Му Хёна была замешана во взяточничестве, а через какое-то время стали появляться данные о том, что и сам президент, скажем так, имел к этому некоторое отношение. После этого Но Му Хён покончил с собой.
Бросившись со скалы, экс-президент из «почти разоблаченного мздоимца» в одночасье превратился не только для своих сторонников, но и для большинства сограждан в мученика. В Корее самоубийство воспринимается очень серьезно, и консерваторы, хотя и мечтали поквитаться с противником, были вынуждены закрыть дело и против покойного, и против его семьи – любой иной вариант общество бы не приняло. С другой стороны, для левых националистов и их сторонников Но Му Хён стал жертвой консерваторов, и теперь о мести мечтали уже левые. Придя к власти, они немедленно приступили к осуществлению своих планов.
Надо сказать, что работа у южнокорейских президентов всегда была опасной: мало кто из былых обитателей Голубого дома – таково официальное название резиденции главы государства в Сеуле – после отставки наслаждался спокойной старостью в кругу семьи. Пожалуй, чтобы понять степень риска, с которым связана работа президента Республики Корея, имеет смысл вспомнить, что случилось с предшественниками Мун Чжэ Ина.
Первый (1948–1960) президент Ли Сын Ман, правление которого постепенно превратилось в единоличную диктатуру, был свергнут революцией (вполне «майданного» типа, кстати) и окончил свои дни в изгнании в США.
Сменивший его президент Юн Бо Сон (1960–1961) был свергнут в результате военного переворота. Он прожил остаток жизни в Сеуле, но в тюрьме все-таки посидел, хотя и совсем недолго.
Третьим президентом стал генерал Пак Чжон Хи (1961–1979). При нем Корея совершила экономический рывок, по масштабам не знающий аналогов в мировой истории. Однако Пака это не спасло: несмотря на стремительное увеличение уровня благосостояния граждан, в стране стало нарастать недовольство. Дело шло к новой революции, но до того, как она случилась, Пак Чжон Хи был убит начальником собственной охраны.
Четвертый президент, Чхве Кю Ха, ни на что не претендовал и хотел быть просто технической фигурой. Сдав при первой возможности дела, он спокойно и без проблем дожил дома до 87 лет. Возможно, опыт предшественников его чему-то научил.
Пятым президентом (1981–1987) стал генерал Чон Ду Хван, расчистивший себе дорогу в Голубой дом силой оружия и правивший как диктатор. В годы его президентства коррупция разрослась до невероятных масштабов. Кресло главы государства Чон Ду Хвану пришлось оставить в результате нового сеульского «майдана» в 1987 году. Ему гарантировали неприкосновенность, и первое время после отставки экс-президент провел, живя отшельником в горном монастыре. Однако через несколько лет победившие демократические силы, наплевав на данные обещания, отправили Чона под суд. Он был приговорен к смертной казни, которую заменили на тюремное заключение с конфискацией незаконно полученного имущества. Такового имущества у президента обнаружилось на сумму $200 млн.
Шестым президентом (1988–1993) стал Ро Дэ У, который в итоге оказался обвиняемым на одном процессе с Чон Ду Хваном. В его случае суммарный размер коррупционных накоплений составил $260 млн.
На смену ему (1993–1998) пришел Ким Ён Сам, бывший лидер демократической оппозиции военным диктаторам. С ним ничего дурного после отставки не случилось, но вот его сын, бравший взятки за лоббирование тех или иных решений в отцовской администрации, в тюрьму сел.
Восьмым президентом (1998–2003) стал Ким Тэ Чжун, тоже бывший диссидент и соратник Ким Ён Сама. С Ким Тэ Чжуном случилась похожая история: сам Ким спокойно дожил свои дни в отставке, но вот два его сына были осуждены по обвинению в коррупции.
Девятым президентом (2003–2008) стал Но Му Хён, покончивший с собой, когда к нему стали подбираться следователи.
Десятого президента, Ли Мён Бака, как мы уже говорили, в ближайшее время почти наверняка ждет тюрьма. А сменившая его Пак Кын Хе, президент Кореи в 2012–2017 годах, уже находится под арестом, ожидая приговора опять-таки по неплохо доказанным обвинениям в коррупции (правда, похоже, что деньги присваивала не она, а люди из ее ближнего круга).


Процесс над экс-президентом Пак Кын Хе стал частью кампании мести консерваторам (на фото – протестующие требуют ареста Пак Кын Хе)Ahn Young-joon⁄AP⁄TASS

Таким образом, налицо явная и крепкая традиция: если южнокорейскому президенту удавалось не стать жертвой заговорщиков или революционеров, то уж отставка почти всегда означала следствие, арест и тюрьму (если не для самого политика, то для его близких).
При этом, правда, надо иметь в виду: многое из того, что кажется на первый взгляд коррупцией, в действительности оказывается более сложным явлением. Любой южнокорейский политик нуждается в деньгах для финансирования избирательной кампании, при этом официальные лимиты на использование средств в ходе кампании являются абсолютно нереалистичными. Нужны деньги и для оплаты аппарата. Например, пожелавший остаться анонимным источник в аппарате южнокорейского парламента сообщил, что на содержание аппарата рядовому депутату парламента надо тратить не менее $300–400 тысяч в год, в то время как официальные субсидии составляют лишь $100 тысяч, а получение частных пожертвований затруднено или невозможно. Стоимость избирательной кампании также превышает официальные лимиты в несколько раз.
Понятно, что относится это не только к парламентариям, но и к президентам. Значительная часть «неофициально» полученных ими денег используется не на личные нужды, а на нужды партии. Конечно, и про свой карман президенты и депутаты не забывают (скорее всего, относится это и к ожидающему отправки в узилище Ли Мён Баку), но по большому счету в Южной Корее весьма затруднительно заниматься политикой, не имея в распоряжении достаточно больших средств, получить которые законным путем невозможно. Таким образом, если расследование проводится достаточно серьезно, на любого действующего южнокорейского политика можно найти компромат.
В последнее время к этой старой традиции примешивается вкус личной мести. После самоубийства Но Му Хёна левые националисты превратили достаточно неудачливого и не очень популярного среди населения президента в настоящую икону. Сведение счетов с Ли Мён Баком, затеявшим расследование, итогом которого стало самоубийство Но Му Хёна, в последние годы было для них идеей фикс. Эту мечту они сейчас с энтузиазмом и реализуют, заодно отправив в тюрьму и Пак Кын Хе, другого экс-президента от консервативных сил.
Теперь, однако, о реванше мечтают и консерваторы. Если прогуляться по центру корейской столицы в субботу, обычный день для массовых шествий в Сеуле, легко натолкнуться на очередную демонстрацию консерваторов. Участники этих манифестаций обвиняют нынешнего президента Мун Чжэ Ина во всех мыслимых грехах, включая и государственную измену, требуют немедленного закрытия дела Ли Мён Бака и оправдания находящейся в тюрьме Пак Кын Хе и, конечно, обещают обитателям Голубого дома, что за все злодеяния их ждет суровая и неотвратимая кара.
Любопытно, как на эти заявления консерваторов реагируют рядовые сторонники нынешней власти, не слишком осведомленные о финансовой кухне корейской политики. В разговорах они отвергают саму мысль о том, что на их любимого Мун Чжэ Ина и его окружение (состоящее, само собой, из непреклонных борцов за все хорошее) может обнаружиться какой-то компромат. Многие из них добавляют, что о возвращении консервативных сил к власти не может быть и речи, так что все их угрозы, конечно же, основанные исключительно на вымыслах и клевете, никогда не будут претворены в жизнь.
Понятно, что это не так. Структурные проблемы, которые делают коррупцию неизбежной частью корейской политики, никуда не делись, а избиратели расколоты примерно поровну между сторонниками обоих лагерей, так что возвращение консерваторов к власти – дело лишь времени. Маятник корейской политической мести продолжает свое возвратно-поступательное движение.

Снизу: 29 марта, Демилитаризованной зона Корейскоого полуострова - павильон Тонгиль на северокорейской стороне деревни Панмунджом
Слева: Министр по делам национального объединения РК Чо Мён-Гюн
Справа: Министр по делам национального объединения КНДР Чо Мён-Гюн

(Как они на своих лидеров похожы! - ликвидаторам нетрудно и перепутать)))

То есть происходит то, что не раз предлагалось в публикациях на данную тему ИА REGNUM. А именно, преодолев неуемные амбиции и привитую пропагандой ненависть к КНДР и ее лидерам, использовать опыт предшественника — бывшего премьер-министра Японии Дзюнъитиро Коидзуми, в сложный момент обострения японо-северокорейских отношений дважды, как считают некоторые, даже вопреки своему сюзерену — США, нанесшего визиты в Пхеньян для переговоров с тогдашним лидером КНДР Ким Чен Иром. Тогда японский гость, несмотря на отсутствие между странами дипломатических отношений, был принят на высоком правительственном уровне. В результате состоявшихся переговоров северокорейский руководитель не только принес официальные извинения за захват японских граждан и незаконный вывоз вопреки их воле в КНДР, но и позволил пятерым захваченным посетить родину, где они, вопреки обещанию вернуться, остались и были впоследствии превращены в «знамя» борьбы за возвращение всех похищенных.

Безусловно, на решение премьера Абэ во многом повлияли последние события. А именно: выход властей КНДР из уготованной им изоляции и блокады в результате участия в Олимпийских играх в Пхёнчхане, состоявшиеся между Сеулом и Пхеньяном контакты на высоком уровне, сообщения о готовности президента США Дональда Трампа организовать его встречу с Ким Чен Ыном, и, наконец, демонстративный визит северокорейского руководителя в Пекин для переговоров с обретающим всё больший вес и влияние китайским лидером.
В этой ситуации японцы реально могут, как они говорят, «опоздать на автобус», остаться со своими амбициями в стороне от процесса нормализации в Северо-Восточной Азии, предстать державой, не способной вырабатывать и проводить самостоятельную внешнюю политику. Видимо, повлияли и сообщения о том, что на совещании руководства Трудовой партии Кореи поднимался вопрос о встречах с лидерами всех стран — участников шестисторонних переговоров по денуклеаризации Корейского полуострова — Южной Кореи, США, Китая, Японии и России.

Однако не только перечисленное побуждает премьер-министра Абэ кардинально изменить свою позицию в отношении Пхеньяна. В связи с разразившимся финансовым скандалом, в который напрямую вовлечена супруга премьера, и резким падением поддержки японского лидера народом появилась необходимость смелого неожиданного хода, дабы вернуть интерес японского избирателя к Абэ как политической фигуре, продемонстрировать его способность решать важные дипломатические проблемы. Не случайно японские СМИ подчеркивают стремление премьер-министра при контактах с северокорейским лидером решить и проблему с похищенными японскими гражданами, сохраняющую свою остроту в японском обществе. При этом отмечается, что КНДР в ответ может потребовать от Японии выплаты многомиллионных компенсаций за колонизацию Кореи в 1910—1945 годах.
Видимо, не остались незамеченными и оценки Ким Чен Ына, данные ему не так давно президентом РФ Владимиром Путиным. Напомним эти оценки:





И всё же не будем спешить, предрекая успех объявленным руководителями США и Японии переговорам с целью положить конец опасной конфронтации вокруг Корейского полуострова. Тем более что планы Трампа уже не раз менялись. Такой успех возможен лишь при условии не конъюнктурного подхода к ситуации, а искреннего желания оградить народы своих и других стран от усилившегося чувства опасности возникновения в регионе серьезного вооруженного конфликта, чреватого использованием оружия массового поражения.



 https://regnum.ru/news/polit/2398545.html

Но к чему приведет поддержка США? Таковая закончится ликвидацией северокорейского суверенитета, и в этом вопросе не надо обольщаться — в Вашингтоне воспринимают Северную Корею как, в лучшем случае, «страну-изгоя», в отношении которой даже вероломство является военной хитростью. Именно поэтому США последовательно отказываются и от дипломатического признания КНДР (хотя признание Севера и Юга должно было быть перекрестным еще в 1990-е гг.), и от заключения мирного договора, который должен поставить юридическую точку под Корейской войной: напомним, что США технически нарушили соглашение о прекращении огня 1953 г. пять лет спустя, разместив на Юге полуострова тактическое ядерное оружие, а Север разорвал его в 2016 г. на фоне очередного обострения межкорейских отношений.
Ликвидация Северной Кореи наносит по Пекину двойной репутационный удар. Во-первых, исчезновение непослушного соседа хуже, чем существование буферного государства, которое скорее является другом Китая, чем его противником. Во-вторых, в Китае все-таки хватает тех, кто считает, что термин «дружба, скрепленная кровью китайских добровольцев в Корейской войне» — это не пустой звук. Между тем увеличившаяся вдвое РК вряд ли освободится от американских войск на своей территории, и, таким образом, в случае потенциального противостояния США и КНР Пекин окажется в более слабой позиции. Эта слабость будет касаться и информационного аспекта противостояния, так как с исчезновением Северной Кореи главным нарушителем прав человека в регионе оказывается Китай.
И это мы пока не разбираем вариант, при котором исчезновение северокорейского режима будет сопровождаться военными действиями.
В результате подобной стратегической неопределенности политика Китая в «корейском вопросе» на тактическом уровне может быть названа равноориентированной. Китай однозначно и жестко реагирует на любые угрозы своим интересам, будь то северокорейская ядерная программа или размещение в Южной Корее американской ПРО. Оттого применительно к КНДР китайский курс может быть назван волатильным, колеблясь в определенном диапазоне в зависимости от того, кто на данный момент раздражает Пекин больше — Пхеньян или Вашингтон.
Естественно, каждое ядерное испытание северян выглядело в глазах китайского руководства как минимум несвоевременным и вело к периоду охлаждения отношений Пхеньяна и Пекина, следствием которого оказывалось сотрудничество КНР и США в санкционном вопросе. Хотя Китай, как правило, не принимал американские санкционные проекты безоговорочно, он и не выступал против. Однако через некоторое время (и обычно в связи с соответствующими действиями США) начинался разворот в сторону потепления, и закрученные гайки, формально или нет, откручивались обратно. Так было, например, когда Соединенные Штаты начали размещать на территории Южной Кореи комплексы THAAD, во многом нацеленные не только против Северной Кореи, но и против Китая.

Разворот к потеплению?
Последний по времени период охлаждения отношений КНР и КНДР начался после всплеска ракетно-ядерной активности, кульминационным элементом которого было ядерное испытание 3 сентября 2017 г. В результате Китай, в частности, прекратил практически все формы трансграничного сотрудничества, а «Глобал Таймс» и «Нодон Синмун» обменялись серией статей-нападок, причем с пхеньянской стороны Китай несколько раз был назван по имени. Это важный маркер, так как при меньшей напряженности СМИ КНДР критикуют «некоторые страны».
В настоящее время мы наблюдаем новый виток потепления, который очень хорошо виден по елейной риторике обоих лидеров. Причин этому как минимум две. Первая — это обострение китайско-американских отношений, и здесь надо отметить не только «торговую войну» (которая не столько началась, сколько вышла на серьезный и заметный уровень), сколько американский Закон о поездках на Тайвань, который был очень болезненно воспринят в КНР. В изданиях «державного толка» практически сразу же заговорили о том, что прекращение сотрудничества с Вашингтоном по корейскому или иранскому вопросу является достойным ответом на попытки Вашингтона отказаться от концепции «одного Китая».
Вторым фактором является «олимпийское потепление» 2018 г. Хотя, по мнению автора, оно также носит скорее тактический, чем стратегический характер; с точки зрения конкретных шагов сделано довольно много. Напряженность на полуострове ощутимо снизилась, совершен ряд встреч на высоком уровне, грядущие американо-южнокорейские учения (как говорят) будут иметь меньший масштаб и менее наступательную направленность, а на горизонте маячит запланированный на 27 апреля межкорейский саммит. При этом Мун Чжэ Ин сочетает попытки сближения с Севером с риторикой о нерушимости южнокорейско-американского союза, пытаясь оказаться посредником в диалоге Пхеньяна и Вашингтона.
Заметим в сторону, что в этом диалоге Сеул многого не договаривает. Например, хотя позиция Пхеньяна всегда заключалась в готовности к денуклеаризации в случае, если а) она распространится на весь полуостров, б) исчезнет американская военная угроза/военное присутствие в регионе и соответствующий вектор американской политики, то южнокорейцы пытаются представлять позицию Пхеньяна как готовность к денуклеаризации без предварительных условий.
Но хотя перспективы саммита Д. Трампа и Ким Чен Ына куда более туманны, чем саммита Ким Чен Ына и Мун Чжэ Ина, в Пекине такое стремительное сближение КНДР с «традиционными противниками» восприняли с некоей долей ошарашенности. В «державных СМИ» изменился тон, и Пхеньяну стали напоминать, что его главным региональным и традиционным партнером является Китай, в то время как остальные могут и обмануть.
На таком фоне уже стоит задаться интересным вопросом: когда на самом деле началась проработка визита Кима в Пекин и кто был его инициатором. Понятно, что китайские СМИ позиционируют визит как приглашение Си Цзиньпина, однако некоторые разночтения в формулировках СМИ КНР и КНДР скорее говорят о том, что мы имеем дело с северокорейской инициативой, которую Китай с радостью поддержал. Хотя никакой официальной информации о подготовке визита не было, и его молниеносность заставила многих, включая автора, полагать, что Китай посетил не сам руководитель КНДР, а кто-то из его доверенных лиц, нельзя полностью отказываться от мысли, что на деле решение могло быть принято и параллельно олимпийскому потеплению, исходя из того, сколько обычно времени уходит на подготовку и организацию таких мероприятий.
О конкретной сути договоренностей при этом обе стороны не рассказали. Формально все тонет в «хинди руси бхай бхай» и четырех предложениях Си Цзиньпина, которые сводятся к подтверждению принципа «традиционной дружбы» и необходимости развивать сотрудничество: поддержание контактов на высшем уровне (в том числе взаимные визиты и обмен спецпосланниками); поддержание прямых межпартийных связей; совместное мирное развитие; активизация «народной дипломатии».
Тем не менее представляется, что стороны получили то, что хотели. Ким обрел определенную поддержку за спиной, которая пригодится в преддверии будущих саммитов, где США и их союзники будут вынуждены поднять тему «ядерного разоружения» КНДР хотя бы для того, чтобы их собственная позиция не выглядела бы «капитулянтской уступкой тоталитарному режиму». Кроме того, в такой ситуации появляется надежда, что экономическое сотрудничество Китая и КНДР как минимум в какой-то мере будет восстановлено. Си же получил подтверждение своей роли как силы, которая контролирует и направляет процесс мирного урегулирования на полуострове. Во многом по аналогии с тем, какую роль играл Китай и в инициировании процесса шестисторонних переговоров, и в том, что они исправно проходили на китайской территории, подчеркивая роль КНР как площадки для установления и развития диалога.

Хорошо, но что потом?
Итак, на тактическом уровне мы наблюдаем очередной разворот «от охлаждения к потеплению». Однако насколько он сможет подтолкнуть ослабление региональной напряженности не в краткосрочной перспективе? Здесь хотелось бы воздержаться от излишне оптимистичных оценок. Как уже было сказано, с точки зрения американских консерваторов сам факт переговоров с Ким Чен Ыном уже является серьезной уступкой («Америка не договаривается со злом, она его побеждает». — Дик Чейни). А значит, Д. Трамп обязан вернуться с чем-то, что он должен представить если не как капитуляцию Пхеньяна, то как серьезную дипломатическую победу над ним, иначе его ждут большие проблемы с внутренней оппозицией.
На некоторые вещи Ким может пойти без вреда для себя. Если его заявление о завершении программы создания стратегических ядерных сил верно, то объявление моратория на дальнейшие ядерные испытания или ракетные пуски никак по нему не ударит: с технической точки зрения они уже не нужны, как на данный момент и с политической. Однако большие уступки будут требовать встречных шагов. И непонятно, насколько к ним готовы Соединенные Штаты.
Добавим к этому и усиление позиции «ястребов». Возвращение из «нафталина» Джона Болтона заставляет вспомнить не только «наши клинки остры», но и то, что военного на посту советника по национальной безопасности заменил политик. Между тем при обсуждении вопросов о грядущем конфликте, вопреки мнению гражданских, те, кто нюхал порох, не особо рвутся махать шашкой, начиная считать сапоги, патроны и возможные потери. В то время как люди без опыта военной или даже административной деятельности обычно принимают решения, «оказываясь выше таких мелочей». Обратим внимание и на то, как президент США довольно жестко давит на Сеул, используя рычаги экономического воздействия даже более откровенно, чем это делал Китай в вопросе о THAAD. Повышение пошлин, дебаты о соглашении о свободной торговле, из которого американцы грозятся выйти, закрытие заводов GM в Южной Корее, попытки увеличить южнокорейскую долю ответственности за содержание американских войск — все это очень сильно бьет по популистским проектам Муна. Д. Трамп фактически открыто связал итог переговоров о соглашении о свободной торговле с тем, как пройдет межкорейский саммит.
Максимальное давление на Север тоже никуда не девается. 31 марта под давлением США ООН приняла очередной пакет санкций, которые дублируют введенные ранее односторонние санкционные меры в рамках стратегии «вторичного бойкота». А официальный Вашигтон, несмотря на заявления из президентского Твиттера о возможности «великой сделки», пока повторяет риторику прошлых лет: коварные северокорейцы 25 лет нас обманывали, поэтому пусть они сначала убедят нас в своей искренности (сделав ряд шагов, желательно необратимых). И только после этого мы подумаем, отвечать или нет на их предложения. Продолжается и демонизация Севера, в рамках которой недоказанный северокорейский след в отравлении Ким Чен Нама в Куала-Лумпуре превращается в очередной пакет санкций, наложенных на КНДР из-за того, что она, оказывается, «применяет против собственных граждан химическое оружие массового поражения». Хотя даже факт «массового поражения» можно ставить под вопрос, ибо кроме покойного Кима не отравились не только люди вокруг, но даже непосредственные исполнительницы преступления.
***
Улучшение отношений КНР и КНДР, безусловно, способствует упрочению региональной стабильности, хотя окончательный уход Северной Кореи в сферу китайского влияния не менее маловероятен, чем «сдача Пхеньяна». Насколько Северная Корея сумеет балансировать между интересами крупных региональных игроков — вопрос непростой, но все свое предшествующее существование Пхеньян умело играл на противоречиях великих держав, и потому Соединенным Штатам, по выражению директора Центра корейских исследований ИДВ РАН Александра Жебина, вряд ли удастся сделать из Кореи второй Вьетнам, заключив союз на почве антикитайских опасений. Вместе с тем возможность окончательного мирного разрешения кризиса также остается туманной, поскольку на самом деле главным объектом воздействия желающих избежать войны должен быть не Пхеньян, а Вашингтон.

Однако в конце 2017 года Пхеньян изменил свою позицию, резко смягчив риторику и заявив о готовности к переговорам. За этим последовали контакты с Сеулом, увенчавшиеся договоренностью о встречах на высшем уровне с главой Южной Кореи Мун Чжэ Ином и Трампом. Во время недавней встречи с южнокорейской делегацией Ким Чен Ын даже упомянул о том, что готов рассмотреть вопрос о ядерном разоружении, хотя уже десять лет официальная позиция КНДР заключается в том, что ни о каком ядерном разоружении в принципе не может быть и речи.
Причины такого неожиданного смягчения очевидны: это реакция на сверхжесткий подход к корейской ядерной проблеме, который характерен для нынешнего американского президента. С момента прихода в Белый дом Трамп постоянно подчеркивал, что намерен решить корейскую проблему, то есть заставить КНДР свернуть ядерную и ракетную программы, и что в ответ на северокорейскую несговорчивость он готов применить военную силу. Это — новая ситуация: на протяжении десятилетий применение силы на Корейском полуострове оставалось табу в американском политическом планировании, в первую очередь из-за опасений, что конфликт может превратиться в большую войну, которая не соответствует интересам США. Трамп, кажется, готов идти на риск, который его предшественники считали недопустимым.
Вдобавок, столкнувшись с жестким давлением со стороны США, свою политику в отношении КНДР изменил и Китай. Новый режим санкций, введенный Советом Безопасности ООН в декабре 2017 года при полной поддержке Китая, близок к эмбарго: страны — члены ООН более не могут покупать у Северной Кореи почти все ее конкурентоспособные на мировом рынке товары (полезные ископаемые, морепродукты) и привлекать рабочую силу из КНДР. Экономика Северной Кореи, которая в последнее время быстро росла под влиянием рыночных реформ, в ближайшее время потеряет почти все источники валютных поступлений и, скорее всего, окажется ввергнута в кризис.
Это означает, что Пхеньян сталкивается с беспрецедентной двойной угрозой. С одной стороны, там не хотят военной конфронтации — можно ответить на американский удар, но материальные и политические потери КНДР будут неприемлемыми. С другой стороны, в ближайшее время новые санкции начнут воздействовать на экономику. В такой ситуации руководство КНДР и согласилось на переговоры.

Пределы компромисса
Однако намеки на возможное ядерное разоружение не следует принимать всерьез. Даже если Ким Чен Ыну придется выбирать между сдачей ядерного оружия, с одной стороны, и войной или новым массовым голодом — с другой, выбор очевиден: он выберет ядерное оружие. Наученная примерами Ирака и особенно Ливии северокорейская элита твердо убеждена, что ядерное оружие абсолютно необходимо и для политического выживания режима, и для физического выживания его руководителей.
Тем не менее в Пхеньяне надеются выиграть время и готовы договариваться о компромиссе, например о замораживании своей ядерной и ракетной программы при сохранении тех ядерных зарядов, которые уже находятся в пхеньянских арсеналах. Этот компромисс, однако, означает, что за КНДР будет косвенно признано право иметь ядерное оружие. Чтобы добиться согласия на этот компромисс со стороны других государств, его надо подавать под правильным дипломатическим соусом — именно поэтому его следует официально представить просто как первый шаг на долгом пути к ядерному разоружению КНДР, которое, дескать, будет иметь место в некоем неопределенном отдаленном будущем.
Для КНДР важно ослабить единый фронт США и Китая. Во время своего визита Ким Чен Ын постарался убедить Си Цзиньпина, что военная операция США может перерасти в полномасштабную войну, которая повредит интересам Китая. Ким также лоббировал ослабление санкций. Позиция Китая в отношении санкций является решающей, поскольку он контролирует около 80–90% всей внешней торговли Северной Кореи, так что международные санкции эффективны только постольку, поскольку этого хотят в Пекине.
Начавшаяся торговая война между США и Китаем, очевидно, работает в пользу Ким Чен Ына. Вдобавок в Китае понимают, насколько нереалистична идея немедленного ядерного разоружения КНДР, которая, по крайней мере официально, считается в Вашингтоне единственно приемлемой. В руководстве Китая тоже готовы принять компромисс, предусматривающий отказ КНДР от дальнейшего совершенствования ракетно-ядерного потенциала при фактическом сохранении потенциала существующего. В Пекине понимают, что требования о немедленной и полной сдаче всей ядерной программы, с которыми могут выступить США, будут неизбежно отвергнуты Северной Кореей, после чего начнется новый, куда более опасный виток кризиса. В Пекине тоже видят лишь один способ достижения приемлемого для международного сообщества компромисса: говорить о заморозке северокорейской ядерной программы как о первом этапе постепенного процесса, который завершится, конечно же, разоружением Северной Кореи.
Есть признаки того, что дипломатически усилия Северной Кореи были, по крайней мере, частично успешными. Китай поддержал идею о том, что свертывание северокорейской ядерной и ракетной программ должно идти поэтапно. Но и Си Цзиньпин, скорее всего, предупредил своего северокорейского коллегу, что Китай будет давить на обе стороны и что полный срыв переговоров с США дорого обойдется КНДР (чтобы устроить Пхеньяну неприятности, Китаю достаточно просто продолжить соблюдать санкции).