Напряженность на Корейском полуострове

Я впервые встретил Кана в конференц-зале в его офисе на девятом этаже сеульской высотки. Снаружи дежурил скучающий полицейский в штатском: это стало частью круглосуточной охраны, предоставленной правительством Южной Кореи после того, как Кан попал в список беженцев из Северной Кореи, которых она обещала убить. Кан спокойно и мягко отвечает на мои вопросы. Но несколько сотрудников ЦССК позже сказали, что его спокойное поведение скрывает глубокую и долгую ненависть к диктатуре Северной Кореи, которая держала его и всю его семью в лагере в течение десяти лет. «По сравнению с другими беженцами, которых я встречал, он немного более озлоблен», – признался мне один из них.
Чтобы понять, что Северной Корее нужна революция, не нужно провести десяток лет в лагере. С момента разделения Корейского полуострова годы разрушительных решений в сфере финансов, изоляционистская экономика и военные угрозы всему миру превратили страну в то, что профессор из Джорджтауна Виктор Чха называет «худшим местом на Земле».
История страны является чередой катастроф. Несмотря на то, что Северная Корея в 1945 году имела лучшие экономику и инфраструктуру, чем Южная, ВВП страны сейчас в 40 раз меньше, чем у соседа. Лишь у 16% хозяйств есть достаточный доступ к еде, из-за чего 28% населения отстают в физическом развитии, говорится исследовании 2012 года от Всемирной продовольственной программы. В некоторых регионах страны страдают до 40% детей до пяти лет. Это проявляется как в физическом плане, так и умственном: в 2008 году исследование Национального совета по разведке выяснило, что четверть всех призывников в стране дисквалифицируется из-за когнитивных нарушений.
Тоталитарная власть, унаследованная 32-летним Ким Чен Ыном, наказывает любое политическое сопротивление смертной казнью. Государственная пропаганда внушает 25-миллионному населению, что семья Кимов непоколебима, и что у страны высочайший уровень жизни. В списке стран по свободе прессы от Freedom House Северная Корея занимает последнее место. Государство видит любые отличные от официальной линии идеи, даже обладание радиоприемником с доступом к иностранным радиостанциям, как угрозу власти, наказывающуюся высылкой в концлагеря, которые, по данным Amnesty International, содержат 200 тыс. человек.
«Режиму Кимов нужна идеология, – говорит Чха. Без нее, он аргументирует, у Северной Кореи были бы те же угрозы, что у любой другой диктатуры, такие как государственный переворот или народное восстание. – Если они дойдут то того, что единственное, что они могут делать – это направлять оружие на людей, они поймут, что их системе конец».
Растущее движение организаций, состоящих из беженцев из Северной Кореи, включая ЦССК, «Солидарность интеллектуалов Северной Кореи» и «Борцов за свободную Северную Корею», показывает, что надежда на идеологический контроль является слабостью: сейчас данные проникают в страну больше, чем когда-либо.
Одна группа, например, прячет накопители в китайских грузовиках. Другая передает их с туристических лодок на рыбацкие посреди реки. Активист ЦССК показал мне видео, в котором он пробирается через забор на границе, заходит в реку, а затем кидает две шины на другой берег. Они были наполнены южнокорейскими Choco Pie, китайскими сигаретами и USB-накопителями с фильмами вроде «Сквозь снег», «Жизнь других» и «Великий диктатор».
Даже фильм «Интервью», прокат которого правительство Северной Кореи пыталось отменить с помощью угроз, запугиваний и, по данным ФБР, масштабным взломом Sony Pictures, попал в страну. Уже через два дня после онлайн-релиза картины китайские грузовики перевезли через границу 20 копий фильма. «То, что я делаю, больше всего страшит Ким Чен Ына», – говорит Чжун во время показа видео и фотографий его вылазок, пока мы сидим в больнице города Пучхон. Чжун, одетый в пижаму и военную кепку, проходит восстановительную терапию на колене, повреждения которого он получил после пыток в северокорейской тюрьме 15 лет назад. «За один накопитель, который я отправляю на ту сторону, возможно, сто человек задумываются, почему они так живут. Почему их поместили в банку», – он продолжает.
У каждой группы своя тактика: «Борцы за свободную Северную Корею» наполняют десятиметровые надувные шары листовками, долларовыми банкнотами и USB-накопителями с пропагандистскими материалами, которые потом падают на другой стороне. В «Солидарности интеллектуалов Северной Кореи» тайно провозят документальные фильмы о внешнем мире, созданные лидером организации, который раньше помогал правительству Северной Кореи конфисковать незаконную информацию.
Контрабандисты ЦССК внутри страны мотивированы не только политикой, но и выгодой: один накопитель с контрабандными фильмами стоит на черном рынке больше, чем месячный бюджет на еду большинства семей среднего класса. Пакет с ними представляет небольшое состояние. «В Северной Корее USB-накопители – это как золото», – говорит мне один из контрабандистов. Для Кана же это оружие. «Сейчас примерно 30 процентов населения Северной Кореи знает о внешнем мире, – говорит Кан. – Если это число дойдет до пятидесяти, этого будет достаточно, чтобы люди стали выдвигать требования». А что если дойдет до 80 процентов? Или 90? Кан наклоняется вперед: «Тогда правительство Северной Кореи в ее нынешней форме никак не сможет существовать».
Кану Чхольхвану было девять лет, когда его дедушка, высокопоставленный чиновник и этнический иммигрант из Японии, внезапно исчез. Это было летом 1977 года. Несколько недель спустя солдаты пришли и за остальной семьей, говоря лишь то, что дедушка был обвинен в «государственной измене». Вся трехпоколенная семья была незамедлительно выслана в лагерь перевоспитания. Правительство конфисковало дом и почти все имущество, но все же солдаты пожалели Кана и разрешили ему взять аквариум с тропической рыбкой.
Вскоре после прибытия семьи в концлагерь Ёдок в горах на северо-востоке страны рыбка умерла. Семья провела десять лет в одном из худших лагерей Ким Ир Сена.
Жизнь Кана чередовалась школой, в которой он наизусть изучал коммунистическую пропаганду, и рабским трудом в кукурузных полях, строевых лесах и золотых приисках. Одно время Кан хоронил тела заключенных, умерших от голода или погибших в результате обрушения пещер и взрывов динамита.Детей, которые даже слегка не подчинялись, били. Взрослые же проводили дни или даже месяцы в карцере без окон, в котором они могли лишь ползать на четвереньках. Иногда заключенных, включая Кана, заставляли смотреть на казни. Однажды ему и другим заключенным приказали закидать камнями трупы потенциальных беглецов. «Их лица в конце концов стали неузнаваемыми, и ничто не напоминало об их одежде кроме нескольких кровавых лоскутов, – позже опишет Кан. – У меня было странное чувство, будто меня проглотили в мир, где земля и небо поменялись местами».
За годы Кан набрал опыта в выживании. Он научился быстро есть саламандр и ловить крыс с помощью лассо, которые он делал из провода. Их мясо поддерживало его и его семью во время холодных зим.
Когда Кану было 18, им объявили, что их отпустят, как знак щедрости Ким Ир Сена. Но не дедушку, которого перевели в другой лагерь. Его измена все еще не объяснена. Больше Кан его не видел.
После освобождения, работая курьером на западе страны, Кан не особенно много думал о разложении в Северной Корее. Но только три года спустя он узнал то, что увеличило его презрение к режиму. Он узнал это через пиратское радио.
Его друг подарил ему два радиоприемника. Кану пришлось подкупить полицию, чтобы не регистрировать второй. Затем он научился отсоединяться от государственных частот. Он и несколько посвященных прятались под одеялом, чтобы заглушить звук, и слушали «Голос Америки», христианские и южнокорейские радиостанции. «Сначала я не поверил этому. Потом я начал верить, но чувствовал вину за то, что слушал. В конце концов я не мог остановиться», – признается Кан.
Под одеялом они узнали другую историю страны, включая то, что Северная Корея, а не Южная, развязала Корейскую войну. Начав слушать радио в 1989 году, они следили за падением советской Восточной Европы и казнью румынского диктатора Николая Чаушеску, близкого друга Ким Ир Сена. Они слышали музыку группы Simon and Garfunkel и Майкла Джексона, даже учили слова и подпевали. «Прослушивание радио дало нам слова, которые были нам нужны, чтобы выразить наше недовольство, – Кан позже напишет. – Все программы, каждая – открытие для нас, помогли нам стать немного свободней в этой обволакивающей паутине обмана».
Вскоре контакт в правительстве предупредил Кана, что один из его компаньонов рассказал полиции о тайном увлечении. Он был под наблюдением и мог в любой момент быть арестован и отправлен обратно в исправительно-трудовой лагерь. Представившись бизнесменом, он дал взятку пограничникам у реки Ялуцзян и сбежал в китайский Далянь, а затем – в Сеул.
После своего побега Кан написал книгу «Аквариумы Пхеньяна», сначала опубликованную на французском в 2000 году, и через год переведенную на английский. Это было откровение: самое детальное на тот момент описание лагерей Северной Кореи. Его приглашали выступать по всему миру, включая университеты Лиги Плюща и европейские конференции. Сам Джордж Буш мл. пригласил его в Белый дом, где они обсуждали кризис прав человека на его родине. «Сотни тысяч людей в исправительно-трудовых лагерях всегда были лишь статистикой, – говорит Виктор Чха. – Но книга Кана назвала, показала и рассказала об этом».
Но в Южной Корее книга имела не такой большой успех. Президент Ким Дэ Чжун получил Нобелевскую премию за так называемую Солнечную политику компромисса с Северной Кореей, целью которой было восстановление дипломатических связей. Книгу Кана посчитали слишком антагонистичной, поэтому ее игнорировали.
К 2005 году он потерял всякую надежду на то, что Южная Корея или остальной мир начнет действовать против Северной Кореи. Изменение, он решил, должно прийти изнутри, как в его случае с радио. Он поменял стратегию: вместо того, чтобы рассказать миру об ужасах Северной Кореи, он расскажет северокорейцам о мире.
В тот год христианская радиостанция пожертвовала 5000 портативных радиоприемников только что созданной организации Кана. С помощью контактов в Китае он провез их в дома, расположенные вдоль реки Туманная. «Военные приходили в эти дома, чтобы отдохнуть и купить сигареты, – объясняет он. – Мы [кроме сигарет] давали им и радио. Так, чтобы они, скучая во время ночных патрулей, могли слушать зарубежные радиостанции».С тех пор ЦССК вырос до 15 оплачиваемых сотрудников, включая независимых операторов на границе с Китаем, каждый со своим контактом в Северной Корее. Финансируется организация частным донорами и некоторыми государствами, которые Кан отказывается называть. Скоро он надеется увеличить операции до 10 тыс. накопителей в год.
Кан кроме этого ищет способы использования современных технологий для усовершенствования миссий ЦССК. Организация работает с Wiki¬media Foundation с целью загрузки северокорейской версии «Википедии» на каждый USB-накопитель. А в сотрудничестве с Human Rights Foundation он вел переговоры с Кремниевой долиной о создании новых устройств – от маленьких спутниковых тарелок до видеоигр, которые прячут незаконную информацию. Было также предложение об использовании дронов, но оно было отклонено по причине дороговизны.
В то время как его организация набирает обороты, Кан сталкивается с персональной дилеммой: несколько членов его семьи все еще остаются внутри Северной Кореи, включая его младшую сестру, Ми Хо. Несмотря на контакты в стране и запросы в ООН о местонахождении Ми Хо, Кан все еще не может ее найти. Она может быть даже отправлена обратно в лагерь, говорит Чхой Юн Чхеол, второй по значимости работник ЦССК. «Господин Кан знает, что чем больше он активен, чем ближе он подбирается к своей мечте, тем больше страдает его семья. – говорит Чхой. – Должно быть невероятно трудно, зная, что то, что ты делаешь, может навредить людям, которых ты любишь».Когда я впервые спросил Кана о его сестре, он сказал, что ее безопасность не связана с его деятельностью. Возможно, чтобы защитить ее, он говорит о том, что эти две темы больше не зависят друг от друга.
К тому же, холодно добавляет он, его семья больше не проблема. «Это правительство, которое не заслуживает жизни, – он говорит. – Если кто-то должен его уничтожить, то это с радостью буду я».
Семья Еонми Парк заплатила примерно 3000 северокорейских вон за несколько DVD-дисков с фильмом «Титаник». В начале двухтысячных, она вспоминает, за эти деньги можно было купить 1-2 килограмма риса в Хесане. Это было существенная жертва в голодающей стране. Но из всех девочек в стране, одержимых несчастным романом Джек и Роуз, Парк была одной из немногих, кто видел в этом революцию. «В Северной Корее тебя учат, что ты должен умереть за режим. В фильме он умирает за девушку, которую любит, – она говорит. – Я подумала: “Как можно сделать такой фильм и не быть убитым?”».
Еонми Парк.
«Титаник» был не единственным иностранным фильмом Парк. Ее мать занималась продажей дисков. Одним из ее ранних воспоминаний было то, как она проснулась под ворчание и выкрики своего отца, смотрящего американский реслинг. Она любила картины «Золушка», «Белоснежка» и «Красотка». Чтобы спрятать видеокассеты и диски от полицейских, семья помещала их в пакет и закапывала под растением в горшке.
Но из всех зарубежных фильмов почему-то именно «Титаник» заставил Парк спрашивать у себя вопросы про свободу и внешний мир. «Я почувствовала, что с нашей системой было что-то не так», – говорит она на беглом английском, который был улучшен бесчисленным просмотром всех сезонов «Друзей».Парк сбежала из Северной Кореи в 2007 году. Сейчас 21-летняя активистка живет в Сеуле и является тем, что в Корее называют jangmadang sedae: поколение черного рынка.
Во время голода в середине девяностых режим начал дозволять незаконную торговлю, потому что это был единственный способ накормить людей. После этого искоренить черный рынок стало почти невозможно. И одним из самых лакомых товаров, особенно для молодых людей, который даже не помнят страну до повсеместной подпольной торговли, была иностранная музыка и фильмы вместе со сделанными в Китае устройствами для их воспроизведения.
Исследование 2010 года, проведенное Советом управляющих вещанием США, показало, что 74 процента северокорейцев имеют доступ к телевидению, и что у 46 процентов есть DVD-плееры. Парк говорит, что почти все ее друзья в Хесане видели иностранные фильмы или телевизионные программы. Как результат, ее поколение является первым, которое может хоть чем-то ответить северокорейской пропаганде.
Организация «Свобода в Северной Корее», работающая с молодыми беженцами, утверждает, что многие больше не верят в идеологию Северной Кореи, вроде высокого уровня жизни в стране или божественных сил семьи правителей. Даже режим позволяет этой мысли жить, допуская, что у Ким Чен Ына есть проблемы со здоровьем, что вряд ли является нормой для божественных созданий.
Благодаря процветающему черному рынку у поколения jangmadang есть технологии получше радио и DVD. Несмотря на почти полное отсутствие в Северной Корее интернета, в стране находятся примерно 3.5 млн персональных компьютеров и 5 млн планшетов, по данным «Солидарности интеллектуалов Северной Кореи». Но, возможно, самым важным устройством является нотел – маленький портативный видеоплеер стоимостью от 60 до 100 долларов. У него есть экран, батарея и, что важно, USB-порт и слот для карточек SD. Что удивительно, в прошлом декабре правительство разрешило эти устройства. Возможно, для расширения пропаганды, считают в интернет-газете Daily NK.
Кан Чхольхван с нотелем.
На одном из рынков Северной Кореи покупатель может тихо попросить что-нибудь «веселое», имея в виду зарубежное, или же «из деревни снизу», ссылаясь на Южную Корею. Продавец тогда может отвести его в укромное место, чаще всего какой-нибудь дом, прежде чем показать товары. После этого небольшие группы по большей части молодых людей начинают смотреть иностранную продукцию на нотеле, тем самым вместе нарушая закон, что мешает им доносить в полицию друг на друга.
Режим ответил решительными мерами. В конце 2013 года правительство за один день казнило 80 человек – большинство за контрабанду незаконных медиа. В феврале прошлого года Трудовая партия Кореи провела крупнейший в своей истории съезд пропагандистов. Сам Ким Чен Ын выступил с речью, призывая партию «проявить инициативу в запуске операций, чтобы империалистические попытки идеологического и культурного проникновения превратились в дым», а также установить «москитные сетки с двумя или тремя слоями, чтобы предотвратить капиталистическую идеологию, которую враг постоянно пытается распространять, от проникновения через нашу границу».
Но искоренение незаконной информации в Северной Корее стало сложной задачей для правительства, по мнению Сокила Парка, директора отдела разработки и стратегии «Свободы в Северной Корее». Он сравнивает это со спросом на наркотики в США. «Вы можете назвать это войной Ким Чен Ына против информации, – говорит он. – Но, как и в войне с наркотиками, вы можете попытаться замедлить их [распространение], увеличить риски, ужесточить наказание, заключить больше людей в тюрьмы. Размер взяток увеличится, но они [наркотики] никуда не денутся».
На третий год работы на полицию мыслей Ким Хёнг Кванг мог чуть ли не чуять присутствие цифровой контрабанды. Он помнит, как, ходя от двери к двери с тактической группой, находил запрещенные DVD и плееры, спрятанные под кроватями, и книги с вырезанными потайными отделениями. Один раз он поймал группу людей, которые в панике спрятались под одеялом в шкафу. Вскоре он понял, что, когда он стучал в двери, люди в спешке прятали свои диски. Так что он научился выключать электричество в целых зданиях до проверок, чтобы диски оставались в плеерах. «Я чувствовал, что они смотрели гнилые капиталистические материалы, разрушая идеологию чучхе, – говорит Ким. Низкий мужчина в очках, сидя в своем строгом офисе в Сеуле, устало улыбается и перекрещивает ноги. – Я чувствовал оправданным высылку этих преступников».
Ким Хёнг Кванг.
Владельцы DVD плакали и умоляли на коленях и тянули рукава на его униформе, утверждая, что они только что нашли диски на улице. Иногда он брал взятки и закрывал глаза. («Ты мог чувствовать через конверт, много или мало денег там лежит», – он вспоминает.) Но о большей части преступников он докладывал. Многие были приговорены к месяцам или годам лагерей.
Ким получил членство во всемогущей Коммунистической партии благодаря годам работы по созданию северокорейских компьютеров, включая «Пэктусан», названный в честь горы, на которой, как говорят, родился Ким Чен Ир. Работая профессором компьютерных наук в Хамхынском университете, он даже обучал основам сетей и операционных систем студентов, которые позже вошли в «Подразделение 121» – кибер-бригаду, которая подозревается во взломе Sony.После роста черного рынка в 2000 году Кима направили в военный отдел, которое искало контрабандное медиа. «Я любил это, – рассказывает он. – У меня была власть заходить в дома и брать эти материалы, и никто не мог подвергать меня сомнению».
Одним из преимуществ должности Кима был, конечно, почти неограниченный доступ к конфискованной информации. Он начал смотреть контрабандные фильмы и программы и даже одолжил свою коллекцию друзьям, которые взамен подарили ему алкоголь и мясо.
В 2002 году ему дали компьютер, который он описывает как секретную помощь из Южной Кореи. Жесткий диск был стерт. Но, используя софт по восстановлению данных, он смог вернуть удаленное содержимое. Оно включало 400 файлов: фильмы, телевизионные программы, и что для него немаловажно, электронные книги. «Вы не можете представить, как взволнован я был. – рассказывает он. – Я добрался до золотого прииска».
Эти материалы окончательно изменили мышление Кима. Он помнит чтение книг Дейла Карнеги и Элвина Тоффлера. Но самое большое влияние оказала книга по истории диктаторов Ближнего Востока, включая друзей режима Кима – Саддама Хусейна и Муаммара Каддафи. «Читая про преступления в этих странах, я начал осознавать, что они происходят и здесь, – рассказывает Ким. – Это была начальная точка смещения логики в моем мозге. Я начал понимать природу диктатуры».
Даже тогда он продолжал арестовывать людей, смотрящих то же самое, что и он. «Я отослал много людей, но вскоре карма вернулась ко мне», – он говорит.В 2003 году его арестовали: его сдал один из товарищей, с которым он делил материалы. Он рассказал, что полиция пытала его неделю, заставляя писать сотни страниц признаний под ярким светом и не давая ему спать, укалывая его лоб иголкой. Когда они узнали, что материалы распространялись лишь среди нескольких друзей, ему дали «мягкий» приговор: год на ферме перевоспитания. «Я начал буквально ненавидеть это место, – рассказывает он. – Я не мог понять, почему просмотр нескольких иностранных фильмов должен стоить год моей жизни».
После года тяжелой работы он был освобожден, после чего подкупил пограничника, чтобы тот помог сбежать ему через реку Туманная. Он добрался из Китая в Сеул, где основал «Солидарность интеллектуалов Северной Кореи».
Стратегии Кима и Кана похожи. Но у Кима лишь несколько работников. Вместо того, чтобы просить северокорейских контактов пробираться через воду, он кидает камень на другой берез, привязанный к веревке. Контрабандисты на другой стороне используют этот камень, чтобы притягивать корзину, заполненную USB-накопителями. (Он также экспериментирует с рогаткой с участием трех человек и надувного шара, заполненного водой, которая может катапультировать контрабанду на десятки метров мимо военных.)
В отличие от Кана, Ким в основном записывает на накопители собственные обучающие документальные ролики. В них он объясняет, например, что такое демократия, или же просто показывает, как выглядят книжный магазин и интернет. «Когда северные корейцы смотрят боевик с погоней в продуктовом магазине, он замедляют видео, чтобы посмотреть, что на прилавках, – он рассказывает. – Я показываю им то, что они хотят видеть – то, что я хотел видеть, когда я был там».
Ким также разработал то, что он называет невидимыми USB-накопителями. Для любого человека содержимое кажется пустым. Но оно появляется с помощью простого триггера, детали которого Ким попросил не публиковать. Покупатель может даже не догадываться, что накопитель содержит незаконные материалы. Они появятся в один день в виде неожиданного подарка, который, надеется Ким, изменит жизни людей точно так же, как тот жесткий диск изменил его.
Он отрицает, что его нынешняя деятельность является раскаянием за грехи, совершенные в прошлом. Ким описывает фанатика из прошлого почти как другого человека. Но когда я спрашиваю, чувствует ли он вину за покалеченные жизни, он перестает улыбаться и начинает массажировать виски одной рукой.Однажды, он говорит, он нашел коллекцию иностранных дисков в доме матери-одиночки с двумя детьми школьного возраста. По их содержанию он мог сказать, что принадлежали они мальчикам. Мать настояла на том, что диски ее, жертвуя собой ради детей. Ким говорит, что он собирался отпустить ее, но его неуступчивый коллега настоял на донесении.
«Я хотел простить ее, – говорит Ким. Он останавливается на время. – Я все еще думаю иногда об этой семье».
В пятницу ночью в конференц-зале ЦССК молодая перебежчица из Северной Кореи, которая попросила называть ее Я Ун, просматривает молодежную комедию «SuperПерцы». Она позже объяснит мне, что она «никогда раньше не видела фильм с таким уровнем разврата», и она не врет: большую часть 113-минутного фильма про подростковое желание секса и шутки про члены Я Ун закрывает лицо тыльной стороной рук, как будто пытаясь охладить пылающие щеки.
Фильм должны были показать фокус-группе из северокорейских беженцев, для того чтобы лучше понять, как они реагируют на разные виды медиа. Но в этот раз все они кроме Я Ун либо заняты, либо отменили встречу в последнюю минуту. Так что, как в какой-нибудь пародии на «Заводной апельсин», фокус-группа была уменьшена до одной северной кореянки, за которой наблюдали я, сотрудник ЦССК, и волонтеры, чтобы увидеть ее реакцию на жаждущих секса Джону Хилла и Майкла Серу.
Когда фильм заканчивается, девушка начинает перечислять самые удивительные вещи с точки зрения жителя Северной Кореи: честный разговор о сексе, постоянные отсылки к гениталиям, распитие подростками алкоголя, полицейские, разбивающие свою машину, и подросток, стреляющий из оружия. Все кажется неописуемо инопланетным, говорит она. «Даже смотря его сейчас, я нахожу его вульгарным и шокирующим, – она рассказывает. – Если бы я все еще была в Северной Корее, он взорвал бы мой мозг».
Роки Ким, сотрудник, который организовал показ, предлагает пропустить этот фильм. «Может, документальный фильм был бы лучше?», – он спрашивает. «Я бы проголосовала за отправку, – без стеснения говорит Я Ун. – Он взорвет им мозги, но не то, чтобы они в самом деле взорвутся. Они восстановятся».
Предсказывать реакцию северокорейцев на иностранные медиа – нелегкая задача. «Интервью», несмотря на весь фурор, получило одинаково отрицательные реакции и от самих жителей страны, и от перебежчиков. Контакты контрабандиста Чжун Кван Ира внутри страны сказали ему, что были оскорблены низкими ценностями фильма и высмеиванием культуры Северной Кореи. «Они думали, что он специально был сделан плохо, чтобы высмеять Северную Корею, но я объяснил, что это просто плохой фильм, – он говорит. – Они предпочитают “Голодные игры”».
Запуск в октябре надувных шаров «Бойцами за свободную Северную Корею» привел к тому, что военные начали использовать зенитную артиллерию над приграничной деревней. В то же время некоторые шары застревали в горах, летели к морю или даже возвращались в Южную Корею. Листовки, которые они содержали, по словам некоторых активистов, критиковали режим слишком прямо и были признаны северокорейцами как еще один элемент пропаганды.ЦССК более осторожна в плане контента. В конечном счете в организации решили, что «SuperПерцы» слишком рискованны для Севера: хватит шуток про члены, побеждающие диктаторов.
Но на протяжении моих разговоров оставался один вопрос: как Северная Корея перейдет с информационной революции к настоящей?
Я спрашиваю об этом Кана Чхольхвана пока мы сидим в его офисе холодным снежным днем – это мой последний день в Корее. Он признается, что простого ответа на вопрос не существует, но он предлагает несколько вариантов, которые он считает правдоподобными: правительство, например, может почувствовать разобщенность между пропагандой и людьми, потребляющими иностранные медиа, и начнет постепенно открываться, как это произошло в СССР и Китае. Или же разочарованные люди начнут массово перебегать через границу. Или же какое-нибудь событие, вроде самосожжения тунисского продавца Мохаммеда Буазизи, объединит людей и начнет северокорейскую Арабскую весну.
Но после Кан удивляет меня признанием, что все эти сценарии маловероятны. Он говорит, что режим Кима слишком слеп и упрям для введения собственных реформ, и его тоталитарная хватка можно быть слишком сильной для революции. Вместо этого он надеется на другой сценарий: контрабанда проникнет в средние чины правительства и силовых структур, или даже элиту, ослабляя идеологию Коммунистической партии и разрушая власть Ким Чен Ына изнутри.
Однако, минуту спустя он неожиданно возвращается к прежнему оптимизму: он предсказывает, что, в частности благодаря его стратегии, в течение десяти лет диктатуре в Северной Корее придет конец. «Они уже трещат, – он говорит. – Меньше чем через 10 лет я смогу свободно въезжать и выезжать».
Это неприкрытое идеалистическое заявление открывает кое-что новое в том, как Кан видит свою цель. Несмотря на все ужасы детства, он хочет изменить Северную Корею не только в страну, в которой жители могут свободно перемещаться, но в страну, которая впустит его обратно. Он хочет вернуться домой. И вне зависимости от того, увенчается успехом его операции или нет, он продолжит посылать USB-накопители в Северную Корею, как подношения безмолвному идолу, потому что это лучшее, что он может сделать. «У меня нет прямой власти против правительства Северной Кореи», – спонтанно признается он.
За окном становится темнее и снег все еще идет. Полярный вихрь сдвинул сибирский воздух на юг, так что зима пришла на Корейский полуостров пораньше, чем обычно. И хотя в Сеуле холодно, в лагере в 240 километрах к северу, в котором Кан провел свое детство и в котором все еще может находиться его сестра, еще холоднее. «Это лучший способ – единственный способ для меня – открыть Северную Корею, – Кан наконец говорит. – Каждый день до этого [падения режима] является задержкой перед встречей с моей семьей».

Мафия и концентрация
В Даньдун из Северной Кореи поступают не только полезные ископаемые. Важную роль играет торговля морепродуктами (рыба, трепанги, моллюски), большими любителями которых китайцы являются с давних времен. Даньдунская ассоциация торговли морепродуктами, в обиходе также известная как рыботорговая мафия, жестко контролирует эту торговлю и требует, чтобы все торговцы, ввозящие из Кореи дары моря, платили им определенный процент. Это, конечно, торговцев возмущает, но не мешает им делать неплохие деньги на северокорейском минтае и морских моллюсках. Особо дерзкие возят трепангов и гребешков контрабандно, спрятав ящики в тюках с вывозимой из КНДР одеждой. Однако это рискованное дело: о печальной судьбе тех, кто бросил вызов рыботорговой мафии, ходит немало слухов, так что большинство предпочитают платить.



Кроме того, в последнее время в Китай из КНДР во все больших количествах стала поступать продукция легкой промышленности. Экономика Северной Кореи приходит в себя после почти двух десятилетий жесточайшего экономического кризиса. Зарплаты в КНДР хотя и выросли в последнее время, но по-прежнему остаются невысокими, так что даже на успешном частном или смешанном, частно-государственном, предприятии легкой промышленности девушки, сидящие у швейных машинок, получают $30–40 в месяц. Сейчас, когда рабочая сила в Китае быстро дорожает, низкие зарплаты превратились в конкурентное преимущество, которым пользуются северокорейские предприниматели.
Еще Даньдун держит первенство среди китайских городов по количеству находящихся там северокорейских рабочих. Точное их число неизвестно, но, скорее всего, их от 15 до 20 тысяч человек. Заняты они в основном в рыбоперерабатывающей, швейной и легкой промышленности. В отличие от России и стран Ближнего Востока практически никто из северокорейских рабочих в Даньдуне не трудится на стройках.
В одном аспекте положение северокорейских рабочих в Даньдуне отличается от ситуации, знакомой жителям российского Дальнего Востока, где работяг из КНДР сейчас тоже хватает. В России северокорейские рабочие обычно без особых ограничений ходят по улицам и вообще ведут себя очень свободно, а вот в Даньдуне их коллеги практически не имеют права выхода в город. В основном рабочие живут в специальном общежитии на территории того предприятия, где они трудятся, и в город могут выходить только группами, под присмотром, пару раз в месяц, да и только тогда, когда их начальство считает выход целесообразным. В чем причины таких строгостей, не всегда понятно. Видимо, свою роль играет то, что в Даньдуне полно южнокорейцев, да и бежать оттуда легче, чем, скажем, из Южносахалинска.
Из Даньдуна или, говоря точнее, из Китая через Даньдун в Северную Корею поступают самые разнообразные товары. Жители КНДР сейчас практически поголовно одеты в китайский ширпотреб и носят китайскую обувь. Идет в Северную Корею кухонная утварь, домашние электроприборы, бытовая электроника. Особо надо отметить поставки портативного энергетического оборудования, жизненно необходимого в стране, где дела с электричеством обстоят крайне плохо. В Даньдуне можно купить небольшие генераторы, которые в Северной Корее устанавливают во дворах домов или даже на городских балконах, а также солнечные батареи, в последние годы стремительно распространяющиеся в КНДР. Все более заметную роль играет и поставка автомобилей – не столько легковых, сколько малоразмерных грузовиков и микроавтобусов, а также запчастей к ним.
Торговля всем этим идет на так называемом Северокорейском рынке, расположенном напротив таможни, рядом с мостом, соединяющим Даньдун с Синыйджу. В былые времена, то есть лет десять назад, на этом рынке можно было увидеть большие группы северокорейских покупателей, но сейчас ситуация изменилась и покупатели уже не бродят толпами по рынку, а большая их часть – это серьезные оптовики, которые приезжают, чтобы разместить крупные заказы. Появляются на рынке и упомянутые выше торговые представители.
В Даньдуне сложился довольно узкий круг фирм, которые работают с Северной Кореей – всего их около тридцати, из них 5–6 занимают лидирующее положение в этом специфическом бизнесе. Среди предпринимателей среднего масштаба очень много этнических корейцев Китая, но вот среди верхушки бизнеса их нет – там доминируют ханьцы.
Специфическую и важную роль в китайско-северокорейской торговле играют так называемые хвагё (корейское произношение двух китайских иероглифов, более знакомое российским читателям как «хуацяо»). Хвагё – это граждане КНР, которые из поколения в поколение живут на территории Северной Кореи и имеют северокорейский вид на жительство. Хвагё – единственная группа иностранцев, проживающих в КНДР на постоянной основе. Еще в 1980-е годы хвагё получили возможность свободно, то есть фактически по своему желанию, и с минимальными формальностями пересекать границу между двумя странами – привилегия, о которой граждане КНДР в подавляющем большинстве не могут мечтать. Эту привилегию они стали активно использовать для того, чтобы заниматься бизнесом и неплохо зарабатывать. Так что сейчас в КНДР хвагё по определению считается богатым или, по меньшей мере, обеспеченным человеком.

Мост в никуда
В последние годы дела в Даньдуне идут не так хорошо, как в золотые времена 2003–2010 годов. Пограничная торговля стала жертвой двух политических обстоятельств. Во-первых, в 2010 году южнокорейское правительство запретило своим фирмам вести бизнес с Северной Кореей. Хотя этот запрет иногда нарушается, большинство фирм последовали новым инструкциям, что привело к закрытию целого ряда предприятий. Во-вторых, сказался на Даньдуне и кризис в отношениях КНР и КНДР, начавшийся в 2012 году. В последние годы Китай куда сдержаннее относится к своему беспокойному соседу, и многие совместные проекты, начатые в период (относительной) китайско-северокорейской дружбы 2000–2011 годов, оказались замороженными.




Самый красноречивый символ непростой ситуации в китайско-северокорейских отношениях – это новый мост через Ялу, строительство которого началось в 2010 году и в целом завершилось в 2014-м. Строили мост китайцы, но когда он был готов, стало ясно, что северокорейская сторона не подвела к мосту никаких подъездных дорог, не построила ни таможни, ни парковок, ни складских помещений. В результате огромный мост ведет в никуда, обрываясь в нескольких десятках метров от берега посреди чистого поля. По слухам, северокорейская сторона требует, чтобы постройку подъездных путей тоже взяли на себя китайцы, а те идти навстречу не собираются, потому что Пекин резко охладел к Пхеньяну вскоре после начала строительства. Любопытно, что гигантский мост, который находится в городской черте, никогда не упоминается в местной китайской печати – скорее всего, эта тема табуирована по политическим соображениям.
Фактический срыв проекта стал для Даньдуна ощутимым ударом. В предвкушении будущих успехов многие строительные фирмы вложились в возведение жилых и офисных зданий в непосредственной близости от моста – сейчас, как легко догадаться, распродать эти квартиры и офисы практически невозможно, и фирмы несут ощутимые убытки.
Последние несколько месяцев оказались для Даньдуна особенно тяжелыми. В начале марта Китай поддержал резолюцию Совета Безопасности ООН №2270, которая предусматривает жесткие санкции против КНДР. Китайские власти поначалу восприняли резолюцию крайне серьезно. Действуя в соответствии с ее буквой и духом, они резко сократили ввоз в Китай северокорейских полезных ископаемых, в том числе угля и железной руды. Это стало серьезным ударом для многих предпринимателей в Даньдуне – полезные ископаемые составляют две трети экспорта Северной Кореи. Сейчас многие фирмы обеспокоены своим будущим.
Правда, не унывают контрабандисты. Несмотря на санкции, по ночам через пограничную реку Ялу ходят небольшие баржи. На борту такой баржи находится пара сотен тонн северокорейского угля. Учитывая почти полное отсутствие пограничной охраны на китайской стороне и крайнюю склонность к коррупции на северокорейской стороне, проблем у контрабандистов не возникает: под покровом ночи баржа пристает к китайскому берегу, где ее уже ждут грузовики (впрочем, в некоторых случаях в подобных операциях заинтересованы и северокорейские власти, поэтому нельзя исключать того, что ночные рейсы проходят с их ведома и благословения). Однако размах подобной торговли неизбежно уступает торговле официальной.
Впрочем, в последние недели у даньдунских торговцев появились надежды на изменение ситуации к лучшему. В июле 2016 года Южная Корея приняла решение разместить на своей территории систему американской противоракетной обороны THAAD, которая должна перехватывать созданные в КНДР баллистические ракеты. Это решение Сеула привело китайское руководство в бешенство, так как система THAAD может быть использована американцами для наблюдения за территорией КНР. Да и вообще размещение системы ПРО на границах Китая является опасным прецедентом. Поэтому не исключено, что в новых условиях китайцы будут соблюдать санкции против КНДР с меньшим рвением и торговля с Северной Кореей будет возобновлена, хотя и не в полном объеме. В частности, китайцы, возможно, начнут закупать в Северной Корее уголь и железную руду, поставки которых при определенной юридической ловкости можно интерпретировать как действия, не противоречащие резолюции №2270.
А пока Даньдун притих и ждет новостей. Впрочем, как бы ни повернулись дела, но в обозримом будущем у Даньдуна, крупнейшего пограничного города, конкурентов нет и не предвидится – еще не одно десятилетие он будет оставаться центром китайско-северокорейской торговли.